Мысли вслух на Иов 19:1-29

Неудивительно, что отношение к себе и к своим словам, выраженное Билдадом, Иов воспринимает, как оскорбление (ст. 2 – 3). Ведь сказанное им сказано не сгоряча и не по недомыслию, для него всё абсолютно серьёзно, а его снова хотят обвинить в грехе, пускай и невольном, и сделать из него посмешище (ст. 3)! Иов же по-прежнему настаивает на том, о чём он уже не раз говорил. Он обвиняет Бога в своих бедах, будучи не без основания уверен, что без воли Божией с ним не случилось бы ничего из того, что ему пришлось пережить (ст. 6 – 24). Но всё же Иов уверен, что, если только когда-нибудь он сможет встретиться с Богом лицом к лицу, ситуация изменится кардинально. Свои надежды страдалец связывает теперь с Мессией, Которого он, следуя сложившейся в послепленном иудаизме традиции, называет Искупителем (ст. 25).

Интересно отметить, что теперь Иов говорит о воскресении, хотя и понимает он его несколько натуралистически (ст. 25 – 26). Как видно, с воскресением и с приходом Мессии Иов связывает, прежде всего, возможность увидеть Бога лицом к лицу и лично разрешить с Ним все свои проблемы. Что же касается друзей Иова, то они, по словам страдальца, ведут себя не как праведники, а как нечестивцы. Вместо того, чтобы поддержать страдающего праведника, они пользуются возможностью для самоутверждения за его счёт (ст. 5 – 6). Он просит своих друзей о милосердии (ст. 21 – 22), хотя и понимает, что никакого милосердия ему от них не дождаться. Может показаться, что обвинения эти слишком суровы, что друзья, заблуждаясь по существу, всё же не желают Иову зла.

Но проблема тут глубже, чем может показаться. Друзья Иова не просто не могут понять Иова, они не хотят и боятся вникать в то, что мучает страдальца. И страх этот носит религиозный характер: и Элифаз, и Билдад, и Цофар просто боятся потерять ту уверенность, которую даёт человеку сознание своей религиозной правоты. И страх этот носит религиозный характер, и Элифаз, и Билдад, и Цофар просто боятся потерять ту уверенность, которую даёт человеку сознание своей религиозной правоты. Иов же такой правоты отнюдь не демонстрирует, он, наоборот, уже не уверен ни в чём, и его друзья пытаются поддержать его. Но делают они это, как бы снисходя к страдальцу со своей высоты и правоты. Они совершенно уверены, что всё происходящее с Иовом — недоразумение, который они обязаны помочь ему разрешить, что они правы во всём, а Иов либо ошибается в своих суждениях, либо не помнит себя от свалившихся на него бед и несчастий. Мысль о возможной правоте Иова кажется им настолько ужасной, что они скорее готовы допустить безумие, временное помешательство своего друга, чем собственное заблуждение. Такая позиция, разумеется, самому Иову не могла не казаться оскорбительной: ведь его положение и без того было серьёзно, а от друзей он не видел ничего, кроме презрительно-жалостливой «помощи», от которой ему не было никакой пользы.

Иов упрекает друзей в жестокосердии за их непрекращающиеся обвинения в его адрес. Его самозащита опирается не только на естественное желание отстоять собственное достоинство, но и на более общие соображения: если даже принять, что Иов наказан Богом, то имеют ли право друзья (или как их ещё назвать) также обвинять его и тем более говорить, как знающие волю Бога? Самоуверенно озвучивая собственные версии от имени Бога, не ставят ли они себя на Его место? Упрекая Иова в нарушении Его воли, следуют ли они ей сами?

Дело не в том, что обвинители, как и любой человек, тоже не могут быть безгрешными, и даже не в том, что они самоуверенно и безосновательно судят, не имея полной картины происходящего и не будучи способными увидеть полноту в принципе. Ими движут немилосердие и готовность затоптать любого оступившегося, за тысячи лет до Ницше они следуют провозглашенному им принципу: «падающего толкни».

