Мысли вслух на Ин 20:1-31

Неудивительно, что среди самых первых, пришедших ко гробу, оказались глубоко преданные Мария Магдалина и любимый ученик, не оставившие Христа даже во время казни. Но рядом с ними мы видим Петра, и это свидетельствует не только о том, что он начал приходить в себя после потрясений предыдущих дней, и даже не только о том, что его пошатнувшаяся было верность Учителю снова укрепилась, но и о милосердии тех, кто от Христа не отрёкся и стоял у креста. Они не отвергли споткнувшегося, не стали обличать его и отталкивать согласно фарисейски-ницшеанскому принципу «падающего толкни». Любящие проявили не только стойкость, но и мудрость, превышающую дисциплинарную справедливость и труднее дающуюся. Верность Учителю проявилась и в верности ближнему.

Есть что-то психологически достоверное в том, что любимый ученик не сразу входит в пустой гроб, а порывистый и мало склонный к рефлексии Петр входит сразу же, недолго думая, как недолго он думал перед тем, как заявить, что не отречётся, или же перед тем, как ударить мечом. Любовь к Господу проявили оба, но по-разному, в соответствии со своими личностными особенностями.

Тем не менее поражает свидетельство Иоанна, что они ещё не знали из Писания, что Ему надлежало воскреснуть из мёртвых, хотя, казалось бы, сколько раз Христос говорил об этом ученикам! Должно быть, слова Христа они не соотносили с тем, что Господь открывал людям прежде, в Ветхом Завете. Но то, что Господь открывает, неотделимо от того, что Он уже открыл. Многое в Новом Завете без Ветхого останется непонятным.

Первым свидетельством Воскресения стала, как видно, сама гробница. А точнее, погребальные облачения, оставшиеся лежать так, как будто тело было тут, на месте. Особое впечатление должна была произвести специальная повязка, которой обвязывали голову покойного. Она лежала отдельно, так, как и должна была лежать. Совершенно невероятная картина! Если бы кто-то действительно решил, например, украсть тело, ему пришлось бы развернуть погребальные облачения. А развернуть означало, как минимум, их смять. Они же лежали нетронутыми. Исчезло лишь тело, которое было в них завёрнуто. И даже головная повязка лежала на том месте, где должна была быть голова: она не сдвинулась в сторону, она лишь оказалась пустой, как и весь саван.

Тело явно никто не разворачивал, оно просто исчезло, как бы пройдя сквозь погребальные пелены, оставшиеся на месте. Объяснить это было невозможно. И вот тогда апостолы, увидевшие пустые и нетронутые погребальные пелены, как говорит евангелист, поверили. Поверили во что? Пока не очень понятно. Может быть, и самим апостолам было не очень понятно: хотя Иисус и говорил им о Своём воскресении, они не совсем Его понимали. А может, и вовсе не понимали. Думали, что Он говорит аллегорически. Или что воскресение, конечно, будет, но позже, в конце времён, а не прямо сейчас.

И после Его смерти они явно не ожидали, что Он может воскреснуть практически сразу же. Но одно апостолы поняли: дело ещё не кончено. Они-то думали, что уже всё, что их Учитель отказался от всех Своих планов, сдался властям, и ждать больше нечего. Получается, что Он ошибся. А может быть, ошиблись они. Или все вместе. Во всяком случае, исход дела ясен. И вдруг — загадочное исчезновение тела из гробницы. Явно не человеческих рук дело: человеку такое не под силу. Что всё это значит? Может быть, Он говорил о Своём воскресении совершенно буквально?

Тем более, что наступил как раз тот самый третий день после Его смерти, который Он упоминал… Пока апостолы ещё не готовы были ответить на этот вопрос. Даже сами себе. Очень уж необычной стала бы тогда та реальность, в которой отныне им пришлось бы жить. Но надежда всё же появилась. Пока ещё робкая, почти призрачная, но появилась. Ещё есть чего ждать. Ещё что-то должно произойти, что-то уже происходит, надо лишь дождаться, во что всё это выльется. У учеников вновь появляется надежда. Они снова ждут — пока ещё не до конца понимая, чего именно, но ждут.

