Мысли вслух на 1 Кор 11:17-34

Для Павла, как и для всех христиан, хлебопреломление и связанные с ним собрания были центром церковной жизни. Церковь, собственно, и существует как собрание, в котором совершается хлебопреломление во имя Христово. Так было во все времена, с самого начала церковной истории. Но «во имя» не означает только «в память», по крайней мере, в том смысле, в котором мы употребляем это выражение сегодня. В Библии нередко встречаются выражения «Бог вспомнил» или «Бог забыл», хотя совершенно очевидно, что в нашем, человеческом смысле Бог никого и ничего не забывает и не помнит, Он просто знает всё Своё творение в целом и каждого из сотворённых Им людей конкретно.

Но Бог — не безликий Абсолют, а Личность, и, как всякая Личность, Он может повернуться к кому-то лицом или отвернуться. Вот это и называется на языке Библии «вспомнить» или «забыть». И во время христианского хлебопреломления мы, христиане, вспоминаем Христа, а Он — нас. И хлеб и вино снова становятся тогда Его телом и Его кровью — в том же смысле, в каком это произошло на Тайной вечере. Но для этого в центре собрания должен быть Он Сам.

И дело не только в том, чтобы Он пришёл, дело ещё и в том, чтобы общение с Ним стало центром и смыслом всего собрания. А в Коринфской церкви с этим, судя по словам апостола, были проблемы. Хлебопреломление там превращалось порой просто в бурное застолье, причём нередко оказывалось, что одни объедались и напивались, а другие оставались голодными. Застолье как таковое выходило на первый план, оттеснив общение с Воскресшим на второй. Священнодействие превращалось в профанацию — не потому, что на столе были еда и вино, а потому, что за ними было не видно Того, ради Кого и вокруг Кого собрались.

Именно против этого, а не против трапезы как таковой, протестует апостол, говоря, что совершающие хлебопреломление таким образом вообще не думают о теле Христовом, не только в смысле того хлеба, который преломляют, но и в смысле той духовной реальности, которая и называется Церковью с большой буквы. Тут уже не христианство, а всё то же прежнее язычество под видом христианства, которого в Церкви быть не может и не должно.

Апостол Павел предостерегает нас от очень серьёзной опасности: от смешения понятий. Он говорит, что коринфяне собираются «так, что это не значит вкушать вечерю Господню». А как надо её вкушать? Что не в порядке в коринфской общине и какое это имеет отношение к нам? Ведь совершенно очевидно, что в наши дни при всём желании невозможно прийти в храм, чтобы поесть – Евхаристия в её современном виде не может выполнять функцию завтрака или обеда. Так что – с нами всё в порядке? Видимо, нет. Ведь проблема в том, что человек приходит в храм не ради встречи с Богом. А что ставится на место этой встречи – уже не так важно. В наши дни обычно это человеческое общение. Мы остро чувствуем своё одиночество, а в храме у нас есть возможность пообщаться с людьми, рассчитывая на понимание – ведь действительно обычно в храме люди более доброжелательны, чем на улице или в метро. И мы приходим – чтобы пообщаться, чтобы поговорить, чтобы провести время… Церковь становится для нас тусовкой. И это не значит вкушать вечерю Господню.

Слова апостола о необходимости разногласий в церковной общине для того, чтобы смогли выделиться «проверенные» или «испытанные» (Синодальный перевод предлагает вариант «искусные»), толковали по-разному. Одни понимали их как благословение философских и богословских диспутов, в ходе которых выявились бы лучшие полемисты, способные затем принести Церкви пользу как проповедники, учителя или апологеты. Другие видели в словах Павла указание на необходимость внутрицерковной демократии, чтобы наилучшие для Церкви в целом и для конкретной церковной общины в частности решения вырабатывались и принимались в ходе интенсивного обмена мнениями, своеобразного мозгового штурма, который позволил бы высказаться каждому, кому есть, что сказать.

