Мысли вслух на6 Ноября 2024

Главным делом Церкви, по слову Павла, оказывается прославление Бога через Иисуса Христа. Но что именно это означает? И что вообще такое прославление, которое было известно народу Божию за много столетий до прихода Христа? Свидетельство верности Богу? Рассказ миру о Его величии? Конечно, и это тоже. Но и рассказ о Боге, и свидетельство верности Ему лишь следствие. А где же основа? Бог с самого начала хотел видеть Свой народ народом-общиной. И, разумеется, богослужение должно было стать духовным центром жизни общины. Но ведь богослужение никогда не было делом только человеческим, в нём всегда участвовал Бог, и не только в том смысле, что Он Своим присутствием благословлял и освящал собрание верных. Богослужение всегда было неотделимо ещё и от освящения мира, в котором живёт народ Божий. То священное пространство, где происходит встреча Бога с общиной верных, совершенно реально меняет мир, делая его иным, не таким, каким он был прежде. Конечно, об освящении и преображении всего творения до прихода Христа говорить не приходилось, но само присутствие в мире священного пространства как альтернативы существующему непреображённому порядку вещей принципиально меняло духовную ситуацию в нём. А с приходом Христа она изменилась ещё больше, изменилась кардинально: ведь с Его приходом в мир вошло и Царство, так что теперь перспектива полного преображения творения становится вполне реальной. Но и теперь одним из главных инструментов действия Бога в мире остаётся богослужение, только теперь оно для Церкви немыслимо без участия Воскресшего. Его присутствие становится главной теофанией, полнотой превосходящей всё, бывшее прежде. И Бог теперь прославляется в Нём через Его Церковь. Ведь именно так мир приобщается к Царству, находя в нём своё спасение.

Словно бы эпиграфом к евангельскому фрагменту вспоминаются слова из второканонической книги Премудрости Иисуса сына Сирахова: "...и будешь как сын Вышнего, и Он возлюбит тебя более, нежели мать твоя" (Сир 4:11). Когда Господь говорит нам сегодня о той любви, что есть в Нем к каждому человеку, любви, которую так трудно понять и почувствовать, что приходится Ему обратиться к аналогии, аналогии любви человека к своему ребенку, мы понимаем вот что. В словах «если и вы, будучи злы» содержится некое важное указание на то, что Господь любит нас сильнее, чем наши родители. Наверное, Господь никого не хотел обидеть, называя злым, но Ему важно было сказать именно то, что так образно говорит нам автор книги Премудрости Сираховой. Более, нежели мать твоя… это очень яркий и впечатляющий образ, потому что, наверное, нет на земле более сильной любви, чем любовь матери к своему ребенку. А ребенка к матери… И сегодняшним чтением и словами книги Сираховой мы выводимся в запредельные земному горизонты, где наши чувства должны умолкнуть, потому что, будучи инструментами этой земной жизни, они ничего уже не смогут нам сказать. Поэтому если кого-то эти слова о матери задевают, то это самая правильная и естественная, даже можно сказать, здоровая реакция наших земных чувств. Хуже если эти слова сразу с легкостью принимаются, значит, что-то не так в нашей жизни.

У каждого из нас много дел и обязанностей. Что-то нам нравится, что-то не нравится, что-то хочется делать, что-то не хочется… Апостол Павел знал это не хуже нас с вами – ему приходилось заниматься самыми разными делами. То, что он говорит нам сегодня, применимо почти к любой ситуации: «Всё делайте без ропота и сомнения». Что – всё? Всё. Если нечто нужно сделать – нет смысла роптать, говоря простым языком – ныть и жаловаться. Если делаешь дело – делай. А если сомневаешься, нужно ли это делать? Выбирай: или ты действуешь, или нет. Идти по дороге и сомневаться, правильна ли она, – бессмысленно. Либо иди, но тогда уж не сомневайся, либо остановись и проверь правильность пути.

