Мысли вслух на Ин 10:1-18

Сегодня Иисус говорит нам, что Он пастырь и дверь для Своих овец. Образ пастыря понятен и привычен. А вот почему Иисус связывает две разные, казалось бы, вещи: «Я дверь овцам» и «все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники»? Какое отношение имеют к двери воры и разбойники? Видимо, всё-таки прямое. «Все, сколько их не приходило» до Иисуса — люди, претендовавшие на роль вождей народа. Они, как свойственно всем вождям, обещали привести народ к «светлому будущему». Народ Израилев ещё помнил, что единственное светлое будущее может быть только в Царстве Бога. Иисус же говорит, что единственная дверь в это Царство — Он Сам. Войти туда другим путём, через чёрный ход, невозможно. Поэтому-то все, кто обещает провести людей в Царствие, минуя Иисуса, — воры и разбойники, ибо они пытаются украсть овец Господних, заманивая их заведомо ложными обещаниями.

Сегодня евангелист передает нам исключительные, важнейшие для нашей жизни слова Христа. Это слова о том, что Он есть Пастырь Добрый и Дверь овцам.

Здесь не лишне вспомнить, что в древней Палестине овец пасли не так, как пасут коров на Руси. Мы представляем себе Пастыря в виде плюгавого мужичонки, который идет позади стада и подстегивает скотину тяжелым кнутом. Гавкающие псы, кусающие за пятки тех, кто пытается увернуться, дополняют непривлекательную картину. Увы, инстинктивно мы понимаем слова Христа о том, что Он — Пастырь так, как это более привычно для нашей культуры. Пастырь овец на Востоке, напротив, идет впереди своего стада, выбирая дорогу среди скал и обрывов. Часто ему приходится останавливаться в узком месте, и по одной пропускать овец, для которых нет иной дороги, чем место, где стоит пастырь.

Вот именно таким является для нас Пастырь добрый, ведущий нас к жизни. Мы следуем за Ним, и на узком пути пробраться для нас возможно только прижавшись к Нему, прилепившись к Богу, как говорит Библия. Поэтому Пастырство Христа — великий дар для нас. А для того, чтобы обретать любой дар Божий, необходимо просить о нем и жаждать его, пользоваться им и благодарить за него. Так и для того, чтобы Господь был нашим Пастырем, этого нужно всеми силами желать, нужно слушаться Его голоса и благодарить за то, что Он пасет нас.

Христос часто «называет» себя каким-нибудь неодушевленным предметом. То это камень, то это хлеб, то вода, сегодня — дверь. Каждый раз Он сравнивает Себя с предметом, который встречается нами практически постоянно. Жить, не имея постоянного «общения» с дверью, в наши дни весьма затруднительно. Потому что очевидная правда про то, что тот, кто входит в помещение не через специально предназначенный для этого проем, — вор и разбойник, не требует особых доказательств. И Господь наш Иисус Христос — это именно та дверь, через которую мы можем войти в дом Отца нашего Небесного. Только через Него проходит путь до Бога: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня», — скажет через некоторое время Господь (Ин. 14:6). Можно пытаться лезть через окна, через дымоход или делать подкоп, но зачем? Наверное, можно идти к Богу окольными путями, гоняться за какой-то «особой благодатью», пытаться что-то там из себя строить, делать вид, что мы сами можем хоть что-то сделать для собственного спасения, но зачем? Зачем, если путь прям? «Прямыми сделайте стези Ему» (Мф. 3:3). Прям — не значит прост. Все не станет мгновенно лучше как мановению волшебной палочки. Но главное — это то, что Господь «зовет своих овец по имени и выводит их» (Ин. 10:3). Он поведет нас — слепых овец - «дорогою, которой они не знают, неизвестными путями буду вести их; мрак сделаю светом пред ними, и кривые пути — прямыми: вот что Я сделаю для них и не оставлю их» (Ис. 42:16).

С древних времен Израильтяне занимались скотоводством, разводя в первую очередь именно овец. Наверное, именно поэтому в Библии так много говорится о пастухах и овцах, и не раз Бог использует реалии пастушеского быта как образы, указывающие на отношения между Ним и людьми. Так поступает и Иисус в Своей проповеди. Нам сейчас, возможно, эти образы не так ясны, как людям, слушавшим Иисуса 20 веков назад: большинство из нас знает об овцах только то, что они дают шерсть и мясо, а вообще — белые, пушистые и безобидные. Соответственно, и забота о них со стороны пастуха нам не кажется чем-то особенным: во-первых, они такие милые, а во-вторых, он ведь нуждается в них!

