Мысли вслух на Лк 18:2-8

Как правило, самыми непонятными словами сегодняшнего чтения становятся слова: «хотя и медлит защищать их»? Почему Он медлит, чего ждет, когда нам так плохо, спрашивают люди. Поэтому давайте мы сегодня подумаем именно об этих словах. Мы хорошо помним слова псалма: скоро да предварят ны щедроты Твоя Господи, яко обнищахом зело (Пс 78:8), помним их особенно хорошо, потому что они вошли в молитвы шестого часа, и значит, мы часто слышим их в храме. В Псалтири еще три раза слышится этот призыв «скоро услыши ны» (Пс 68:18, 101:3, 142:7). Нам очень хочется, чтобы Господь помог нам скорее, мы торопим Его. Кто знает, может, если бы не это не было бы нужды, говорить, что Он медлит. Не потому, что Он, видя как нетерпеливо мы ждем Его помощи, нарочно медлит, нет, конечно. Но потому, что Он словно хочет отрезвить нас. Он хочет, чтобы мы оборотились на самих себя и посмотрели, сколько нам уже дано Им. Более всего Он хочет нашего роста, что будет невозможно, если Он все будет делать за нас. Здесь совершенно уместно, нам кажется, сравнение с земными родителями. Когда ребенок просит помочь ему написать школьное сочинение, любой разумный родитель сначала попросит его попробовать написать что-то самому. Господь, как любящий Родитель, не медлит лишь в одном случае, когда речь идет о жизни и смерти. И именно тогда совершает чудо. Если мы будем это помнить, мы будем правильнее понимать чудо и не будем искать ложных чудес.

Как велико смирение Божие… сравнить Себя с неправедным судьей — так иронично о Самом Себе мог сказать только Сам Бог и никакой человек на это бы не осмелился. Но, кроме свидетельства о богодухновенности этого текста, здесь есть что-то еще.

Мы очень часто привязываемся к словам и ситуациям более, нежели они это позволяют. Мы слишком верим словам, точнее, своему понимаю слов. Если понимать притчу сегодняшнюю буквально, даже, можно сказать, буквалистски, то ничего хорошего о Боге и о себе мы не узнаем, потому что ситуация и правда несимпатичная. Для нас это может быть предметом улыбки, а для кого-то — потерей веры. Многие именно из-за того теряют веру в Бога, что слишком доверяют своему пониманию слова Божия. «В начале было Слово и Слово было у Бога, и Слово было Бог». В начале, а потом?

Один молодой человек, его звали Миша, был очень умным и хорошим, писал стихи, искал себя на фоне своего отца академика. А потом покончил с собой. И в его дневнике нашли такую мысль: слова слишком точны, чтобы выражать суть. На самом деле, это очень глубокая мысль, не сразу понятная людям, не привыкшим к естественно-научному типу мышления. Если они точны, так почему же они не выражают точно суть? А потому, что слова точны и осязаемы, несмотря на многосторонность смыслов, а Небо еще многостороннее, оно в чем-то очень жестко и точно, а в чем-то не укладывается в точность, но шире – в этом основание нашей небесной свободы. Слова точны, остры как игла, но поэтому так трудно попасть человеку словом в суть. А Бог всегда попадает в суть, но вот, как только мы прочитываем Слово Бога, это уже не Его Слово, а нами понятое слово.

Господь в чем-то предельно точен: не убий, не укради, не прелюбодействуй, - такие точные и меткие удары, а на самом деле арматура, на которой держится мир; а в чем-то предельно свободен, как сегодня. Но Его точность не наша точность, и Его свобода — это не наша свобода все извратить и надо всем насмеяться, а свобода любить и быть любимым; а где любовь, там и шутка и самоирония, но все это непонятно стороннему человеку.

Слова Христа: «Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему... хотя и медлит защитить их»,- в Синодальном переводе нередко вызывают смущение у читателя. Господь предлагает ученикам притчу о неправедном судье, который все же защищает бедную вдову по причине ее неотступности. Неправедный судья, от которого нелепо и ждать справедливости, не смог устоять против твердости просительницы. Тем более, говорит Христос, Бог, любящий избранных Своих, откликнется на их просьбы. Так и понимает эту притчу евангелист Лука, поэтому он озаглавил ее: «притча о том, что должно всегда молиться и не унывать».

