Мысли вслух на Иов 30:1-31

Продолжая свою речь, Иов изливает свои жалобы на ту жизнь, которую ему приходится теперь вести (ст. 1 – 31). Но дело тут не в одних лишь жалобах. Иов сетует прежде всего на несправедливость ситуации, на то, что Бог унизил его незаслуженно (ст. 19 – 22). Он напоминает Богу о той помощи, которую получали от него нуждающиеся, давая понять, что такие поступки должны были бы получить в глазах Божиих достойную оценку и привести самого Иова совсем не к тому положению, в котором он оказался (ст. 25 – 26). На первый взгляд, такие слова, брошенные в лицо Богу, кажутся дерзким вызовом. Но ведь по своим делам Иов действительно заслуживал много лучшей участи, и он прекрасно об этом знает. Тут дело не в дерзости и не в непослушании, а в принципе. Стоит ли вообще чего-нибудь в глазах Божиих человеческая праведность? От ответа на этот вопрос зависела духовная жизнь Иова, которая для него была важнее жизни физической. Иов готов к смерти, он знает, что ему осталось недолго (ст. 23 – 24). Но чем для него станет смерть: исполнением воли Божией или делом случая?

То же самое касалось и жизни. Если Богу нет дела до человеческой праведности, значит, Ему вообще нет дела до человека. Тогда человек ничем не лучше животного ни в жизни, ни в смерти. А тогда всё бессмысленно, и искать Иову больше нечего. Такой вывод для праведника оказывался хуже любой, самой страшной болезни и самой мучительной смерти. И неудивительно: ведь праведность — прежде всего отношения с Богом, они составляют основу, цель и смысл жизни праведника, вся его жизнь и даже его смерть становятся частью этих отношений. А если никаких отношений на самом деле нет, если вся праведность была одной фантазией, то у праведника не остаётся ничего — ни Бога, ни праведности, ни жизни, ни смерти. Остаётся лишь призрак, тень всего перечисленного. Это и есть шеол, мир теней в своей полноте. С Богом не страшно даже в шеоле, а без Бога шеолом становится весь мир. И Иов протестует против такой перспективы, он уже не боится сильного и беспощадного Бога, потому что, если Бог таков, то ему, Иову, всё равно хуже не будет, ему уже нечего терять. А если всё же Бог иной, если Ему всё же есть дело до человека, тогда Он поймёт и примет Иова, ведь Иов праведник, это неоспоримо, и Бог не может этого не заметить. Так вызов, брошенный Иовом Богу, становится молитвой. Это была, конечно, молитва-вызов, но действовать иначе в сложившейся ситуации Иов не мог.

Жалуясь на постигшие его бедствия, Иов больше всего недоумевает о несоответствии своей праведности тому положению, в котором оказался. И дело тут даже не в том, что Иов ждёт некой награды за свою праведность. Он всего лишь хочет пожать плоды того, что посеял, и не понимает, как Бог может его этих плодов лишить. Тут вовсе не корыстная праведность, в которой обвиняет Иова сатана. Тут нечто иное: цельность жизни перед Богом, как понимает её Иов. Для него праведность и собственное благополучие неразрывны.

Более того: собственное благополучие является необходимым условием праведности: ведь она неотделима от добрых дел, а как делать добрые дела в его нынешнем положении? Праведная жизнь для Иова — игра по неким чётко установленным правилам, притом по правилам религиозным. Тут нет никакого лицемерия, никакого формализма: речь идёт о завете, союзе, а значит, о договоре, который заключают между собой Бог и человек.

Тут не о правах и обязанностях как таковых речь, а о формах сотрудничества Бога с человеком. Бог создаёт человеку условия для праведной жизни, предоставляя ему известное благополучие, а с ним и определённые возможности для соблюдения религиозных обязанностей и делания добрых дел. Человек же, в свою очередь, обязуется жить не в своё удовольствие и не по своим прихотям, а в соответствии с требованиями Торы.

