Мысли вслух на Рим 11:1-12

Размышляя о судьбе своих соплеменников и единоверцев, Павел обращается к пророческой традиции и к ключевой для пророческого мессианизма теме остатка. Он вспоминает времена Илии, которому тоже казалось, что верных в народе Божием, кроме него самого, уже не осталось, но ответ Божий поддержал и приободрил пророка (ст. 2 – 4). И апостол тоже уверен, что остаток в еврейском народе не мог не сохраниться (ст. 5). Конечно, историческая ситуация изменилась, но принцип действия Божия остался прежним: как и во времена Вавилонского плена, Он работает не с большинством Своего народа, которое остаётся глухим к Его призывам, а с меньшинством, готовым услышать (ст. 7 – 10). Надо заметить, что в те времена вопрос о мессианском остатке вообще обсуждался в синагогальной среде довольно активно. После Вавилонского плена остатком ощущали себя все репатрианты, возвратившиеся на землю отцов, но теперь, по прошествии столетий, вопрос вновь встал с прежней остротой: все ли из тех, кто принадлежит к еврейскому народу, могут считать себя остатком, о котором говорили пророки? На эту роль претендовала как наиболее активная часть Синагоги в лице фарисейского братства, так и некоторые маргинальные общины и движения наподобие ессейского. Для Павла же, как видно, таким остатком была иудео-христианская община, одним из наиболее ярких представителей которой был он сам (ст. 1).

Но сущность остатка, как её понимал Павел, несколько отличалась от традиционных о ней представлений. Как правило, говоря об остатке, в те времена имели в виду людей наиболее религиозно активных и благочестивых. Апостол же, как видно, на первое место ставит не религиозную активность («дела»), а благодать, без которой в Царство не войти (ст. 6). Это неудивительно: ведь, в отличие от фарисеев или ессеев, для которых пришествие Мессии и наступление Царства было ещё делом будущего, Павел говорит об уже пришедшем Мессии и уже наступающем Царстве, в которое можно войти не потому, что его заслужил, а потому, что Спаситель открывает туда дорогу каждому, кто готов довериться Ему.

Что благодать — это дар от Бога, вроде, понятно всем. И что благодать это хорошо — тоже факт. Но вот как ее получают и за что ее дают — вещи гораздо менее ясные. Можно рассматривать благодать как вознаграждение, дающееся нам по нашим заслугам и трудам. И начинать копить себе побольше добрых дел — например, переведенных через улицу старушек, чтобы счастьем жизнь была полна до краев. Ну чем не логика?

Вполне логично. Только так не получается.

В реальности так не выходит, потому что благодать — это что-то, что дает Бог. И не просто дает, но дарит. Дар — дело безвозмездное, его нельзя ни заслужить, ни отработать. А если вспомнить, что для Бога наши дела (внешнее) менее важно, чем наша вера и отношения с Ним — то, что внутри нас — то становится понятно, что заработать нам благодать просто невозможно. Как говорится в одной из молитв Божественной Литургии, «Ты бо един токмо без греха, правда Твоя правда во веки и слово Твое истина». И нет ничего такого, что бы мы могли сделать, чтобы стать такими же, как Бог. Только Он Сам Своею благодатью — даром, даваемым нам «не от дел, но от Призывающего» (Рим. 9:12), — может привести нас в полноту жизни. Именно во Христе мы получаем счастье: «Благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа, преизбыточествуют для многих» (Рим. 5:15).

Павел говорит об ожесточении народа в том же смысле, в котором Книга Исхода говорит об ожесточении перед Богом сердца фараона (Исх. 8:15, 8:32) и для него это неотделимо от размышлений о Божьем промысле и свободе человека. Почему же ожесточается человек? По-человечески совершенно ясно, а вот почему Бог не вмешался, понять невозможно так же, как невозможно понять, почему Он не вмешался в случае с фараоном, сердце которого было в Его руке, как и сердца тех, кто встречал Спасителя во времена Его земного служения.