Христос воскрес из мертвых! Как много различных пониманий и восприятий этого факта можно найти в умах и сердцах людей сегодня. Кто-то явно отвергает это чудо, кто-то не обращает внимания, кто-то воспринимает это как должное и не видит того, что это значит. Но ищущие Господа и жизни с Ним испытывают прежде всего радость. Каждый год Пасха приносит каждому из нас что-то особенное, непохожее на то, что было в прошлом году. Каждый год сердце наше по-разному готово принять смерть и Воскресение Иисуса Христа. Но мы призваны углублять свое «участие» в этом празднике. И именно поэтому Церковь празднует Пасху каждый год, помогая нам войти в жизнь нашего Господа и обновиться, отколов от себя очередной кусочек «ветхого человека» (см. Еф.4:24). Вот и ученики, несколько раз слышавшие от Иисуса о Его смерти и Воскресении (см. Мк.8:31-32, 9:30-32, 10:32-34), не могли принять и поверить в то, что Учитель умирает, и не вспомнили слов о Воскресении, пока Он Сам, придя к ним, не напомнил. Но Христос, несмотря на это, воскрес. И Он зовет нас разделить с Ним Его радость, которой у Него так много. Так давайте же сейчас, не рассуждая о том, насколько мы готовы и когда мы начали пытаться жить с Господом, возрадуемся Его Воскресению. Он принес нам новую жизнь, жизнь без смерти, и протягивает ее в Своих руках. Пусть ликование наше будет ответом на этот дар.

Считается, что тот ученик Христов, о котором в Евангелии говориться, что «его любил Иисус» — апостол Иоанн. Эти слова у многих вызывают недоумение: как же так, разве Иисус не любит всех одинаково, разве не за каждого из нас Он умер на Кресте и воскрес? Конечно за каждого, конечно, Его любовь вообще нельзя сравнивать. Он не любит кого-то больше, а кого-то меньше, но также не любит всех одинаково. Он любит каждого по-отдельности, каждого как самостоятельную личность, которую Он сотворил, которой Он дал имя, за которую Он пострадал и умер, которую Он простил, которой Он дал жизнь вечную. Но мы можем любить больше или меньше. Наверное, апостол Иоанн сам больше любил, сильнее всех любил Иисуса. А тот, кто больше любит сам, больше любви может принять и вместить. Христос каждому дает столько любви, сколько человек может выдержать, так как в нашей душе есть иногда такие темные углы, что они просто не могут сосуществовать с любовью, а Господь не хочет совершать над нами насилие.

Поэтому Иоанну не нужны никакие доказательства и уверения, ведь его огромная любовь к Учителю дает ему надежду на Воскресение Христово, хотя он, скорее всего, как и другие апостолы, не понял пророчеств о смерти и воскресении. И эта же огромная любовь дает ему такую веру, что ему достаточно увидеть «пелены лежащие, плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте», чтобы узнать, что Господь воскрес. Евангелие даже не говорит нам о том, чему именно ученик уверовал, так как все оно говорит о вере в Воскресение.

Мария, стоя у гроба, не анализирует, каким образом мог быть отвален огромный камень, её даже не ужасает и не удивляет зрелище ангелов. Все чудесные и необычные явления для неё отступают на задний план, они не имеют значения без Христа. Отвлекаясь на сопутствующие обстоятельства, она могла бы и не заметить Воскресшего, как не увидели Его даже ближайшие ученики, только что находившиеся рядом. Но, не пожелав отвлекаться даже на всё то чудесное, что происходило тем утром, Мария смогла увидеть Христа, стоящего рядом.