Иов понимает это как следование религиозным нормам и правилам и делание тех самых добрых дел: он ведь человек религиозный, а религиозные люди такие вещи во все времена понимали более-менее одинаково. И вот теперь оказывалось, что Иов свою часть договора выполнил, а Бог — нет. Как это понимать? Иов в полной растерянности. Он не понимает, какие условия договора он нарушил. Он был бы готов признать нарушение, если бы оно было.

Для Иова как раз это могло бы стать выходом из положения: он бы тогда знал, что делать, что нужно исправить, чтобы выправить свои отношения с Богом. Но Бог молчит, а сам Иов никаких нарушений не видит. Друзья говорят ему: ищи лучше, пересмотри всю свою жизнь, может, что-нибудь и найдёшь. Но Иов не знает, где искать. Он уже не один раз пересмотрел всё и ничего не нашёл. Он в полном недоумении: что же, тогда вообще вся его праведность ничего не стоит? Но чем же тогда жить и для чего? Иову жизненно необходим ответ на этот вопрос. Но ответа нет.

Воспоминания Иова сменяются рассказом о его теперешнем положении. Начинает же он сетования с того, что отмечает: ныне смеются надо мною. Дальше Иов обстоятельно описывает свои переживания, но на первом месте по значимости для него — то, что он унижен, причём самое невыносимое для Иова — это то, что недоброжелатели, получившие возможность унижать его, сами являются людьми недостойными. Впрочем, это как раз удивлять не должно, некоторым людям свойственно тем больше радоваться чьему-то падению, чем ниже они лежат сами.

Когда начинается история единобожия? Можно было бы указать на факты, свидетельствующие о древнейшем монотеизме, но этот монотеизм угас ещё во времена предыстории; а что же потом? Духовная пустыня язычества с крохотным островком единобожия в Палестине, в Израиле, в Иудее? Конечно же, нет.

О Едином знали в Египте и в Вавилонии, в Греции и в Индии. Вот только Единый, о Котором знали философы и учёные жрецы, молчал. И молчание Его продолжалось тысячелетия, до тех пор, пока Он не заговорил с Авраамом. Так началась история народа Божия. Народа, с которым Бог говорил, говорил через вождей, пророков, лидеров-харизматиков. И вот — прошло ещё полтора тысячелетия со времени Авраама (Книга Иова, согласно общепринятому сегодня среди библеистов мнению, была написана в V или в IV в. до н.э.). И Иов снова стоит перед молчащим Богом. Герою книги пришлось жить во времена расцвета иудаизма, его окружают глубоко религиозные люди, какими были, к примеру, друзья Иова: у них есть ответы на все вопросы, ответы отнюдь не случайные, ответы, за которыми просматривается глубокая богословская традиция, а иногда и личный духовный опыт.

Религия есть религия: какой бы замечательной она ни была, религия всё-таки остаётся делом рук и умов человеческих. Поэтому она и не может дать ответа на тот главный вопрос, который мучает Иова: в чём смысл творящегося в мире зла? Ведь религия не выходит за рамки непреображённого мира, а в непреображённом мире ответа на вопрос о смысле зла нет, хотя бы потому, что во зле смысла нет вообще.

Вопрос надо бы поставить иначе: что делать со злом, в котором, по слову Евангелия, лежит мир? Но это вопрос не к людям, а к Богу, Который молчит. Молчит, духовно убивая Иова Своим молчанием. Молчание Бога разрушает всю религию, всю теологию, всё мировоззрение героя. Иначе, наверное, всё же быть не могло: ведь иногда услышать Бога можно лишь в абсолютной, звенящей тишине, в такой тишине, которая возможна лишь в пустыне.

Религиозный человек и в пустыне не оказывается один: с ним его религия, от которой его нужно избавить, чтобы он смог, наконец, услышать Бога, а не смятение собственной религиозной души. Но человек сам должен захотеть этого. А пока Бог молчит. И ждёт, когда человек будет готов Его услышать. Ждёт, когда он перестанет кричать, замолчит и начнёт слушать.