На самом деле, все не совсем так. Люди, знающие реальность, говорят, что овцы — это грязные, тупые и злобные животные, и любить их — это вовсе не естественно. А попытка объяснить заботу доброго пастыря об овцах корыстью, ожиданием будущих дивидендов (шерсти и мяса), разбивается о его самопожертвование: если он отдает свою жизнь за овец, то уже ничего от них не получит! Итак, здесь какая-то иная мотивация для пастыря — бескорыстная любовь к овцам и исполнение воли хозяина овец. Тогда этот использованный Иисусом образ добавляет некоторые новые краски, позволяющие увидеть отношение к нам Христа и Его служение нам в новом свете.

Как и прежде, Иисус использует слова-символы из привычной для людей жизни, чтобы выразить, Кто Он, зачем Он пришел. На этот раз Он называет Себя пастухом, готовым защитить и сохранить стадо, даже ценой Своей жизни. Как и другие образы, эта маленькая притча не может ничего никому доказать. Хотя Господь и говорит, что овцы знают пастуха по голосу, большинство из них предпочитают этого не помнить и не принимать. Этот образ лишь может помочь человеку, который уже доверяет Иисусу, лучше понять Его, самому убедиться в истинности Его слов, еще раз услышать со страниц Евангелия, как знакомый голос зовет его по имени — ведь в этом стаде каждая овца уникальна и стоит жизни пастуху. Тот, кто верой знает, зачем и для кого умер и воскрес Господь, теперь может осознать, как неизмеримо близок и дорог он Доброму Пастырю, полагающему жизнь за овец.

Казалось бы, зачем перелезать через забор, если дверь открыта? Разве что в том случае, если нет уверенности, что у дверей тебя завернут, но в этом случае и после «перелезания» попросят удалиться. Ещё, возможно из озорства, как в детстве, нравилось лазить через окно, чтобы не соблюдать надоевшие правила поведения. Но здесь озорство неуместно, речь идёт о вещах предельно серьёзных.

За отрицанием Христа обычно таится желание обойтись без Него, а также самоуверенное представление о достаточности собственных сил для ведения праведного образа жизни. Поддавшись соблазну самодостаточности, можно и не заметить: то, что казалось «своими силами и средствами», на самом деле вовсе не своё и совсем не силы, а наваждение, навеянное мутным источником.

Поэтому, какими бы резкими ни казались слова о приходивших ранее ворах и разбойниках (а эти слова можно отнести и ко многим, приходившим позднее), они справедливы. Вожди и лжепророки, для которых люди — средство для реализации их собственных планов, постоянно посылают их на гибель, и конца тому пока не предвидится.

Но добрый пастырь не для того ведёт стадо, чтобы стричь и резать, а чтобы вывести на хорошее пастбище. Всякое сравнение условно, условно и сравнение людей со стадом, но не будем забывать, что для Доброго Пастыря каждый из нас уникален, каждого Он знает по имени.

Иисус обычно не говорил прямо о Своём мессианстве. Но намекал Он на него нередко. И Его слова о Себе как о добром пастыре — тоже намёк. В те времена ведь претендентов на роль Мессии появлялось немало. Ещё во времена Маккавеев, за полтора примерно столетия до прихода Спасителя, начинается новый всплеск мессианизма. Мессианизма политического. Мессию ждут как освободителя сначала от власти светской династии, а потом — от власти римлян. Ждут как великого земного Царя.

А ведь традиционные иудейские представления о Мессии вовсе не предполагали, что Мессией непременно нужно родиться. Им можно было стать так же, как становятся пророками те, кого Бог призвал на пророческое служение. Потому и появлялись лжемесии так же, как лжепророки. А заканчивалось всё в лучшем случае ничем, в худшем же — трагедией. Римские власти политического мессианизма отнюдь не поощряли, а любое массовое движение подавляли быстро и беспощадно. Нередко бывало, что новоявленный «мессия» при этом исчезал, а репрессии падали на рядовых участников движения.

Впрочем, безумцев и авантюристов от мессианизма это не останавливало. Не случайно Иисус называет их «ворами и разбойниками»: настоящими пастухами своего стада они уж точно не были. Оно и неудивительно: ведь и стада эти люди своим не считали. И дело тут не только в том, что они были самозванцами. Дело ещё и в самом характере политического мессианизма. В представлении о Царстве, которое сторонникам такого мессианизма представлялась реальностью тоже чисто политической, а значит, вполне земной. Такое земное царство нельзя было построить без жертв.