Мария узнала Воскресшего после того, как Он обратился к ней по имени. Он ведь не напрасно рассказывал о добром пастыре, зовущем своих овец по имени и чей голос овцы знают. Вот только ни у одного из земных пастырей, самых добрых, нет такого единения с идущими за Ним, как у Христа. И не потому Он просит не прикасаться к Нему, что не хочет общаться с одной из человеческих дочерей, а потому, что наступает момент Его ухода к Отцу. Придя же к Отцу, Он будет находиться со Своими верными, остающимися на земле, в максимально тесном единении.

Ждали ли ученики Иисуса Воскресения? Да, конечно, ждали. Его ждали все их единоверцы — так почему бы им быть исключением? И всё же воскресение их Учителя стало для них огромной неожиданностью. Может быть, ожидаемой — и всё же неожиданностью. Воскресение ведь не должно было произойти вот так — почти буднично. Просто — пришли к гробнице, а тела нет. Гробница пуста. Воскресение — это не так, это по-другому, всем ведь известно, что по-другому. Это будет величественно, торжественно, неповторимо… а тут — просто пустая гробница. Просто Он воскрес. Встал, вышел из гробницы и ушёл. Нет, так не бывает. Не может быть. Наверное, тело всё-таки кто-то украл. Вот садовник, может, он знает… Так происходит Встреча. И узнавание.

Но не сразу. Сначала Мария уверена, что перед ней садовник. Иначе не может быть, другого нечего ожидать. А дальше — вопрос одной лишь открытости. Узнать Его или нет зависит от того, насколько человек открыт. Не просто Ему, а вообще. Насколько важны или не важны для него самого его ожидания, мнения, стереотипы… насколько вообще он уверен в том, что есть нечто, чего не может быть просто потому, что не может быть никогда. Чем выше такая уверенность, тем меньше шансов на узнавание. У Марии уверенности не было.

Может быть, потому, что она не так уж часто задумывалась о том, что в её жизни может случиться, а чего случиться не может в принципе. Может быть, женский ум вообще менее категоричен, чем мужской. По крайней мере, когда дело касается постулатов, схем, моделей. Меньше моделей — меньше и тестов на соответствие. И тогда Его можно узнать — по знакомому, слышанному от Него раньше, слову, по голосу, по образу… по образу сильно изменившемуся, но всё же знакомому. Знакомому потому, что образ ведь — это не только внешний облик.

Образ — также и всё то, что этот облик формирует. Внутренняя его форма, а не только внешняя. Внешне преображённая человечность отличается от непреображённой как небо от земли. А внутренне — схожа с ней, схожа потому, что Бог ведь с самого начала сотворил нашу человеческую природу такой, чтобы она могла преобразиться. Стать совершенно новой и в то же время остаться собой. А значит, остаться и узнаваемой. По крайней мере, для тех, для кого форма — не только внешнее. Как это было для Марии, узнавшей своего воскресшего Учителя.

Мария Магдалина пришла ко гробу Того, Кто был её любимым Учителем. Гроб пуст — но она, конечно, даже предположить не может, что можно ожидать чего-то хорошего. Всё, что ей нужно, — это найти Его тело, просто по-человечески попрощаться с Ним... И происходит очень странная вещь: Мария видит Того, Кого искала, — и не узнаёт Его. Она знала Его несколько лет — и теперь она думает, что перед ней садовник. Что происходит? Мы не знаем, что было в тот момент с Марией Магдалиной — но мы можем подумать, как происходит это в нашей жизни. Мы ищем Господа, мы задаём один и тот же вопрос: где Он? А Он стоит рядом и говорит нам: «Что ты плачешь? Кого ищешь?» И, когда мы отвечаем, что ищем Его, — Он зовёт нас поимени. И вот в этот момент Его голос не перепутаешь ни с чем. Только Он может позвать по имени вот так — потому что только Он знает каждого из нас по-настоящему.