Наверное, и то, и другое действительно важно, важно постольку, поскольку Церковь призвана нести в мир Царство и свидетельствовать о нём. Но ведь в первую очередь Церковь, по определению того же Павла, тело Христово, и, если говорить об испытаниях, то в контексте церковного опыта их нужно понимать, прежде всего, имея в виду духовный путь конкретных людей, к Церкви принадлежащих, их конкретный опыт, как позитивный, так и негативный. Будь Церковь только религиозной организацией, на первый план, несомненно, вышел бы именно богословский или общественно-церковный аспект сказанных апостолом слов.

Но ведь Церковь, в первую очередь, — община людей, живущих в Царстве, а тут на первый план выходит именно уникальность конкретного духовного пути, конкретной жизни в этом Царстве со всем накопленным жизненным опытом. И лишь исходя из опыта жизни в Царстве, опыта преодоления тех испытаний, с которыми неизбежно оказывается связана такая жизнь в нашем преображающемся, но ещё не преображённом до конца мире, можно назвать кого-то «проверенным» или «испытанным».

А опыт жизни в Царстве всегда уникален, здесь нет и не может быть места унификации, стилизации, имитации, которые нередко встречаются в жизни религиозной. По-видимому, не все адресаты апостола могли это понять: ведь религиозность нередко ориентирует человека как раз на то, что для духовной жизни полезным никак не назовёшь. Но для Павла важна не религиозность, а духовная жизнь, жизнь в Царстве, о которой он не устаёт напоминать своим читателям.

Эти слова апостола Павла актуальны сейчас, как были актуальны и в середине 50-х годов 1-го века. В этой части главы апостол Павел пишет коринфянам о богослужебной жизни и подчеркивает, что, если разномыслия нужны, то разделения на их почве, напротив, недопустимы. Забывая эти слова апостола, мы часто инстинктивно думаем и действуем ровно наоборот: считаем, что разномыслия недопустимы, а разделение с инакомыслящими необходимо.

По-гречески (да и по-славянски) эта фраза апостола вообще звучит поразительно, особенно на фоне истории христиан. Славянский вариант: «Подобает бо и ересем в вас быти, да искуснии явлени бывают в вас», - как обычно, является, в сущности, подстрочником греческого. Последний, в самом деле, содержит слово aeresis, ересь. Оно употреблялось в трех близких, но не идентичных значениях: а) выбор, свобода выбора; б) выборы, избранные лица; в) склонности, течения, направления, школы. В Соборную эпоху первые два значения отошли у христиан на второй план, но в 1-м веке они были еще вполне употребительны. Никакого негативного оттенка это слово на себе не несет, почему апостол и говорит об этих aeresis как о нужной (а можно перевести и «желательной») вещи. Славянский текст (и Вульгата, кстати, тоже) вообще предпочитают не переводить его, а передавать напрямую, предоставляя читателю понимать его. Синодальный перевод предлагает суженное толкование «разномыслия», считая, что апостол говорит о разности мнений, которые не должны служить поводом к разделению. Однако нельзя исключить возможность, что апостол говорит о выборах должностных лиц в Коринфской общине, повлекших за собой разделение на сторонников разных лиц.

Так или иначе, принципиально для нас, что личные предпочтения и/или различие мнений апостол характеризует как нормальное для христиан явление. Он объясняет, что это нужно для того, чтобы между нами открылись испытанные, проверенные, настоящие («искуснии» от «искус» славянского текста, почему-то оставленное без перевода в Синодальном). Мы по-человечески думаем, что если открываются проверенные, то остальные, следовательно, считаются не прошедшими проверку, то есть негодными, с соответствующими «оргвыводами». Апостол же этого вовсе не имеет в виду, для него важно видеть испытанных и проверенных, чтобы, сохраняя единство как великую драгоценность, следовать их примеру и их выбору.

Кроме того, для нас, особенно для тех, кто вырос при большевиках (то есть почти для всех), важно понять, что разномыслия признаются нужными в единой церковной общине, которую Павел призывает блюсти единую Евхаристию, то есть — в рамках христианства. Нам же обычно кажется, что христианство — это учение или идеология, где разности мнений просто не может быть. А вот не только может быть, но даже и нужно. На самом деле это очень понятно: Господь насадил Церковь в переменчивом мире, который меняется и сам по себе, и под благодатным действием Творца. И путь христианской жизни в нем приходится выбирать каждый день.

