Мысли вслух на 2 Кор 3:2-3

Говоря так, Павел, несомненно, вспоминал слова пророка Иеремии, который утверждал, что новый, мессианский завет станет возможен лишь тогда, когда Тора будет не только выбита на камне, но и написана у каждого в сердце. Говоря о «Христовом письме», апостол имеет в виду прежде всего именно эту, внутреннюю Тору. В евангельские времена о внутренней Торе говорили много и часто, путь внутренней Торы был в сознании верующего еврея той эпохи неотделим от представлений о праведности. Идеалом же праведности, идеалом недостижимым, был человек, ставший живой Торой — такой человек, чья жизнь определялась бы только внутренней Торой, и ничем больше.

А недостижимым такой идеал был потому, что падшему человеку, чья природа была повреждена при грехопадении, стать живой Торой было невозможно: для этого надо было стать безгрешным, полностью изжить в себе последствия падения. Буква Торы указывала человеку путь, которым падший человек пройти не мог. Он мог лишь умереть на этом пути, в миг смерти избавившись от власти греха, но остаться в живых и стать живой Торой для падшего человека было нереально. Тора, выбитая на камне, была свидетельством против человека, и служение ей было служением осуждения.

Чем больше человек стремился к идеалу, к тому, чтобы внутренняя Тора определяла всю его жизнь, к тому, чтобы стать живой Торой, тем больше убеждался в недостижимости цели. Чем ближе казалась цель, тем прочнее становилась та преграда греха, которая отделяла от неё идущего. В конце концов цель оказывалась совсем рядом — и притом абсолютно недостижимой.

И только дыхание Божье, дыхание Царства, вошедшее в мир через Христа, могло кардинально изменить ситуацию. Приход Христа сделал невозможное прежде возможным: живая Тора перестала быть недостижимым идеалом праведника, став вполне реальной целью его пути. Более того: иначе нельзя было войти в Царство. Ведь там, в Царстве, никакому греху места быть не могло по определению.

А значит, от греха должен был быть свободен не только Тот, Кто принёс Царство в мир, но и каждый, кто хотел стать его жителем. Потому-то и смотрели первые христиане на Христа как на живую Тору, сами стремясь с Его помощью к той же самой цели. И в этом смысле всякий христианин действительно был «письмом Христовым»: ведь только Тот, Кто Сам являет Собой живую Тору, может сделать живой Торой того, кто Ему доверился и пошёл за Ним. Так «письмо Христово», написанное в сердцах верных, становится для них пропуском в Царство и путём спасения.

Сегодняшнее чтение содержит очень известные слова «буква убивает, а дух животворит». Апостол сопоставляет Ветхий и Новый завет, и буква в данном случае выступает символом писаного ветхого закона. Почему апостол утверждает, что писаный закон — убийственная вещь? А если закон — правильный и справедливый? Собственно, ветхозаветное законодательство как раз и содержит хорошие, нужные и правильные законы. Но, будучи написан, закон становится своеобразной объективной реальностью, отделенной как от исполнителя, так и, самое главное, от законодателя. Дело не в том, что никакой писаный закон не может исчерпать всю многогранность реальной жизни, хотя это и очевидно. Но это безликая вещь, управляющая жизнью тех, кого Бог наделил образом и подобием Своей личностности и, потому, есть унижение этого образа и подобия. Не случайно в предновозаветные времена в Израиле возникает представление о Премудрости Божией — это олицетворение закона, составляющее его живой смысл, его дух. Слова о Премудрости в Библии оказываются пророчествами о Христе, потому что отражают волю Бога стать напрямую Владыкой Своего Царства.

Напротив, Дух вечно Нового завета дает его участникам возможность быть не под властью каменных скрижалей, но под властью лично Законодателя. Это вовсе не означает, что, скажем, к ним предъявляются иные нравственные требования, чем к участникам Синайского Завета. «Не нарушить закон пришел Я, но исполнить», говорит Сам Господь. Но не эти требования составляют суть человеческой жизни. Исполнение их становится функцией, проявлением личных отношений с Законодателем. После слов об убийственности буквы и животворности Духа апостол подробно говорит о славе Ветхого и Нового заветов. Увы, наша печальная история значительно исказила понимание этого слова, поэтому оно нуждается в пояснении. Речь вовсе не идет о том, что подразумевают лозунги. Мы помним такие красные растяжки на улицах с надписью «Слава КПСС» (не к ночи будь помянута). Мы помним славу царей и владык земных. Наши братья-христиане в Древнем Риме очень точно назвали это pompa diaboli. Библейский смысл слова «слава» (греч. δόξα, лат. gloria) ярче всего явлен в видении Исайи: «и слава Господня наполняла храм». Это — форма такого присутствия Бога, когда человек познает и благословляет это присутствие. И именно потому полнота такой славы в Новом Завете оказывается качественно больше, чем в буквах Ветхого закона.

Продолжая разговор о свидетельстве и о приносимых им плодах, Павел обращается к образу нового союза («завета»), впервые появившемуся у Иеремии (Иер. 31 : 31 – 34). Именно с ним было связано представление о внутренней Торе, широко распространившееся впоследствии в раввинистической среде. Она в известном смысле противопоставлялась Торе внешней, по слову пророка, «выбитой на камне», как «вложенная внутрь» и «написанная в сердце» (Иер. 31 : 33). И апостол, следуя традиции, говорит о прежней Торе, «выбитой на камнях», противопоставляя её «Торе духа» как Торе, ведущей в Царство (ст. 7 – 8).

При этом Павел не забывает той двойственности Торы, о которой он говорит в своём послании римской церкви. Буква Торы убивает, её дыхание («дух») даёт жизнь (ст. 6). И дело тут не в каких-то особых «духовных» истолкованиях всем известных заповедей. Дело в том, какой стороной Тора поворачивается к человеку. Если следовать «букве», пытаться просто исполнить все заповеди и все предписания, находящиеся в тексте Торы, притом исполнить добросовестно, без скидок на собственную слабость, Тора, как говорит апостол в послании к римским христианам, просто убьёт человека: ведь избавиться от греха падший человек не может, а жить в грехе Тора ему не позволит. Но Тора — не только норма, которой нужно следовать («буква»), она ещё и живое откровение, она даёт возможность почувствовать дыхание («дух») Бога, дыхание Царства, становясь для следующего ей источником жизни. Но в полноте ощутить это дыхание жизни стало возможно лишь после пришествия Спасителя, когда Царство, по собственному Его слову, «приблизилось» к человеку.

Во времена Моисея, когда Царство лишь открывалось издали, его дыхание было почти неощутимым, и Тора оказывалась поэтому гораздо больше средством противостояния греху, чем формой приобщения к полноте жизни. Потому-то Павел и говорит о следовании Торе в дохристианские времена как о служении «смертоносным буквам» и «служении осуждения», считая его лишь прообразом того следования Торе в полноте, которое стало возможным только после пришествия Христа в Его Царстве (ст. 7 – 11). История Торы становится для апостола историей Царства, и весь опыт следования ей со времён Моисея он рассматривает как прообраз той жизни в Царстве, которая открылась ищущим праведности после прихода в мир Спасителя. И коринфская церковь оказывается для Павла примером такой жизни, плодом того свидетельства, к которому апостол имел самое непосредственное отношение (ст. 1 – 3).