«Не будь неверующим, но верующим» (Ин.20:27). Смысл этих слов пульсирует в этом (или подобном) выражении в сердцах огромного количества людей. Кто-то молится за своих не обратившихся еще к Богу родных и близких, кто-то молится за прохожих, кто-то просит веры для себя самого. Но прежде всего эти слова родились в сердце Бога. Он привел нас в жизнь для плодотворного сотрудничества с Ним в любви и, естественно, в вере в то, что Он нам являет. Господь более всех на свете жаждет нашего спасения, более наших родных и даже более нас самих. А тот, кто верит в Господа, обретает жизнь вечную (см. Ин.11:25-26). Именно поэтому Он жаждет для нас веры. Каждый день стучит Он в двери наших сердец (см. Откр.3:20). Каждый день, видя угасание огня, посылает чудеса — большие и маленькие, повторяя слова: «Не будь неверующим, но верующим».

Что же всё-таки такое этот вопрос Фомы? Недоверие? Желание увидеть всё своими глазами? Или своего рода благоразумие, исходящее из того, что духовную жизнь нельзя строить на чужом опыте, хотя бы он даже был связан с людьми, которым полностью доверяешь? И что в таком контексте означают слова Иисуса о тех, кто поверили, не видя того, что видел Фома? Конечно, проще всего было бы остановиться на версии недоверия, как многие и делают: вера Фомы, дескать, оказалась самой слабой, ему понадобились доказательства, но Иисус рад всякой вере, а потому и позволяет Фоме убедиться в Своей реальности так, как тому кажется адекватным. Но так ли всё просто? Ведь, когда дело касается духовной жизни, мы и в самом деле можем полагаться лишь на свой собственный опыт. Духовная жизнь, как и жизнь вообще, у каждого своя, и, каким бы ни был замечательным опыт чужой жизни, он не сможет заменить нам свой. К жизни духовной это относится в полной мере. И Фома, отказываясь верить другим апостолам на слово, скорее всего, исходит именно из этого. Он хочет сам увидеть и пережить то, что видели другие, не опираясь только на их рассказы. Но что же тогда имеет в виду Иисус? Имеет ли Он в виду других апостолов? Едва ли: ведь все они к тому времени уже видели Его, а поверить другим на слово предоставлялось одному Фоме. О ком же тогда говорит Спаситель? О тех, кто уверует позже? Но ведь христианами в подлинном смысле всегда становятся, пережив ту личную встречу с Воскресшим, без которой говорить о христианстве можно лишь условно. Как же можно поверить, «не видя»? Очевидно, лишь по свидетельству тех, кто своим свидетельством являет жизнь Царства, принесённого в мир Иисусом. Такое свидетельство может стать началом духовного пути, хотя, конечно, если начавший его будет последователен, личная встреча с воскресшим Иисусом раньше или позже произойдёт и в его жизни. А Иисус, конечно же, понимает, что Церковь остаётся Церковью лишь до тех пор, пока она способна на такое свидетельство. И называет блаженными тех, кому придётся в эту подлинную Церковь войти.

В расхожих представлениях апостол Фома почему-то стал примером недоверчивости, выражение «Фома неверующий» даже вошло в поговорку. Но когда он говорит видевшим воскресшего Иисуса апостолам: «Не поверю, пока не вложу перстов моих в раны от гвоздей», - им движет далеко не одно только недоверие к рассказу о невероятном событии. Необходимо учесть, что Сам Господь не обличает Фому, но в самом деле показывает ему раны от гвоздей и копья. И как только апостол Фома услышал это, он исповедал Иисуса не просто Мессией, но своим Господом и Богом! Никто до него не поднимался до такого дерзновения.