Неизбежная война и последующие пертурбации, политические и социальные, без жертв были невозможны. Конечно, всё оправдывалось величием цели. Но погибшим от этого было не легче. И только Иисус принёс в мир Царство, которое не нужно было утверждать силой. За которое не нужно было воевать с властями мира сего. Оно тоже потребовало жертвы — но этой жертвой стал Сам Спаситель. И Он поэтому имел право говорить о Себе, как о настоящем пастухе Своего стада: ведь Он стал дверью в Царство для каждого ищущего и не погубил ни одного из них.

Сегодняшнее чтение предлагает нам одно из наиболее ясных свидетельств Иисуса о Самом Себе и о Своей миссии. Древние пророки не раз сравнивали еврейский народ, ведомый Богом, со стадом, которое ведёт за собой пастух. И Иисус, как видно, тоже использует этот образ в Своей притче (ст. 1 – 5, 7 – 16). Он говорит о Себе как об истинном Пастыре, подобного которому Израиль не видел и не увидит (ст. 7 – 10).

На первый взгляд, такое утверждение может показаться странным, ведь на протяжении многовековой истории у еврейского народа были и пророки, и подлинные духовные учителя. Но Иисус, как видно, говорит в данном случае не о пророках и не об учителях, а о тех претендентах на роль Мессии, которые в евангельские времена в Иудее действительно появлялись во множестве. Как правило, все такие претенденты призывали народ к мессианской войне, обещая восставшим поддержку свыше - а заканчивались эти восстания появлением римских легионов и очередной кровавой расправой с участниками мятежа. Но вождям подобного рода движений, как правило, обуреваемым религиозным фанатизмом, не было дела до страданий и гибели тех, кого они увлекли за собой: ведь они, как им казалось, делали дело Божие, которое требовало жертв.

Не случайно Иисус сравнивает их с разбойниками, которые приходят лишь для того, чтобы «убивать, грабить и разрушать» (ст. 10). И речь в таких случаях приходилось вести не только о погубленных зря человеческих жизнях, но и о дискредитации самой идеи мессианского Царства, которое в сознании современников начинало связываться с кровью, с безжалостной войной на уничтожение против всех, кто не поддерживал восставших. Неудивительно, что во время большой мессианской войны 70 г. н.э., когда Иерусалим оказался в руках вождей восстания и выдержал довольно долгую римскую осаду, зверства восставших в осаждённом городе, судя по свидетельствам участников тех событий, намного превзошли жестокости римских солдат.

А если, как и бывало чаще всего, восстание, не успев ещё начаться, оканчивалось поражением, самозваные «мессии» нередко скрывались, бросив доверившихся им людей на произвол судьбы. Не случайно в притчах Иисуса появляется образ наёмника, бегущего от волков, нападающих на стадо (ст. 12 – 13). И неудивительно: ведь вождь, опирающийся лишь на свои человеческие силы или на своих соратников, неизбежно терпит поражение перед лицом другой такой же силы, намного превосходящей его собственную. И тогда поведение его определяется уже не внешней, а внутренней силой, которая зависит лишь от отношений проигравшего бой вождя с Богом.

А Царство, которое принёс в мир Иисус, с самого начала не предполагало опоры на внешнее, оно не нуждалось ни в политической, ни в военной поддержке для своего существования и распространения. Более того: сила Царства делала сильным даже того, кто, с точки зрения нашего, еще не преображённого, мира, никак не мог победить и был обречён на поражение и даже на смерть. И Самому Иисусу совершенно не нужна была мессианская война, Ему нужно было лишь дать Царство тем, кто готов был его принять. Но, в отличие от появлявшихся в те времена во множестве «мессий», жизнь Иисуса принадлежала лишь Ему Самому и не зависела от внешних обстоятельств (ст. 17 – 18). Так же, как и Его Царство.

В отличие от ученых богословских трактатов, в отличие от вероопределений, направленных против тех или иных заблуждений, Священное Писание крайне сдержанно и целомудренно говорит о тайнах Божиих. Многое обходится благоговейным молчанием, многое обозначается только кратким намеком или притчей. Слова Христа в сегодняшнем чтении — редкий момент, когда евангелист скупо передает слова Самого Сына Божия, касающиеся вещей неизреченных.

