Мысли вслух на 1 Кор 14:20-40

Сегодня апостол Павел объясняет нам, что младенчество и совершеннолетие — это две одновременно присутствующие в нашей жизни стороны парадокса. Мы призваны быть одновременно маленькими, бессильными, глупыми во всем, где мы пытаемся делать зло, — чтобы и зло наше становилось маленьким, бессильным и глупым, — и взрослыми, умными там, где мы следуем за Христом. Особый пример такой жизни можно увидеть в святости юродивых ради Христа, так почитаемых в Церкви. С точки зрения мира сего христианство может показаться «дуростью», но, как пишет Павел, «мы имеем ум Христов».

Судя по словам Павла, проблемы с адекватным пониманием слов Спасителя о том, что в Царство можно войти, лишь уподобившись детям, были уже у христиан первого и второго поколения. Вероятно, были в Коринфской церкви люди, считавшие, что стать детьми означает отказаться от пользования собственным рассудком, что, если нужно быть, как дети, то голова не нужна, а жить нужно «сердцем».

На практике такая позиция приводит либо к полной безалаберности в духовной (да и не только в духовной) жизни, либо к тому, что человек, не желающий жить своим умом, бывает вынужден жить чужим. Странная, на первый взгляд, для взрослого человека ситуация легко, однако, объясняется тем, что она позволяет живущему так снять с себя ответственность за собственную жизнь, переложив её на кого-то другого, притом на вполне «евангельском» основании.

И апостол вынужден был напомнить в своём послании коринфским христианам, что Иисус, сравнивая приходящих в Царство с детьми, имел в виду нечто совершенно иное. Он имел в виду отношение детей к тому злу, которого в падшем мире более, чем достаточно. И дело тут, вероятно, не в том, что дети не знают зла: уже Августин, внимательно наблюдавший за детьми, прекрасно понимал, что дети грешат меньше взрослых не потому, что в них меньше греха, а потому, что у них не хватает сил грешить «по-взрослому». Наверное, апостол имел в виду и это тоже: вообще христианину нужно уметь думать, как умеют это делать взрослые люди, но, когда дело касается зла, хорошо бы, чтобы разум христианина отказывался ему помогать участвовать в злых делах.

Такую избирательную разумность Павел, как видно, считает для христиан идеальной. Но есть здесь ещё и другой аспект: отношение ко злу. В нормальном случае детский взгляд на мир — взгляд оптимиста, чтобы сделать из маленького ребёнка пессимиста или, тем более, мизантропа, нужно очень постараться (хотя, конечно, для падшего человека тут нет ничего невозможного). Но детский оптимизм не означает, что дети не замечают того зла, в котором лежит мир. Просто это знание не делает их пессимистами. Зло не становится в детской картине мира определяющим этот мир началом. И тут взрослым христианам действительно есть чему поучиться у детей.

Из двух весьма характерных чудесных дарах древней Церкви, о даре молитвы иными языками и даре пророчества, апостол Павел без колебаний избирает последнее как дар, совершенно необходимый для жизни Церкви и ее свидетельства. Для нас сегодня важно понимать, что апостол под пророчеством понимает не то, что мы привыкли обозначать этим словом. Речь не идет о грозных предсказаниях, которые сбываются к вящему ужасу смертных. Однажды, говоря с фарисеями, Господь сказал: «Лицемеры! различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете» (Мф. 16:3). Предсказать последствия людских поступков не так сложно, зная, что гордыня, алчность и властолюбие ведут к погибели, а сострадание, прощение и милоседие — к жизни. Апостол Павел говорит о пророчестве в ином смысле, о способности членов Церкви принимать Истину и свидетельствовать о ней. Именно этот дар обличает человека и этот же дар делает его в Церкви способным следовать истине. И этот дар не прекращается в Церкви никогда.

Как видно, Павел не против пророческих призваний и не против глоссолалии. Оно и понятно: если Бог даёт человеку откровение, может ли он, Божий служитель, этому противостоять? Но апостол уверен: Бог не станет разрушать церковную общину Своим откровением. Павел не против каких бы то ни было харизматических проявлений, как назвали бы мы их сегодня, но при одном условии: они не разрушают ни самого человека, ни церковную общину, к которой человек принадлежит. Именно в этом смысле апостол говорит, что «духи пророческие послушны пророкам». И дело тут не в том, чтобы ввести духовную жизнь и харизматические феномены в рамки какой-то формальной церковной дисциплины.

Дело в том, что всякое пророчество, да и всякое откровение вообще — дело богочеловеческое. Бог не пренебрегает человеком, Он учитывает его способности и возможности. Конечно, будь оно иначе, вполне возможной стала бы ситуация, когда человек просто исчезает как личность, теряет себя в потоке намного его превосходящей во всех отношениях Божьей силы. Такое случалось во все времена, историки религии называют такую экстатику оргиастической.

Оргиастические экстазы были известны людям ещё со времён палеолита. Мир пронизан Божьим присутствием, которое в нём открывается как сверхъестественная Божья сила, и люди во все времена желали к ней приобщиться и ею овладеть. Но не человеку обладать Богом, и все попытки обычно заканчивались тем, что человек оказывался игрушкой в руках силы, намного его превосходящей.

Если же человек искал Бога, ему открывалась не только сила, но и воля Бога, и тогда Бог Сам открывал человеку Свою силу настолько, насколько это было необходимо человеку для его духовного становления. Вот потому-то подлинное откровение и было во все времена процессом богочеловеческим: Бог не подавляет и не уничтожает человеческую природу, Он, наоборот, раскрывает её во всей возможной полноте. И тут абсолютно необходимо осознанное участие человека.