Надо полагать, что для апостола важно было убедиться не просто в реальности воскресения, но в том, что Тело Воскресшего несет на себе знаки Страстей. Во-первых, для Фомы (и для нас) это означает, что Господь воскрес в том самом Теле, в котором Он пострадал за нас. И, во-вторых, это означает, что Крестные страдания и Воскресение неотделимы одно от другого. Это необходимо знать нам, когда мы слышим, в частности, призыв Христа: «Возьми крест свой и следуй за Мной». Ведь если крестный путь не ведет нас к воскресению и жизни, то как нам идти по нему? И если не этот путь следования за Христом ведет к жизни, то как нам найти ее? Поэтому свидетельство апостолы Фомы имеет исключительное значение для всех нас.

Нам известно не все, что было между Христом и Его учениками после Его Воскресения. И, с одной стороны, очень обидно, так хочется подглядеть туда, узнать, что Он им говорил о Своей смерти, о сошествии во ад, о Воскресении. Увидеть, как Он совершал какие-то новые чудеса. Ведь Он мог сказать им столько важного и интересного. Но нет, увы. Евангелисты очень целомудренно хранят тайну — они показывают лишь только то, чего достаточно для того, чтобы мы «уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» (Ин. 20:31). Дух Святой, которым движимы евангелисты, явно хочет оставить все, что было в этот период, втайне. Как и все то, что происходило с Иисусом в Его детстве. И не потому, что это какое-то сокровенное, особое знание, которое доступно только избранным. А потому, что все, что необходимо и достаточно для нашего спасения, нам уже сказано. Можно даже сказать, что эти стихи в Евангелии — особое место для нас - место, в котором рассказано о каждом из нас — о том, как Воскресший Господь являлся уже нам. Может, Господь по милости Своей явит нам потом, в Новом Иерусалиме, все, чего мы не видели, но это потом. А пока нам радоваться надо, что мы не видим, как Господь являлся апостолам, потому что «блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20:29).

Явившись ученикам, Христос даёт им принять Духа Святого. Но ведь апостолам предстоит принять Духа на Пятидесятницу, и произойдёт это не в запертой комнате, а явно для всех собравшихся в Иерусалиме. Чем же отличается это дарование Духа от того, которому ещё только предстоит совершиться? Ведь Дух Святой один и Тот же.

Должно быть, дело в том, что наша возможность принять Духа не может быть всегда одинаковой. Нельзя утверждать, что верующий во Христа может быть совершенно лишён общения с Духом, поскольку «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор. 12:3). Дух Святой всегда может оживотворять нас, но степень нашей открытости Духу то возрастает, то сужается. Поэтому Писание и рассказывает о неоднократном принятии Духа апостолами, поэтому же и молитва, призывающая Святого Духа: «прииди и вселися в ны», включена Церковью в ежедневное молитвенное правило.

На Пятидесятницу же Сошествие Святого Духа произойдёт в полноте и явно для всех. Пока же Христос дал возможность принять Духа только ученикам, собравшимся вместе в закрытой комнате, из которой им предстоит выйти на победоносное служение.

Как представляли себе апостолы воскресение? Трудно сказать точно. Конечно, они, как и все их единоверцы, знали, что воскресение предполагает возвращение умерших к жизни. Но какой будет эта жизнь? В конце концов, в шеоле ведь тоже протекала какая-то жизнь. Хотя жизнью её можно было назвать всё-таки лишь с натяжкой. Скорее это было некое подобие, тень настоящей жизни. А какой будет жизнь воскресших? На кого они будут похожи: на людей или на вышедшие из гробниц (или прямо из шеола) тени? Появление воскресшего Иисуса в комнате, где собрались ученики, даёт ответ на этот вопрос.

Он предстаёт перед ними как человек. В теле преображённом, но именно человеческом. Не как призрак или тень. Он настолько человек, что Его тело даже после преображения ещё несёт на себе следы перенесённых страданий. Воскресение — не подобие прежней жизни и не какое-то бессмертие души, существующей отдельно от тела. Тут вся жизнь во всей её полноте. Жизнь Царства. И воскресший Иисус тут же делится с учениками этой жизнью. Он говорит им: примите Духа Святого. Божье дыхание. Дыхание Царства. То самое, которое должно будет войти в мир в день Пятидесятницы.