Господь говорит: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее». Вслушиваясь в эти слова, вероятно, нужно помнить об ограниченности человеческого языка, и все же важно пытаться постичь, о чем и, главное, зачем Господь говорит это. Ведь коль скоро Дух Божий вдохновил евангелиста вспомнить и записать эти слова, значит Он хотел, чтобы мы их услышали и поняли.

Любовь Небесного Отца Господь объясняет (хотя с нашей точки зрения, она совершенно не поддается объяснению) тем, что Сын отдает Свою жизнь. И здесь нужно отметить две важные вещи. Любовь, о которой говорит Иисус — не просто отношение между Личностями, как и отдание жизни — не просто героический поступок. И то, и другое говорит о самой природе Неизменного Бога, поэтому в своем послании евангелист Иоанн пишет о Нем, что Он есть Любовь. И, кроме того, по принципам библейского языка, мы видим, что Господь сопоставляет любовь Отца к Нему и отдание Им Своей жизни. В сущности, это одна и та же природа, различно проявляющаяся Отцом и Сыном. Поскольку жизнь Сына Божия отдается нам, эти слова — бесценная надежда для нас.

И еще, для того, чтобы нам пережить, ощутить и по возможности оценить эту любовь Божию, необходимо услышать слова Христа о то, что Он отдает нам Свою жизнь в совершенной свободе, без принуждения внешними обстоятельствами. Только потому, что мы Ему дороги.

Мы — люди — иногда очень любим упрощать. Нам надо четко знать, черное что-то или белое. Третьих вариантов мы не признаем. Нам подавай простую правду, безо всяких там недомолвок и намеков. И подход такой, по преимуществу, мы относим к другим. Нам про них надобно все понять и разложить по полочкам. А что у нас в душе при этом творится — «тайна сия велика есть». Разве ж можно наш такой богатый и многосторонний внутренний мир расписать в двух словах и в четких категориях?.. Иудеи не могут больше терпеть того, что Иисус, на самом деле, жалеет их, понимая, что Слово Его не вмещается в них (см. Ин. 8:37). Господь дает нам столько, сколько мы в состоянии понять. А нам все кажется, что Он темнит, что вокруг какая-то тайна, которую от нас тщательно скрывают. Вот и иудеи требуют от Христа простого ответа: да или нет. А то, что Он им только об этом толкует и всеми Своими делами это являет, им (т.е. нам) недостаточно (см. Ин. 10:25). Но что изменится, если Христос даст тот ответ, который от Него ожидают? Как будто ожидающие готовы ясно сформулирвать в зависимости от ответа свою позицию — верят они в Христа или нет! К сожалению, совсем не готовы. Со своей свободой и тонкой организацией души мы носимся как с писаной торбой, не будучи в состоянии дать отчет в своем уповании (см. 1 Пет. 3:15). А между тем — перед Богом и для Бога полутонов не бывает: «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет» (Мф. 5:37).

Как видно, многие из фарисеев всё же готовы были признать Иисуса Мессией. Они правильно поняли Его намёки на Своё мессианство, и теперь хотели от Него лишь одного: чтобы Он, наконец, прямо провозгласил Себя Мессией. А Он не делает этого. Не делает по очень простой причине: Он прекрасно знает, что означает для этих людей «быть Мессией». Таким Мессией Он становиться не собирался. Он не собирался поднимать мессианское восстание и начинать священную войну против римлян, не собирался становиться правителем никакого земного государства. Вместо этого Он снова и снова разъясняет окружающим, что такое то Царство, которое Он принёс в мир. И говорит о том главном, что составляет основу жизни Царства, на Своём собственном примере: жить в Царстве означает отдать свою жизнь Богу с тем, чтобы затем получить её обратно из Его рук. И путь Самого Спасителя, Его смерть и воскресение — замечательный тому пример. По законам непреображённого мира даже Мессия, несущий в Себе полноту Божию, полноту жизни Царства, может умереть, хотя, в отличие от грешных людей, для Него смерть не является неизбежной по природе. И когда Его убивают, Он умирает, как всякий человек. Но Его жизнь принадлежит Отцу, Он живёт не Своей, а Его жизнью, которая дана Ему Отцом во всей полноте. И в Царстве, где смерти места нет, Он вновь получает её от Отца во всей полноте, совершенно неожиданно для Своих врагов, которым казалось, что теперь, когда Он умер, всё кончилось. И путь каждого христианина, каждого жителя Царства похож на путь Того, Кто принёс Царство в мир. Конечно, Бог никому из нас не дал, как Ему, вместить жизнь Царства во всей полноте. Но Царство нам открыто, а войти туда можно, лишь отдав ту жизнь, которая подарена нам Богом при рождении, Ему, с тем, чтобы там, в Царстве, Он вернул её нам преображённой. Эта новая жизнь будет уже частью не нашего преображающегося, но ещё не преображённого мира, а частью Царства. И станет первым шагом на пути нашего преображения. Первым шагом на пути к спасению.