Но многим во все времена было куда проще отдать себя во власть Божьей силы, за которой они не ощущали присутствия Личности: ведь такой опыт не предполагает ответственности, без которой нет подлинного богообщения. И Павел, прекрасно это понимая, не хочет поощрять ничего подобного. Он ведь знает, что подлинная духовная жизнь предполагает осознанное богообщение, а не бурные, но ни к чему не обязывающие и почти ничего человеку не дающие экстазы.

Завершая разговор о дарах и о служениях, Павел призывает к тому, чтобы в церковных собраниях был порядок, никого при этом не ограничивая и не осуждая даже таких экстатических проявлений, как глоссолалия (ст. 39 – 40). Конечно, говоря так, апостол имеет в виду и церковную дисциплину тоже. Но дело, очевидно, не только в ней. Прежде всего Павел имеет в виду духовную пользу Церкви как общины христиан, живущих в Царстве. А смысл существования Церкви заключается прежде всего в том, чтобы быть местом, где к Царству может приобщиться каждый: как тот, кто уже сделал свой выбор и имеет опыт жизни в этом Царстве, так и тот, для кого оно пока лишь абстракция, нечто, о чём он, быть может, слышал, но к чему не имел ещё возможности прикоснуться. Потому-то и говорит Павел о том, что глоссолалия и пророчество должны прежде всего иметь в виду задачу донести откровение до церковной общины, а не просто продемонстрировать собравшимся собственные «духовные достижения» тех, кому они даны.

Наверное, задача объяснить смысл пророчества казалась многим менее «возвышенной», чем пророчествовать или «говорить языками», но на самом деле, по свидетельству апостола, без такого объяснения и то, и другое становится бесполезным для Церкви (ст. 26 – 31). Можно, конечно, предаться «экстазу без границ», но подобного рода состояния с духовной точки зрения ничего хорошего не несут и не говорят о подлинности переживания: в нормальном случае, как видно, даже в экстазе человек не должен терять контроля над собой (ст. 32). То же относится к естественной эмоциональности и общительности, которой в церковных собраниях, как видно, особенно отличались женщины (ст. 34 – 35).

Конечно, сами по себе эмоции или общительность ничего плохого не несут. Проблемы начинаются тогда, когда эмоциональные и чересчур общительные натуры не считают нужным контролировать себя даже тогда, когда они вполне в состоянии это сделать. И главная проблема здесь, как и в случае неконтролируемого экстаза (особенно тогда, когда такой экстаз, как и собственные эмоции, вполне можно было бы взять под контроль), заключается не в том, что все такие проявления религиозных или околорелигиозных чувств нередко мешают собравшимся, а в том, что они несовместимы с пребыванием в Царстве. Конечно, естественная эмоциональность, так же, как и естественная склонность к экстатике, сама по себе не является непреодолимым препятствием на духовном пути. А вот духовная и эмоциональная распущенность, если не осознать её как грех и с ней не бороться, таким препятствием станет непременно. Мало того, она вполне может оказаться дурным примером для тех, кто в Церкви недавно: ведь внешне такая распущенность очень похожа на духовную свободу, о которой столько говорит Павел. Но по сути она не только не похожа на неё, но прямо ей противоположна. И Павел считает необходимым напомнить об этом коринфским христианам (ст. 36 – 37), среди которых, по-видимому, были и такие, кто нередко путал одно с другим.

Продолжая разговор о пророчестве и о глоссолалии, Павел указывает на важность истолкования того откровения, которое получает «говорящий языками» (ст. 13 – 15). Он прекрасно понимает разницу между спонтанным экстазом, который может пройти для переживающего его без всяких духовных последствий, и откровением как таковым, которое непременно затрагивает духовное «я» («ум») человека. Экстаз иногда действительно оказывается следствием непосредственного воздействия дыхания Божия на природу человека, но собственное духовное «я» человека, которое и делает его самим собой, вполне может остаться при этом незатронутым. И тогда такой человек не сможет ни понять смысла откровения, ни передать его другим (ст. 16 – 17).

Между тем, для христианина, если только он считает себя и действительно является взрослым, духовно зрелым членом Церкви, на первом плане должна быть именно задача собственного духовного развития и духовного развития своей церковной общины, а не радость по поводу своих экстатических переживаний, подобная той радости, которой дети радуются понравившейся им игрушке (ст. 17 – 20).

Конечно, иногда, особенно для людей неверующих, глоссолалия, как и всякое другое явное действие духа Божия, может стать своеобразным свидетельством реальности духовного мира, о котором большинство людей, как правило, не задумывается. Но для самих христиан глоссолалия свидетельством не является, ведь она ничего не прибавляет к духовному опыту ни тех, кто её переживает, ни тех, кто наблюдает её со стороны (ст. 21 – 22). Иное дело пророчество в его традиционной форме: здесь духовная польза налицо, ведь откровение в этом случае принимает форму, в которой оно может быть воспринято и усвоено.

снова на первый план для апостола выходят не переживания отдельных людей сами по себе, хотя бы они и были связаны с их духовной жизнью, а мера участия переживающих в жизни Церкви, а значит, и в жизни Царства, связанная с их переживаниями. В самом деле, любые, даже самые интенсивные духовные переживания сами по себе приходят и уходят. Остаётся лишь Царство и та мера реального участия в его жизни, которая определяет судьбу человека в вечности.