Мысли вслух на Деян 25:13-27

Представители римской власти, как и все язычники Римской империи, не имевшие отношения к Синагоге и не интересовавшиеся специально иудаизмом, имели о вещах, столь значимых для еврейского мира, понятие весьма смутное. Все они были светскими людьми и в тонкостях иудейской религии разбирались мало или не разбирались совсем.

Единственное, что привлекло всеобщее внимание, — это интрига с Самим Иисусом: Его казнили, а тут вдруг объявляется человек, утверждающий, будто видел Его живым, и, похоже, не он один. Казалось бы, начинать проповедь в таком уголовно-авантюрном контексте было не просто: проповедь о Царстве начиналась с почти детективной истории, по крайней мере, в восприятии слушателей. Но всё же это была возможность для свидетельства, и Павел её не теряет. Ему предложено говорить, и он свидетельствует. Это одна из особенностей всякого Божьего служителя и особенно апостола: он всегда занят только одним делом.

Всё остальное: разные места, разные трибуны, разные ситуации, позволяющие высказаться — лишь формы для главного дела. Даже в суде Павел говорит об одном: о Царстве. Всё остальное для него не имеет смысла. Казалось бы, в таком случае человек неизбежно должен превратиться в фанатика одной идеи или одной мысли, маниакально ею озабоченного. И так действительно бывает, если служение для человека становится функцией, чем-то таким, чем он занимается, что он делает.

Служение, ставшее деятельностью, — серьёзная духовная опасность для всякого. Избежать же опасности может лишь тот, кто, как Павел и многие другие настоящие служители, живёт тем, что делает. Для такого служителя его служение — не деятельность и не работа (хотя внешние признаки могут напоминать и то и другое), а способ его собственного существования. Как сказал бы философ, антропологический модус бытия.

Попросту говоря, человек делает то или другое не потому, что должен, обязан, обещал что-то Богу и людям, а потому, что другого способа существовать в этом мире у него нет. Тогда убедительность остаётся, а фанатизм не появляется: он ведь возникает обычно как раз именно от разрыва между внешней активностью, функционированием, и той глубинной Жизнью, которую только и стоит писать с большой буквы. Той, где Бог и Царство. А Павел всегда жил так, а когда не жил, то стремился к такой жизни. Потому он и стал Божьим служителем и настоящим свидетелем Царства.

Это слова неверующего римского чиновника, докладывающего о происходящем. Он так воспринимает ситуацию, связанную с арестом апостола Павла. И это очень характерно для «аппаратчика»: рядом с ним происходят поразительные события; если к ним отнестись всерьез, может измениться все представление о жизни; он же не дает себе труда вникнуть, у него есть более важные занятия — хорошо отчитаться перед начальством, «сохранить лицо» перед подчиненными и тем самым явить свою компетентность и незаменимость. Конечно, всякий человек «от мира сего» имеет право на такую позицию, но задача христиан — пробиваться с благовестием и к таким людям, пробиваться, свидетельствуя о воскресении Христа словом и жизнью, потому что именно это заповедано Господом Своей Церкви.

Сегодняшнее чтение позволяет нам лучше понять, почему Павел решился потребовать рассмотрения своего дела императорским судом, на что он имел право, как римский гражданин (ст. 11 – 12). Казалось бы, суд императора не лучшее место для решения споров по делам, касающимся Торы и норм иудейской религии. И всё же апостол избирает именно его. И обосновывает свой выбор весьма убедительно: он не сделал ничего плохого своим соплеменникам и единоверцам, а потому и не хочет, чтобы его отдавали на волю его обвинителей (ст. 8 – 11). Конечно, во многом такое нежелание можно объяснить тем, что Павел просто не верил в объективность Синедриона, на что имел все основания. Более того, он вполне мог опасаться даже бессудной расправы. И всё же выносить чисто религиозный спор на суд тех, кто не имеет к соответствующей религии никакого отношения, кажется шагом довольно бессмысленным. Но в том-то и дело, что Павел, по-видимому, не считал свои разногласия с соплеменниками вопросом чисто религиозным. Для него спор шёл не о богословии, а о Царстве, которое было открыто каждому, а не одним лишь его единоверцам. До пришествия в мир Христа и Тора, и Царство, действительно, принадлежали только одному народу на земле; теперь ситуация изменилась, и Павел, разумеется, прекрасно это понимает. Он и здесь вполне последователен: если язычники могут принять Христа и войти в Царство, не становясь при этом евреями, значит, и вопросы, касающиеся Христа и Царства, так же, как и всего, что с ними связано, могут быть отданы и на их рассмотрение тоже. Здесь речь шла уже не о вопросах религии, которые действительно касались лишь самих евреев, а о чём-то гораздо большем, что касалось каждого. Как видно, Павел считает, что неприятие его свидетельства Синагогой и Синедрионом, так же, как и большинством его соплеменников, отнюдь этого свидетельства не обесценивает и не говорит о неправоте апостола. И если дальнейшее свидетельство окажется возможным лишь вопреки желанию Синагоги и только под защитой римской власти, значит, нужно воспользоваться такой защитой и продолжать свидетельствовать, что Павел и делает. Конечно, свидетельство о Царстве римской власти было совсем ни к чему, так что Павла и в Риме могли ждать лишь новые преследования. Но, как видно, его римская миссия была ещё впереди, а вот миссия в Иерусалиме подошла к концу. И не потому, конечно, что апостолу нечего было больше сказать своим соплеменникам, а потому, что там не нашлось тех, кто готов был его услышать.

Прокуратор Фест довольно точно определил суть конфликта Павла с иудеями. Речь идет о поклонении Богу и о некоем умершем Иисусе, о Котором Павел говорит, что Он жив. Павел и сам неоднократно говорит в своих посланиях, что страдает за имя Господа Иисуса, за весть о Его воскресении. На фоне такого ясного понимания проблемы прокуратором кажется несколько странной позиция Павла, желающего представить этот вопрос на суд Кесаря. Неужели римский император обладает в глазах Павла таким авторитетом, чтобы судить о том, жив ли Иисус или нет, тщетна вера Павла и всех христиан, или нет? Конечно, можно сказать, что императорский суд — только предлог для того, чтобы добраться под охраной солдат до Рима и там проповедать Благую Весть. Если это так, то нам следует поучиться у Павла умению использовать жизненные обстоятельства для исполнения своего призвания. Но возможно, идея человеческого суда об истинности Евангелия не так уж абсурдна. Ведь уже через несколько лет после того, как Павел оказался в Риме, тысячи жителей столицы — от патрициев до рабов — вынесли свой приговор по этому делу, приняв крещение и мученичество за истинность Воскресения. Евангелие и сегодня никому не навязывается. Оно снова и снова требует нашего суда над ним — личного, конкретного решения о том, жив ли умерший Иисус и прав ли Его служитель Павел.