Иов же, даже сетуя и сокрушаясь, продолжает надеяться на Того, Кто его в последний день восставит из праха. Смятенное сердце Иова более открыто Богу, чем головы его «друзей».

Отвечая Билдаду, а заодно и остальным своим друзьям, Иов утверждает не только собственную праведность. Он протестует прежде всего против той бессудной расправы, которой, как уверен Иов, он подвергается со стороны Бога. Иов не спорит с друзьями в том, что касается Божьих прерогатив или Божьей справедливости. Он лишь хочет и даже требует, чтобы всё это распространялось и на него тоже.

Иов не понимает, как его друзья не могут увидеть того, что совершенно очевидно ему самому: его ничем не объяснимые и несправедливые страдания. Иов догадывается, что его друзья хотят представить их справедливыми и оправданными и обвинить его, Иова, в том, что он сам виноват во всём, что с ним происходит. Такая позиция друзей Иова вполне объяснима: они ведь понимают, что, если дело обстоит иначе, значит, и с ними самими может случиться всё, что угодно, включая то, что произошло с Иовом.

Если религиозность сама по себе не защищает от несчастий, то тогда кого угодно в любой момент может постичь всё, что угодно. Но кто же тогда Бог? Как Он действует, чем руководствуется в Своём отношении к человеку? Если Он абсолютно непредсказуем, остаётся лишь сидеть тихо и надеяться, что Он обойдёт тебя Своим вниманием: так лучше, потому, что Его внимание может означать всё, что угодно, включая и все несчастья мира, которые вполне могут обрушиться на голову даже самого благочестивого человека.

Поэтому и в случае с Иовом его друзья принимают, как им самим кажется, сторону Бога: они не хотят оказаться в положении Иова, и, если уж нельзя объяснить происходящее с ним в рамках традиционной религиозности, то, по крайней мере, как они думают, не стоит и раздражать Бога лишними и ненужными вопросами или требованиями. Сам Иов всё это, конечно же, прекрасно понимает и не надеется на поддержку своих друзей. Он лишь не понимает, как до его друзей не доходит, что их позиция ничего им не гарантирует: несмотря на свою «солидарность» с Богом, они в любой момент сами могут оказаться в положении Иова.

Ведь если Бог действительно таков, каким Он кажется Иову и каким Его готовы увидеть друзья Иова, то никакая «солидарность» с Ним ничего не гарантирует. Сам Иов в этой ситуации надеется лишь на Мессию, Которого он называет Искупителем. Во времена написания Книги Иова на Мессию смотрели уже и как на Судью, а потому, не рассчитывая на немедленный Божий суд, Иов, по крайней мере, мог надеяться на то, что в последний день, когда придёт Мессия, он всё-таки дождётся своего оправдания: ведь Иов не сомневается в своей праведности.

Вопль Иова — обличение нам. Ведь мы так часто не знаем, что же делать, когда сталкиваемся с горем ближнего. И от непонимания... развиваем бурную и бессмысленную деятельность. Мы кидаемся утешать, объяснять, обличать, вытирать слёзы, анализировать ситуацию... И тем самым только усугубляем страдание человека. Потому что если не чувствуешь мира — не сможешь поделиться им с ближним. Нельзя дать то, чего у тебя нет. Это и происходит с друзьями Иова: все их слова только усугубляют ситуацию. Иначе и быть не может. Проблема Иова — в его личных отношениях с Богом. В этих отношениях действуют только двое, он сам и Сам Бог. И никто больше не может «поучастовать». Но означает ли это, что от страдающего человека нужно быстренько отойти в сторонку, оставить его одного? Тоже нет. Нужно быть рядом, когда твоё присутствие нужно, но не вмешиваться в ситуацию и не решать за другого.