Если человек не сразу получает просимое, он начинает сомневаться в благости Божией. Это распространенная ошибка, обусловленная незнанием Бога. Притча Христа как раз опровергает такое мнение. Но тогда почему Бог «медлит защитить их»? Этим словам Синодального перевода соответствуют совсем иные слова оригинала. Греческий текст содержит здесь один глагол в значении «быть терпеливым, обладать выдержкой»: «терпит в них» (в избранных Своих). Patientiam habebit in illis, «хранит терпение в них», вторит ему Вульгата. «И долготерпя о них», с большой точностью передает это славянский текст. Речь, следовательно, идет об участии Бога в перенесении страданий избранных Его.

Трудно передать этот смысл по-русски, чтобы получился перевод, а не толкование. Может быть, «Неужели Бог не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, разве не Он долготерпит [в них]? Конечно, даст Он им скорую защиту... Но найдет ли Сын Человеческий, прийдя, веру на земле?». Для нас важно понимать, что Господь не говорит о безразличии Творца, который снисходит до воплей Своих людей как будто нехотя, в промежутке между более важными делами. Отнюдь нет. Христос подчеркивает именно участие Бога в наших страданиях. И, кроме того, из оригинального текста следует, что это участие входит в самую глубину отношений Бога с миром и Его замысла о нем.

С практической же точки зрения важны слова Христа о вере. О долготерпении Божьем и страданиях избранных Христос говорит нечто, с трудом понятное не только нам, но, вероятно, и ученикам. Но, говорит Он, дело не в том, каков Бог. Дело в недостатке веры, который не дает нам возможности увидеть, узнать, как скоро дарует Бог Свою защиту. И тот же недостаток веры лишает нас возможности попросить и обрести эту защиту.

Во все времена люди задают этот вопрос: защищает ли Бог Своих избранных? Если да, то почему погибают хорошие люди, а если нет, то где же Его любовь? Особенно часто такие вопросы звучат после страшных катастроф. В самом деле, даже если мы уже поняли, что не Бог наводит эти ужасы, что все это последствия греха — либо непосредственно, либо косвенно (как в случае стихийных бедствий: «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» Рим. 8:22), — все равно вопрос о защите остается.

Иисус не дает прямого ответа, но подсказывает верное направление размышлений: «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» Для того, чтобы Бог мог подать Свою защиту, нужно наше доверие Ему, нужно, чтобы мы полностью вверили в Его руки свою жизнь. Сделали мы это, прося о защите, или все-таки рассчитываем на Его помощь, но на наших условиях? Например, приняли ли мы при этом Его взгляд на то, что такое человеческая жизнь, или внутренне настаиваем на своем понимании ее как в первую очередь жизни физической? А ведь от этого прежде всего зависит, что собой представляет Божия защита.

Сегодняшнее чтение вновь возвращает нас к теме Царства и раскаяния. Смысловое ядро его составляет притча о мытаре и фарисее (ст. 9–14). Обычно смысл этой притчи связывают или с осуждением известного типа религиозности, или с осуждением самоправедности, той своеобразной религиозной гордыни, которая нередко заставляет религиозных людей смотреть сверху вниз на людей нерелигиозных, если не явно, то, по крайней мере, в глубине души.

Между тем, Иисус отнюдь не осуждает молящегося фарисея однозначно, Он просто говорит, что перед Богом кающийся мытарь всё же более прав, чем перечисляющий свои заслуги фарисей (ст. 14). По-видимому, фарисей не плох перед Богом сам по себе, плоха скорее его позиция, и, быть может, не столько перед Богом, сколько пред осуждаемым им мытарем (ст. 11). Собственно, фарисей, как всякий религиозный человек, делал немало полезного в духовном плане, и осудить его, к примеру, за строгое соблюдение заповедей никому бы, естественно, в голову не пришло. Проблема фарисея в другом: как очень многие искренне религиозные люди, он абсолютизирует свою религиозность, начиная видеть в ней единственный путь к Богу и считая её основой духовной жизни.