Иисус даёт его Своим ученикам уже теперь. Даёт им почувствовать, каково оно, это дыхание. Дыхание, с которым им отныне придётся жить. И которое сделает их самих частью Царства. Тут, конечно, ещё не та полнота вхождения, которая стала реальностью в день Пятидесятницы. Тут только первое соприкосновение с Царством. Но кто раз с ним соприкоснулся, уже никогда не станет прежним. Меняются даже отношения соприкоснувшегося с людьми: все отношения становятся теперь частью Царства. Прощённый грех теперь прощён раз и навсегда, он больше не омрачает отношений тех, кого касался.

В Царстве всё, что делается, делается навсегда и до конца. Но и отказ простить грех тоже оказывается чем-то абсолютным и необратимым: ведь и отказ в Царстве столь же однозначен, полон и окончателен, как прощение. Прощение греха ближнему открывает дорогу в Царство, отказ её закрывает: ведь непрощённый и нераскаянный грех с жизнью Царства не совместим. Дав ученикам почувствовать полноту Царства, Иисус вместе с тем даёт им почувствовать и ответственность за эту полноту. Оно и понятно: одного без другого не бывает.

Первое, что приходит в голову по поводу Фомы, что он такой же человек, как многие из нас, сочетающих веру с маловерием. Вот только тем Фома от нас отличается, что, хотя его и прозвали неверующим, однако он обладал куда большей верой, нежели многие из нас, кто хотел бы уподобить свой неумеренный рациональный скепсис, разъедающий душу, стремлению Фомы обрести твёрдые основания веры. Не будем забывать, что Фома был готов идти за Учителем до конца и доказал это всей своей жизнью. Но что правда, то правда, трудно ему было сразу довериться любой услышанной новости, хотелось подтверждений и доказательств.

В такой осторожности есть своя правда. Мало ли ходит слухов о "духовных явлениях", порождённых испорченным телефоном или галлюцинациями, а то и вовсе происходящих из отравленного источника? Христос, кстати, не отверг желание Фомы убедиться, лично удостоверившись, и предоставил ему такую возможность.

Существуют иконописные изображения, где Фома буквально вкладывает палец в рану Христа, но в тексте Евангелия не говорится, что он воспользовался предоставленной возможностью. Там рассказывается о другом: сразу же после того, как Христос предложил ему вложить руку в Свои рёбра, Фома исповедал Его своим Господом и Богом. Христос не вменил Фоме в грех его сомнения.

Никакие сомнения, ни один трудный вопрос рано или поздно не останутся без Божиего ответа. Только бы сомнения не стали поводом для самоутверждения горделивого софиста, подобно Пилату отвергающему возможность познания истины, а были вызваны добросовестным стремлением преодолеть трудности на пути к ней.

Слова Спасителя, сказанные Им в ответ на реакцию Фомы, увидевшего Его воскресшим, кажутся несколько странными. «Блаженны не видевшие и поверившие». Но как возможно христианство для тех, кто не видел воскресшего Иисуса? Речь, разумеется, не о тех религиях, которые выросли на почве исторического христианства. Принять религию можно и не зная лично её основателя: тут достаточно лишь разделять его, этого основателя, взгляды. И верить в некие события, вера в которые является частью вероучения соответствующей религии. Но христианство в его изначальном и подлинном смысле, как жизнь в Царстве, невозможна без личных отношений со Христом. С Царём этого Царства.

А значит, оно невозможно без личной встречи с этим Царём. Без знакомства с Ним. Как же иначе можно стать христианином? Как можно поверить и довериться тому, кого никогда не видел и с кем незнаком? Но ведь и познакомиться с Иисусом можно по-разному. К кому-то Он Сам выходит навстречу и ведёт за Собой в Своё Царство. Таким в известном смысле проще всего: они сразу получают Учителя, лучше Которого не найти.