Это слова человека, который не дожил до Воскресения Христова, но пережил сердцем встречу с Распятым и Воскресшим. Это Иов, тот самый Иов, который стал синонимом бед и несчастий. тот самый Иов, пролог к книге которого использовал Гете. Иов, дерзнувший требовать у Бога суда и справедливости. Иов, которому Бог грозным, ироничным и очень любящим гласом ответил: «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Где ты был, когда Я измерял основания земли?». Иов, которому ничего оказалось не нужно — ни суда, ни даже справедливости, ни, тем более, благоденствия. Бог ответил ему на вопль! «Раньше я слышал о Тебе слухом уха, теперь же глаза мои видят Тебя — посему я отступаю и раскаиваюсь в прахе и пепле». Иов, который ищет смысл страдания — а находит Самого Всемогущего, и Сам Бог становится его утешением. И об Иове тоже мы можем сказать, что это пример верности Богу, прямоты и глубины личности.

Прозвучавшие на рубеже 5-го и 4-го веков до Р.Х., одновременно с проповедью последних пророков Ветхого завета, эти слова вобрали в себя все упование человечества и всю нашу надежду на спасение. Двух веков не прошло с того дня, когда в вавилонском плену Господь открыл пророку Иезекиилю Свою волю о воскресении мертвых, и вот, автор книги Иова делает из этого откровения окончательный вывод. Иов, чье имя стало нарицательным для обозначения человеческого страдания, видит свое спасение не в том, что все его беды прекратятся: ведь пережитое подлинное страдание нельзя просто вычеркнуть из памяти. Нет, Иов надеется, что в его страдающей плоти будет явлена слава Всемогущего. Боль и смерть, бывшие до того признаками крайнего удаления от Бога, Источника Жизни, становятся для Иова местом встречи с Искупителем.

Для древнего Востока не меньше, чем для современного мира, важна вера Иова в то, что «из праха» будет восставлена та самая плоть, в которой он ныне страдает. Во-первых, тем самым категорически неуместной становится идея «перевоплощения душ», отменяющая трагический опыт реальной человеческой жизни. И, во-вторых, только в перспективе воскресения страдание перестает быть воплощением жестокой бессмысленности. Ведь если жизнь человека заканчивается с его смертью, то его страдание — только знак победы зла, и более ничего. Никакое забвение не может исцелить трагический опыт прожитой человеком жизни, о подлинном страдании невозможно забыть, как о прошлогоднем гриппе. Смертью невозможно просто пренебречь — она может быть только побеждена вмешательством Искупителя, когда в Воскресении Христа смерть перестает быть собой и становится Откровением Жизни. Здесь мы соприкасаемся с тайной спасения, и едва ли возможно рационально объяснить ее. Но к ней можно устремиться, и эта тайна может стать единственным источником света во мраке безысходности.

И еще в этих словах Иова звучит совершенно неожиданная, необъяснимая надежда на то, что человеку может быть дано во плоти увидеть Незримого. Автор книги Иова не в силах отвести взгляд от этой надежды, и поэтому вкладывает в уста своего героя слова: «Истаевает сердце мое в груди моей!». Ведь эта встреча означает восстановление того, что было разрушено преступлением Адама. Только победа Искупителя над грехом делает эту встречу лицом к лицу вновь возможной.

Вот почему многострадальный Иов ближе к Богу, чем его благочестивые друзья. Они пытаются в беде, постигшей Иова, увидеть Божию логику, Его справедливое воздаяние за грех и тем самым как бы оправдать наказание невиновного. Иов не может с этим согласиться, он понимает, что зло нелогично, иррационально, что нельзя ни игнорировать, ни оправдывать страдание, но через него, даже вопя и возмущаясь, нужно прорываться. Прорываться к Богу, к Его присутствию в жизни, к Его спасению. И в этом порыве к Богу Иову открывается то, что сокрыто от его собеседников: жив Искупитель, то есть Тот, Кто «заплатит по счетам» Иова и выведет его из страданий, Тот, Кто остановит распад и смерть, Тот, Кто устранит преграду между ним и Богом. И здесь же он прозревает, что речь идет не только о бессмертии души, а о подлинно человеческой духовно-телесной жизни с Богом. И очень важно слово «сию», не о реинкарнации говорит Иов, а об истинном воскресении в своем же теле, но восстановленном из праха.