Но религиозность — всего лишь состояние души, и притом преходящее, как всякое душевное состояние вообще. А духовная жизнь — не состояние, а отношение, которое всегда предельно конкретно и далеко не всегда зависит от душевных качеств человека. И вот оказалось, что глубоко религиозный фарисей демонстрировал перед Богом свою религиозность, а мытарь просил у Него прощения, понимая, что он согрешил, и согрешил очень серьёзно. Конечно, тому, кто, как фарисей, соблюдает заповеди, легче установить отношения с Богом, чем тому, кто их нарушает. Но для этого надо эти отношения устанавливать, а не хвалить себя перед Богом за соблюдение заповедей. Казалось бы, фарисей так и делает, ведь он благодарит Бога (ст. 11), но если бы его внимание действительно было обращено на Него, он вряд ли стал бы сравнивать себя с тем, кто стоит рядом: отношения с Богом обычно поглощают человека целиком, и ему становится не до сравнения себя с соседом.

Мытарю нечего было Богу продемонстрировать, он мог лишь просить у Него прощения, и, парадоксальным образом, его отношения с Богом оказались более реальными и глубокими, чем отношения фарисея. Конечно, установить живые отношения с Богом не всегда легко, но, если постоянство просьбы заставляет прислушаться к себе даже людей, притом таких, которые «Бога не боятся и людей не стыдятся», подобно неправедному судье из притчи (ст. 1–5), то «достучаться» до Бога, уж конечно, сможет каждый, кто проявит достаточно настойчивости. А когда такие отношения станут реальностью, то реальностью станет и Царство, которое даёт человеку ту полноту жизни, которой не сможет ему дать никакая религия.

В каком смысле призывает нас Иисус быть «как дети»? Чем так отличается детское восприятие мира от нашего? Намёк на ответ можно найти в притче о мытаре и фарисее. Казалось бы, фарисей говорит о себе сущую правду. Вряд ли он лицемерил, когда благодарил Бога за то, что он не таков, как стоявший рядом мытарь. Ни один фарисей никогда не позволил бы себе совершить осознанный грех.

Исключения, конечно, бывали, но в целом фарисеи, как люди глубоко и искренне религиозные, действительно старались избегать всякого греха. А стать мытарем, сборщиком налогов, сотрудничать с римской властью — в глазах фарисеев было очевидным грехом. И сам мытарь, надо заметить, вовсе в этом не сомневается: он лишь просит у Бога прощения за совершённые им грехи, даже не пытаясь оправдываться. Он не хуже стоящего рядом фарисея понимает, что кроме грехов ему нечего предъявить Богу. Фарисей в другом положении: ему есть что сказать Богу и есть за что Его благодарить. В самом деле: какой религиозный человек не благодарит Бога за ту жизнь, которую Он ему подарил?

По крайней мере, до тех пор, пока жизнь эта идёт более-менее размеренно и без особых кризисов или духовных срывов. Проблема тут не в том, кто с чем пришёл к Богу. Проблема в том, на кого смотрит фарисей и на кого мытарь. Фарисей смотрит на себя. Он перечисляет свои заслуги перед Богом — и любуется собой. Он как бы говорит Богу: посмотри, каким хорошим я у Тебя получился! Спасибо тебе, Господи, за то, что я вышел у Тебя таким хорошим. И даже в такой благодарности не было бы ничего плохого, если бы не одно «но»: общаться с Богом фарисею некогда. Он занят самопрезентацией. Он представляет себя своему Богу. А Бог хочет простого, обычного общения. Он и так знает каждого, Он знает, что религиозная жизнь фарисею удалась.

Ему важно, чтобы так же удалась ему и духовная жизнь. А для этого человеку надо смотреть не на себя, а на Бога. Даже если он человек очень религиозный — и, может быть, в первую очередь как раз тому, кто очень религиозен. Жить духовной жизнью можно, лишь глядя на Бога неотрывно. Как мытарь. Он кается в грехах — и не отрывает взгляда от Бога. Это главное. Бог сделает остальное. Непреодолимых грехов для Него нет. И вот тут детям проще, чем взрослым.

До известного возраста они обычно почти не обращают внимания на себя. На то, как выглядят в глазах окружающих. Они не сосредоточены на себе. Даже если ребёнок ярко выраженный интроверт, смотрит он не на себя. Он просто живёт в своём внутреннем мире — и смотрит на это самый внутренний мир, а не на себя. Вот эта отвлечённость от себя и есть важнейшее условие полноценной духовной жизни. Иначе смотреть на Бога неотрывно не получится — а такой взгляд есть необходимое условие спасения. Необходимое и, в общем-то достаточное: ведь для Божьей любви ничего невозможного нет.

