Мысли вслух на Кол 2:8-23

Рассуждая о духовной жизни, Павел упоминает некие человеческие учения, называемые им «философией», следуя которым, по мнению апостола, легко потерять то главное, что составляет смысл христианства (ст. 8 – 10). А главное, по словам Павла, заключается в той новой жизни, жизни Царства, за которую Спаситель заплатил смертью на кресте (ст. 11 – 15). Говоря о «написанном против нас» («бывшем против нас рукописании», ст. 14), апостол, как видно, имеет в виду Тору, свидетельство которой всегда лишь осуждает грешника, обличая его грехи. Такому свидетельству можно было бы противостоять, лишь полностью избавившись от греха и явив полноту праведности, став, по общепринятому в те времена в раввинистическим кругах выражению, «живой Торой». Но этот идеал оставался недостижимым для поражённого первородным грехом человека, и явить пример «живой Торы» смог лишь Сам Спаситель, в Котором, по слову Павла, пребывает вся полнота Божия (ст. 9). Именно явленный Спасителем образец и обесценивает свидетельство Торы о нашей греховности, открывая нам дорогу в Царство (ст. 14; соответствующее греческое слово обозначает не только «учение», но также и «пример» или «образец»).

Но, как видно, церковь в Колоссах смущали проповедники, которые пытались вернуть тамошних христиан, по существу, в дохристианское прошлое. По-видимому, именно они придавали особое значение религиозной стороне иудаизма, вновь и вновь напоминая колосским христианам о религиозных правилах и обычаях, настаивая на неукоснительном их соблюдении, как главном условии обретения Царства (ст. 16 – 19). Для Павла же любое возвращение к религии представляет собой не путь в Царство, а уход от него. Он прекрасно понимает, что все религиозные нормы и правила принадлежат не Царству, а нашему, ещё не преображённому, миру (ст. 20 – 22). Конечно, иногда они могут помочь человеку на его духовном пути. Но они могут стать и преградой для ищущих Царства, если сделать их целью и смыслом: ведь тогда они лишь создают иллюзию духовной жизни, по сути не имея к ней никакого отношения. Не случайно Павел говорит о такой религиозности, что она лишь выглядит мудростью, на самом деле ею не являясь (ст. 23): Царство для него — единственная цель христианской жизни, и он отвергает всё, что может отвлечь от него и сбить с пути.

Павел пишет, что христианство предполагает духовную жизнь, а не жизнь религиозную. Церкви в Колоссах были свойственны те же проблемы, какие проявлялись тогда и в других церковных общинах: уход (до известной степени, конечно) в религию, тенденция подменять духовную жизнь жизнью религиозной, со всеми вытекающими последствиями: ростом законничества, требованием обязательного соблюдения иудейских религиозных предписаний и прочего подобного.

Павел же прекрасно понимает, что суть христианства в другом: во Христе человек преображается, сама его природа, и в том числе природа телесная, меняется, человек приобщается жизни Царства, и «тело плоти» преображается по мере приобщения человека этой жизни. Такое преображение апостол и называет — в духовном смысле — обрезанием. В самом деле: обрезание ведь изначально символизировало тот или иной вид инициации, перехода человека в новое качество или в новое состояние.

Инициации могли быть возрастными или религиозными; в яхвизме обрезание стало символизировать вхождение в общину народа Божия и приобщение к той духовной полноте, которую она несёт. Но большего изменения, чем то, которое переживает человек, становясь христианином и приобщаясь жизни Царства, не бывает: тут ведь приобщающемуся открывается полнота, какой не найти больше нигде.

Тут в перспективе возможно не только изменение жизни человека и его внутреннего состояния, но и обретение им нового качества собственной природы, преображение, которое полностью и навсегда сделает его другим. Конечно, завершение этого процесса произойдёт не ранее дня возвращения Спасителя и полного торжества Царства, но начинается он тогда, когда человек обращается ко Христу и впервые приобщается жизни Царства.

Между тем, боясь греха и его последствий, многие стремились назад, в религию с тем, чтобы там укрыться от грозящей опасности. В самом деле: религия ведь действительно в значительной степени держится на страхе — но не каких-то неизвестных природных явлений, как думали когда-то, а на том экзистенциальном, метафизическом страхе, который испытывает человек, ощущая повреждённость грехом своей собственной природы.

Вот об этом-то страхе апостол и говорит, что со Христом нам нечего бояться: ведь Он берёт последствия совершённых нами грехов на Себя, обещая, что поможет нам разобраться с ними и, в конце концов, от них избавиться. Он Сам разорвал на кресте все наши долговые записи («рукописание»), дав нам возможность начать жизнь с чистого листа. Никакая религия не могла бы сделать для нас ничего подобного, о чём и напоминает Павел адресатам своего послания.

Сегодня Православная Церковь празднует Обрезание Господне, вспоминая о том, как Господь Иисус был обрезан на восьмой день после рождения (Лк 2:21), чтение из Послания к Колоссянам напоминает нам, что, соединяясь со Христом, мы входим и в Его обрезание. «В Нем, — говорит апостол, — вы и обрезаны». Что это значит?