Что бы ни происходило внутри нас во время главного богослужения Церкви — Евхаристии, какие бы ни занимали и ни отвлекали нас мысли, — момент, когда священник произносит эти слова, приковывает наше внимание. Мы можем их по-разному понимать, воспринимать каждый раз немного иначе, нежели в прошлый, но самое главное — это то, что они звучат. Они вливаются в наши сердца, проходят сквозь них, неминуемо оставляя свой след. Ведь даже если нет каких-либо ощущений, чувств в данный, конкретный миг — момент преосуществления, мы призваны ответить Христу согласием на Его жертву ради нас. И каждый раз сердце дает этот ответ, несмотря на то, что мы, может быть, ничего не говорим и не думаем. В этом, вероятно, и состоит наше «испытывание себя» перед Причастием (см. 1 Кор. 11:28) — жизнью, проживанием каждого дня подготовить, помочь сердцу в нужный момент дать правильный ответ…

Таинство Евхаристии, установление которого мы вспоминаем сегодня, так хорошо знакомо и привычно нам по ежедневно совершающейся Литургии, что не так просто оказывается в этот день пережить всю его новизну. Тем не менее стоит сделать усилие и заново осознать, что произошло. На пасхальной трапезе Господь заповедал ученикам, что отныне Он Сам, Его Плоть и Кровь, будут пищей, дающей нам жизнь. И это пища жизни вечной. В этом таинстве мы приносим Богу благодарение — и тем самым совершаем нечто прямо противоположное греху. Поэтому для нас, участвующих в таинстве, оно становится входом в Царство Небесное. И это происходит не в духе только, но и во плоти — Пречистой Плоти Христовой, которая становится нашей жизнью.

Все чтения сегодня связаны с праздником — они о священстве Мессии, о насыщении хлебами, о Евхаристии. Но ведь Евхаристия и есть по преимуществу продолжающееся присутствие Христа в этом мире и Его служение Богу, которое с Ним разделяет вся Церковь: «исполнение Евангелия Царства», «исцеление души и тела» (свт. Иоанн Златоуст). Церковь путешествующая, Церковь учащая, Церковь проповедующая, Церковь исцеляющая — вот Тело Христово.

Таинство Евхаристии установлено именно в ту ночь, когда Иисус предан на смерть. Апостол Павел говорит, что, принимая этот Хлеб и эту Чашу, мы возвещаем смерть Господа. Как и Крещение, Евхаристия соединяет нас со Христом в Его страданиях — и потому в Его славе. Евхаристия — самое явное доказательство того, что Бог видит человека только в его целостности и любые попытки отделить и разграничить душу и тело, в сущности, искусственны. Он входит в наши сердца не только через слово, но через хлеб и вино (многие из святых отцов говорили, что Он принимает вид хлеба, чтобы не пугать человека — ведь вкушать человеческую плоть действительно было бы страшно). Таинство Евхаристии подобно переливанию крови: Его Плоть и Кровь соединяются с нашими — и постепенно преображают нас. В этом таинстве Он отдаёт нам Себя полностью — как отдал Он Свою жизнь на кресте. И именно через это таинство Он даёт нам возможность полностью отдать себя Ему и соединиться с Ним во всей полноте.

Хлебопреломление первых христиан довольно заметно отличалось от тех его форм, которые мы знаем сегодня. В те времена оно включало в себя братскую трапезу, сегодня если и встречающуюся в христианских собраниях, то достаточно редко. А у первых христиан, как видно, сохранялся ещё обычай еврейских ритуальных трапез, подобных, к примеру, трапезе шаббата или пасхальному седеру, которые начинались молитвой и благословением хлеба и вина, а затем плавно перетекали в то весёлое застолье, без которого немыслим никакой еврейский праздник. И, как видно, некоторые из новообращённых, ещё недавно бывшие язычниками, не очень-то вникали в смысл хлебопреломления как священного собрания Церкви. Для них оно было просто весёлым собранием единоверцев, а реальность воскресшего Христа, в этом собрании присутствующего и его Своим присутствием освящающего, как видно, была для них скорее абстракцией.