Первым из таких был, кажется, Павел, но он был далеко не единственным. Других подводят к Учителю Его ученики — те самые подлинные миссионеры, которые свидетельствуют именно о Христе, а не о духовных достижениях своей религиозной традиции. Первым, но, к счастью, не единственным таким миссионером стал всё тот же Павел, не считавший для себя возможным свидетельствовать ни о чём и ни о ком, кроме Христа. Но бывает и так: не оказывается рядом с ищущим настоящих миссионеров, подлинных свидетелей Христа и Царства. А к встрече лицом к лицу этот ищущий ещё не готов. Но поиск его искренний, ищет он именно истины, и ничего другого.

Притом истины не книжной, а живой, такой, какую в мире сем не найти. И тогда такому ищущему начинает приоткрываться Царство. Оно ведь совершенно реально присутствует теперь в мире, и возможность соприкоснуться с ним не определяется ни национальностью, ни культурной традицией, ни религиозной принадлежностью. Царство не только не принадлежит ни одной из христианских деноминаций, оно вообще не принадлежит никакой религии. А принадлежит лишь Христу и тем, кого Он хочет в Своём Царстве видеть.

Дыхание же Царства пронизывает теперь весь мир, и нет ищущего, который не мог бы его ощутить, если только он ищет искренне. И тогда такой ищущий вначале открывает для себя Царство и его жизнь, и лишь потом, если, конечно, остаётся последовательным в своём поиске, находит Царя. Вот таких-то искателей, готовых рискнуть и пуститься в путь самим, без провожатых и без всяких гарантий, и называет Иисус блаженными. Им труднее, Царство даётся им не просто, но они лучше многих понимают, куда и зачем идут. А в конце пути лучше многих понимают, зачем и к Кому пришли.

Этот стих часто упоминается, когда начинаются споры о том, каково было тем, кто видел Страсти Христовы. Его обычно воспринимают как утешение нам, не видевшим живого Христа: мы не видели, но все-таки верим, хотя у нашей веры меньшие основания, чем у веры апостолов, видевших воплощенного Бога живого. Не нужно видеть, чтобы, прочитав описания Страстей со всей наглядностью понять, что смерть Иисуса была мучительна и ужасна. И тогда "блаженны невидевшие, но уверовавшие" означает совсем другое. "Блаженны" не потому, что вера невидевших делает сразу святыми. Мы блаженны, т.е. счастливы, потому, что мы не видели Распятия. Нам легче поверить в то, что Христос воскрес, так как мы не видели Его смерти, мы не видели, насколько она была настоящей, мы на самом деле никогда не сможем до конца осознать, что наш Бог был трупом, что нет больше никакой надежды. Страстная неделя в нашей жизни все равно уже освящается светом грядущего Воскресения и это - наше счастье, наше блаженство. Это не значит, что мы не должны стараться пережить как можно глубже боль Распятия; некоторым святым дается пережить ее почти с той же силой, с которой ее переживала Матерь Божия, некоторым даются стигматы, но им дается и вера, такая, что никакая боль не может заслонить веры в Воскресение.

Как нам понимать эти слова воскресшего Господа? Разве не блаженнее те, кто своими глазами видел Воскресшего из мертвых, в чьей жизни явно и бесповоротно произошел этот перелом, неопровержимое осознание, что смерть побеждена жизнью Иисуса? И наконец, почему «другой ученик», в котором мы можем легко опознать любимого ученика Иисуса, не вошел сначала в гробницу, увидев только «намек» на нежданную победу — головной плат? Чем была бы наша вера без евангельских рассказов о Воскресении, и чем была бы вера Фомы без его встречи с воскресшим Иисусом? Ставя перед собой эти непростые вопросы, мы можем попытаться осмыслить основной вопрос наших отношений с Воскресшим — вопрос о соотношении опытного знания, свидетельства Евангелия и веры, как непостижимого контакта с Тем, Кто победил смерть.