Апостолу очевидно лишь то, что, во-первых, ожесточились не все, и, во-вторых, не навсегда. Тут он вспоминает историю с пророком Илией, который тоже был уверен, что, кроме него, верных Богу не осталось, пока Бог Сам не сказал ему, что он не один. Что же до еврейского народа, то Павел вновь говорит об остатке в том же примерно смысле, в каком говорили о нём допленные пророки. Они ведь тоже знали, что Мессию примет не весь народ, а лишь его меньшая часть, которая должна ещё сформироваться, причём в процессе гонений и катастроф.

Так оно и получилось: ещё до плена начавший складываться остаток оказался гоним от властей, а потом, во время плена, остатком стала вся еврейская община Вавилона. И это не образное выражение: в плену евреем мог остаться лишь тот, кто сохранил веру отцов, остальные были обречены на быструю ассимиляцию. В те времена остаток выделялся по религиозному признаку, а образовавшаяся община стала поэтому общиной этноконфессиональной: евреем в послепленные времена был всякий принадлежащий к Синагоге, независимо от того, родился ли он евреем или принял иудаизм.

Но когда Мессия пришёл, оказалось, что религиозность — критерий не главный. Более того: выяснилось, что иногда именно она мешает человеку принять Мессию и войти в Царство. Павел, разумеется, прекрасно это знал, в частности, и по собственному опыту. И потому он заговорил о выделении другого остатка, который примет Мессию и станет новым народом Божьим. Но этот новый народ не замещает собой прежнего, а вырастает из него так же, как послепленное еврейство выросло из еврейства допленного. Вот только теперь главной особенностью народа становится не его религиозность, а его готовность жить по благодати.

Размышляя об исторических судьбах своего народа, Павел не отделяет его от того Царства, о котором свидетельствует. Он не сомневается в том, что судьба еврейского народа как именно народа Божия отнюдь не закончена, что евреи споткнулись на пути в Царство не с тем, чтобы упасть и уже больше не подняться (ст. 11). История Царства парадоксальна, недавние язычники идут туда впереди тех, кого Сам Спаситель призывал в первую очередь, и нежелание евреев быть первыми на этом пути лишь ещё больше подогревает энтузиазм идущих. Но апостол уверен, что в конце времён, когда Царство раскроется во всей своей полноте, его соплеменники войдут туда, так что ни полнота Царства, ни само воскресение окажутся невозможными без их участия (ст. 12 – 15). Павел понимает, что народ Божий, задуманный Богом ещё до сотворения Им мира, был задуман Богом как народ, освящённый Его присутствием («святой»), и освящённость эта была не привилегией народа, а частью замысла Божия о спасении мира и человека. Потому-то она и не определяется одной лишь исторической судьбой еврейства, внутри которого Бог всегда находит тот остаток, который соответствует Его замыслу о том, каким должен быть Его народ. По выражению апостола, «освящённый корень» народа никуда не делся просто потому, что он не может исчезнуть, его исчезновение означало бы провал всего замысла Божия о спасении, а это невозможно по определению.

А если так, то от освящённого корня освящаются и ветви (ст. 16). Павел, как видно, остаётся верен пророческой традиции в том, что касается отношения к язычникам. Древние пророки не раз говорили о том, что в мессианском Царстве остаток народа Божия встретится с язычниками, ищущими истинного Бога и, наконец, Его нашедшими. Но апостол понимает, что приоритеты у Бога остались прежними: Его народ остаётся Его народом, и спасение недавних язычников возможно лишь в том случае, если они признают тот очевидный для Павла факт, что никакого другого народа Божия, кроме того, история которого начинается призванием Авраама, нет и быть не может. Для наглядной иллюстрации этого положения апостол использует образ прививки и окультуривания дикой маслины, которое было бы совершенно невозможно, если бы, во-первых, не существовало маслины «хорошей», садовых сортов, и если бы, во-вторых, не нашлось садовника, который смог и захотел бы такую операцию произвести (ст. 17 – 24). Как видно, история народа Божия для Павла — единый духовный процесс, где судьба еврейского народа, служение остатка и история Царства становятся единым целым.