Они, конечно, понимали, ради Кого собрались, но, можно думать, воспринимали это скорее как символ или аллегорию, чем как подлинную реальность. Быть может, они думали, что слова Спасителя, сказанные Им на Тайной Вечере, означали не ту память, которая актуализирует вечное, а ту, которая вызывает в сознании нечто, бывшее когда-то в прошлом, но теперь уже не существующее.

И, вспомнив об Учителе, благословив Его память, они с чувством исполненного долга начинали веселиться. О том, что воскресший Христос и теперь совершенно реально сидит с ними за одним столом, что Церковь не организация, Им созданная, а Его духовное тело, Его собственное продолжение в нашем преображающемся, но ещё не преображённом мире, они, вероятно, вовсе не думали.

И поэтому, по слову апостола, болели и умирали. Конечно, не священная трапеза убивала их, как иногда интерпретировали слова Павла некоторые комментаторы. Убивала, прежде всего, оторванность от Церкви, как тела Христова, от того источника жизни, рядом с которым они находились, но из которого не пили. Конечно, Бог не оставляет никого, даже тех, кто не очень-то верит в Него. Каждый живущий жив Его силой.

Но после крещения Бог подводит новообращённого к новому источнику, который должен стать для него основой всей дальнейшей жизни. Прежний способ духовной жизни и жизни вообще больше не для него. И если новообращённый пренебрегает (сознательно или просто по легкомыслию) этим новым источником, и в его духовной жизни, и в его жизни вообще может произойти необратимая деградация. Такая, от которой можно и заболеть, и умереть.

Поразительно несовременны мысли и выражения апостола Павла, что свидетельствует о том, что наше сознание далеко от истины. Во-первых, апостол с непонятной жизнерадостностью утверждает различие между мужчиной и женщиной. Так и кажется, что еще строчка, и он скажет: женщина — друг человека. Важно, однако, помнить, что на рубеже нашей эры женщина практически нигде и не считалась за человека. Только Христос, родившийся от Девы, в Своей Церкви поднимает достоинство женщины до равного с мужчиной уровня. Но вот чего мы совершенно не в состоянии понять, так это как могут быть равны достоинством разные явления. И сегодня мы думаем, что если мужчины и женщины равно достойны и равноправны, то для этого нужно, чтобы они были одинаковы, эквивалентны. А это глупость. Но если ложь обретает черты реальности, ее можно выдать за истину. И чтобы сделать глупость реальностью, мир учреждает знаки, символы, знамения. Такие знамения эквивалентности мужчин и женщин сегодня — женское священство и гомосексуальные браки. Вероятно, на очереди право детей преподавать в вузах и право взрослых пачкать пеленки на рабочем месте. Может быть, при всем декларируемом желании, мы просто не умеем быть разными, и наша кривая логика от мысли о равенстве приводит нас к знамениям одинаковости. Равенство в нашем понимании означает, что никто не лучше и не хуже другого. Может быть, на самом деле равенство означает, что каждый — лучше всех, ибо за него умер Бог?

Для апостола Павла же разность вообще не связана с достоинством, но является частью замысла Божия о мире, и поэтому он говорит об этом с таким воодушевлением, ибо все, что сотворил Бог — наипрекраснейшее.

Вторая важная мысль апостола касается платочков, которыми он предлагает покрывать голову женам при молитве. Однажды на юге России некий баптистский пастор задал православному вопрос: «А твоя жена дома покрывает голову на молитве?». Православный ответил: «Нет», и он с горечью сказал мне: «И моя тоже...». И это правильно, потому что дома на молитве нет никаких сомнений в том, кто жена, а кто — муж. В иных же ситуациях апостол считает нужным, чтобы различие было заметно во всем, вплоть до одежды. Не столько ради явности различий, нет. Просто если Бог сотворил нас разными, то желательно полностью быть тем, кем Он тебя сотворил, Его воля о тебе может проявляться не отчасти, но во всем. И с этим логически связаны следующие слова апостола о том, что надлежит быть и разномыслиям между нами: те особенности, которыми Бог тебя наделил, даны не для похвальбы, а для применения.