Для того, чтобы понять это, надо вернуться к ветхозаветному значению обрезания — знамения завета Бога с Авраамом. В Своем договоре с Авраамом Бог обещал произвести от него великий народ, обеспечить выживание этого народа вплоть до того, как в нем благословятся все племена земные, а в ответ ожидает от Авраама и его потомков веры — доверия Богу, предания себя и своего потомства в руки Божьи. Знаком такого доверия и оказывается обрезание — отсеченный лоскут крайней плоти.

Во Христе же абсолютное доверие Отцу пребывает от века («Прежде, нежели был Авраам, Я есмь», — Ин 8:58), Его обрезание — это Его безгрешность, плоть, отвергнувшая грех, нерукотворенный знак полного согласия с Отцом. Поэтому ничто греховное не может соединиться с Ним, и наше крещение оказывается одновременно нашим обрезанием, отсекающим греховность для вхождения в тело Христово.

После чтения сегодняшнего отрывка из Послания к колоссянам многие христиане начинают шарахаться от философии и от всего вообще, связанного с интеллектуальной жизнью, как от духовной чумы. Ещё бы: не ровен час, дофилософствуешься до потери спасения. И, наверное, мало кто задумывается об изначальном смысле употреблённого Павлом слова: любовь к мудрости, притом к мудрости, следующей за «законами («стихиями», как говорит об этом Павел) мира сего». А ведь мудрость для человека, воспитанного в библейской традиции — вещь не теоретическая и не умозрительная, а вполне практическая. В ветхозаветных книгах мудростью называли и мастерство ремесленника, который в те времена всегда был немного художником, и умение править государством, и даже навык праведной жизни: ведь праведность, как дело богочеловеческое, требовало не только водительства Божия, но и человеческого искусства, помогавшего праведнику избегать греха и следовать Торе настолько, насколько это доступно человеку, чья природа поражена грехом. А любовь к мудрости, основанной на законах нашего, преображающегося, но ещё не преображённого до конца мира могла бы иметь только одно следствие: такой любитель стал бы строить свою духовную жизнь, да и жизнь вообще, именно по этим законам, а не по законам Царства. Так действительно недолго потерять и Царство, и спасение.

Мы-то в своем обыденном сознании полагаем, что покаяние случается от печали о содеянном нами беззаконии. А вот апостол Павел говорит в сегодняшнем чтении очень важную вещь: печаль по Богу производит неотменимое покаяние для спасения (в Синодальном переводе: «печаль ради Бога производит неизменное покаяние для спасения»). Для того чтобы произошла эта неотменимая, совершающаяся навсегда перемена мыслей (буквальный смысл греческого слова, обычно переводимого как «покаяние»), необходимо тосковать по Богу, печалиться о разлуке с Ним, желать встречи с Ним. Только это приносит плод. Только это делает нас способными жить по правде и по заповедям. А все наше стремление к самоусовершенствованию — это почетно, но безрезультатно.

И во времена Павла, и позже в Церкви звучали разные мнения относительно обряда и его роли в церковной жизни. И большинство из тех, кто всерьёз относился к духовной жизни, приходили к выводу, что на первое место его ставить нельзя. Но только ли об этом говорит Павел? Ведь он, в сущности, тенью будущего называет всю существовавшую тогда иудейскую религиозность, а Церковью в собственном смысле называет лишь тело Христово. Так что же: религиозности в Церкви места нет? Наверное, такой вопрос звучит всё же несколько категорично. Вернее было бы спросить: какая религиозность могла бы найти себе место в Церкви? И в чём могла бы заключаться её роль? Самому Павлу очевидно, что Церковь — не религиозная община, так же, как и само христианство — не религия. Царство есть Царство, ни в какие религиозные рамки его не вместить. Но ведь есть ещё и формы, необходимые непреображённому миру. Конечно, для самого Царства они не нужны. Но они нужны тогда, когда Царство через Церковь входит в наш мир, нужны самому этому миру, чтобы получить хоть какое-то представление о том, что в рамках непреображённой реальности адекватно представить невозможно. И тут именно религиозный язык приходит на помощь: ведь он из всех существующих культурных языков наилучшим образом приспособлен для выражения и воплощения полученного от Бога откровения. Поэтому на всём протяжении нашей эпохи, эпохи наступающего Царства, Церковь и говорит с миром на религиозном языке. Но в религиозные образы и символы она вкладывает новые смыслы, смыслы, относящиеся уже не к религиозной жизни, а к жизни Царства. Как раз в этом смысле, по-видимому, и называет Павел элементы современной ему религиозной традиции тенью будущего, т.е. того, что должно прийти в мир со Христом. И для самого Павла язык его религиозной традиции был родным: всё сказанное им о Мессии, о Царстве, о спасении сказано именно на этом языке. И всё же очень важно не перепутать инструмент достижения цели, пусть и важнейший, с самой целью, о чём и напоминает нам Павел.

Это фактически «символ веры» апостола Павла. Из этого отрывка очевидно, что для Павла сутью христианства является не какое-то учение, «философия», не пустые обещания («обольщения»), не особое «знание», а Сам Иисус Христос. В Нем — все, вся полнота Божества телесно. Но для тех, кому это послание адресовано, написать только одно это имя было недостаточно, и Павел богословствует, перечисляя, что означает вхождение личности Христа в жизнь человека: меняется весь порядок жизни, вся структура отношений человека с миром и Богом, — а перед этим напоминает, что начинается жизнь человека со Христом верой, а развивается — благодарением.