«Потому любит Меня Отец, что Я полагаю душу Мою, чтобы снова принять ее». Сложно понять эти слова, хотя многие проходят мимо этой сложности, сосредотачиваясь на прозрении Иисусом Своего Воскресения. Но сложность в другом. «Потому любит Меня Отец…» А разве любовь Отца не безусловна, разве всякая настоящая любовь не безусловна? Мы любим человека не за то, что он что-то хорошее делает, а просто потому что мы не можем не любить его, и даже если он делает что-то плохое, если мы по-настоящему любим его, мы прощаем, как бы трудно нам это ни было. Настоящая любовь не зависит ни от чего. Но есть существенная разница: я делаю что-то ради того, кто меня любит, потому что я в какой-то мере ответственен за любовь ко мне, она меня к чему-то обязывает, или я делаю что-то, потому что это созидает любовь. В первом случае мы имеем надежное убежище – любовь, которая, мы знаем, будет всегда. А во втором, мы творим любовь сами. Так что же Отец? Неужели Он не любил бы Сына, если бы Тот не принял на Себя Искупления? Конечно, любил бы, ибо Его любовь настоящая, она безусловна. Но Иисус… Ничто преданное, никакая изначальная любовь не обязывает Его поступать так, как Он поступает, Он поступает так потому что Он Сам хочет так поступить, это вольный акт творчества любви.

Что имеет в виду Иисус, говоря о тех, кто приходил до Него? Если иметь в виду чисто исторический аспект, ответ более-менее ясен: Иисус очевидно имеет здесь в виду тех многочисленных претендентов на мессианство, которые тогда появлялись в Иудее едва ли не каждый день. Появлялись с тем, чтобы, по слову Иисуса, «украсть, убить и погубить»: ведь все они заканчивали свою проповедь призывом к восстанию, к мессианской войне, который почти всегда бывал услышан, и последствия не заставляли себя ждать: все такого рода движения римская армия подавляла жестоко и беспощадно. О Себе же Иисус говорит, как о Пастухе, Который заботится об овцах и не хочет понапрасну их губить: ведь Он принёс в мир Царство, для установления которого не нужно никаких восстаний. Но это лишь одна сторона вопроса. Ведь Иисус, говоря о лжепастырях, обращается и к фарисеям тоже, это их он называет слепцами, и говорит им, что, признай они свою слепоту, они не понесли бы на себе греха. А ведь фарисеи в массе своей, в отличие, к примеру, от зелотов, отнюдь не были сторонниками священной войны, хотя, разумеется, Мессию ожидали не меньше зелотов. В чём же обвиняет Иисус фарисеев? Ведь в пренебрежении к душепопечению обвинить их было никак нельзя: в этом отношении фарисейские учителя и раввины были очень усердны. Но на что было направлено их усердие? Прежде всего, что и не удивительно, на религиозное воспитание своей паствы. Но ведь религия сама по себе ещё не гарантирует полноценной духовной жизни. Она может быть как подспорьем, так и помехой на пути в Царство. И если сделать её самоцелью, последствия для духовной жизни могут оказаться самыми печальными. А фарисеи всегда были склонны к такой абсолютизации, хотя, конечно, как и всегда в таких случаях, многое зависело от конкретных людей. Но, к сожалению, было немало таких наставников, кто готов был пожертвовать человеком ради религиозных норм и правил, и к ним слова Иисуса относились в полной мере. Конечно, многие из тех, кто должен был вести людей по духовному пути, были объективно к этому не готовы. Но в таком случае достаточно было бы простого признания своей неготовности для того, чтобы снять с себя ответственность: ведь от признавшегося никто уже и не ожидал бы никакого руководства. Но готовых к такому признанию было, как водится, очень немного: кто же захочет расписываться в собственной пастырской несостоятельности? И тогда пастыри превращались в тех самых лжепастырей, о которых говорил Иисус. И несли на себе грех: ведь ложь — всегда грех, а лжепастырство — грех вдвойне: тут речь идёт о пути праведности и о пути в Царство, а значит, о спасении. О том, чем играть нельзя.