Когда мы говорим, что Бог не такой, как мы, это не просто значит, что Он добрее, сильнее, мудрее нас. Это значит, что Он видит мир не так, как видим его мы. Когда перед нами оказываются одновременно благочестивый, честный, порядочный человек и богатый откупщик, на чьей совести немало слез и горя, наши симпатии непроизвольно оказываются не на стороне «нового русского». Именно на эту реакцию рассчитан рассказ о фарисее и мытаре — Бог видит по-другому, у Него другие представления о вере. Если один говорит: «Спасибо, что у меня все хорошо», а другой «Помилуй меня», то решающим моментом оказывается не благочестие, не соблюдения поста или других предписаний. Просто одному нужна похвала, а другому — любовь. Бог видит сердце каждого; мы же — хорошо, если видим свое.

Библия — ироничная книга. Господь ставит нам в пример не великих праведников и пророков, в чеховскую вдову. Вот кто научит нас, как выжить в этом мире — любой управдом или зампрефекта подтвердит вам, что такие персонажи никогда не пропадут. Мы хорошо знаем о действенности этого образа из собственной жизни: например, если в доме сломается лифт, который РЭУ не хочет чинить. Вооружившись евангельской заповедью, взяв в руки телефон и начав названивать различным «неправедным судиям» по восходящей — управа-префектура-мэрия, мы наверняка сможем решить проблему довольно быстро. Если же мы вспомним, что «дозваниваемся» не чиновникам, которым, в сущности, на нас наплевать, а любящему Отцу Небесному, то волна радости и молитвенного дерзновения смоет всякое уныние с наших физиономий и сердец.

Рассказанная нам притча о неправедном судье — очень остроумный ход Иисуса. Посмотрите внимательно, разве не является она живой иллюстрацией человеческих представлений о механизме принятия решений Богом? Мы, маленькие и слабые, орем и вопим, и только благодаря нашей неотвязчивости что-то происходит. Картинка эта настолько абсурдна, если мы обращаемся с просьбой к Богу, Который милосерден, что хочется рассмеяться и больше так не делать. Что бы ни происходило в наших головах, Бог все равно не оставит нас и придет на помощь. Он-то придет, но найдет ли Он веру там, где призывают Его на помощь? Может ведь так случиться, что подобные представления о Боге подменят то, что мы знаем о Нем из Писания, то, чему научены.

Рассказ о судье и вдове полон комизма, и не случайно о его сюжете можно вспомнить, читая один рассказ Чехова. Так и видишь эту настырную женщину, способную допечь кого угодно. Но вот что поражает: Господь готов уподобить молитвенное обращение к Небесному Отцу обращению к бессовестному судье. Вдумаемся только: где же здесь благоговение? Как можно о возвышенных понятиях говорить столь сниженным тоном, а Небесного Отца сравнивать непонятно с кем?

Но вот, оказывается, можно, если благодаря фарисеям чрезмерно раздутое благоговение стало препятствовать пониманию того, что духовные ценности даны нам не для любования, а для повседневного пользования. Мы слишком легко превращаем нашу веру в подобие праздничного торта, а ведь это хлеб, пища каждого дня. Евангельские слова даны нам не как недосягаемый пример, а как жизненный ориентир.

Но хлеб, конечно же, достоин бережного обращения с собой. Понимание повседневной необходимости духовных ценностей не должно стать основанием для легкомысленного обращения с ними.

Человек, когда ему что-то надо, неотступно клянчит недостающее ему для счастья. И Господь, казалось бы, поощряет нас неотступно призывать Его на помощь. Как часто мы при этом считаем, что Бог — великий взяткобратель, действующий по принципу: "мы — Ему, Он  — нам". Он же, давая нам то, что во благо, никогда не даст нам то, что во вред. Потому что Он непреклонен, Он целен, Он неподкупен. Эти Его свойства описываются в книге Премудрости: «...всемогущее слово Твое как грозный воин . Оно несло острый меч». В этом смысле быть с Ним — все равно, что ходить по лезвию бритвы, отсекающей от нас все, что опасно для нас самих.