Сегодняшнее чтение вновь заставляет нас задуматься о месте религии и религиозной традиции в церковной жизни. Как видно, несмотря на решения Апостольского собора, в Иерусалимской церкви зрело беспокойство по поводу Торы (Закона) и её соблюдения иудеохристианами (христианами, вышедшими из традиционной иудейской среды) (ст. 18 – 21). Это неудивительно: ведь речь шла о людях, для которых Тора была несомненным и непререкаемым авторитетом, а иудейская религиозность — знакомым с детства и привычным образом жизни. Не исключено, что решения Апостольского собора они восприняли как умаление значения Торы и иудейской религиозной традиции. Вопрос стоял более чем серьёзно, и не только потому, что Иерусалимская церковь состояла, по-видимому, целиком из иудеохристиан (ст. 20). Вопрос стоял так: есть ли в Царстве место религии? И Павел, совершив предписанные Торой обряды, засвидетельствовал, что в Царстве есть место и Торе, и религии (ст. 23 – 26). И дело тут не только в том, чтобы не противоречить церкви, придерживающейся своих обычаев. Дело в том, как человек входит в Церковь и в Царство, и что он при этом берёт с собой. Для иудея взять с собой в Царство свою религию было делом вполне естественным, ведь речь шла о единственной полностью для него органичной форме внутренней, в том числе и духовной, самоорганизации. Конечно, в Царство можно было войти и с другой религией и даже вовсе без всякой религии. Но для еврея, выросшего в традиционной иудейской среде, всякий иной вариант оказался бы своего рода насилием, принуждением к отказу от того, от чего ему вовсе не нужно было отказываться. Иное дело обратившиеся ко Христу из язычников: требовать от них принятия такой религиозности как необходимого условия для вхождения в Царство, действительно, означало бы возложить на них «неудобоносимое бремя». А вот для большинства членов Иерусалимской церкви таким же бременем стало бы, как ни парадоксально это прозвучит, требование непременного отказа от иудаизма. И Павел своим поступком засвидетельствовал, что в Царстве, а значит, и в Церкви, каждый действительно может оставаться самим собой: еврей — евреем, а эллин — эллином. Единственное условие, которое должно было при этом соблюдаться непременно, заключалось в том, чтобы ничьи традиции и ничья религия не мешали бы другим, не заслоняли бы от них Царство и не воздвигали непреодолимых преград на пути к нему. При таком условии в Царство можно взять с собой всё. Кроме, разумеется, греха, которому там места нет.

От темы свидетельства Павел переходит к теме возложенной на Тимофея, как на пресвитера, ответственности за духовное состояние общины. Апостол не случайно считает главной задачей своего ученика «нести прямое слово истины», не участвуя в бесполезных словопрениях (ст. 14 – 18; в Синодальном переводе - «верно преподавать слово истины»). Сейчас уже нелегко понять, что имели в виду упоминаемые Павлом Именей и Филит. Возможно, они говорили о воскресении, как о деле прошлом, как о чём-то таком, что уже произошло и завершилось. Павлу, как и всему первому поколению христиан, было очевидно, что воскресение Христа стало лишь началом процесса, который завершится возвращением Воскресшего, Судом и всеобщим воскресением, которое затронет каждого.

Упомянутые же апостолом проповедники, вероятно, смотрели на дело иначе: они, должно быть, полагали, что всё это уже произошло и ждать больше нечего, тем самым превращая христианство в разновидность учения о бессмертии души и о посмертном воздаянии, аналоги которого были широко распространены в языческом мире, а впоследствии проникли даже в христианскую среду. Как бы то ни было, Павел считает главной задачей Тимофея, как служителя Церкви, противодействие распространению в церковных общинах подобного рода идей и представлений, как противоречащих самой сути христианства. Но противодействие это, как видно, не должно было выливаться в бессмысленные и никому не нужные диспуты с людьми, которые сами толком не понимали того, о чём говорят (ст. 23 – 26).

И дело тут не в каком-то снобизме «посвящённых», которым известно нечто, недоступное профанам. Дело в самой природе свидетельства. Спорить и дискутировать имеет смысл лишь тогда, когда спорящие ищут истину. Конечно, тут важна искренность ищущих, но даже в случае полной искренности в процессе поиска споры и несогласия неизбежны. Иное дело свидетельство: свидетель ни с кем ни о чём не спорит просто потому, что спорить ему не о чем. Он может лишь рассказать о том, что видел. Свидетель, конечно, может солгать или ошибиться, как всякий человек. В первом случае он, очевидно, станет лжесвидетелем, во втором же его свидетельство станет ошибочным или неполным. Но в обоих случаях спорить со свидетелем бесполезно: он не теоретик, а практик, он не размышляет об истине, а рассказывает о том, что для него очевидно. Теоретические аргументы и даже требования обосновать увиденное в данном случае неуместны: ни то, ни другое задачей свидетеля не является. Разумеется, свидетель может в некоторых случаях достаточно глубоко осмыслить увиденное и подвести под него теоретическое обоснование, но это будет означать лишь то, что, помимо свидетельства, он решил ещё одну задачу, прямого отношения к свидетельству не имеющую. Между тем, главное в христианстве — отношения с Воскресшим и опыт жизни в Царстве — основано на свидетельстве, а не на теоретических концепциях. Свидетельство побуждает пойти и посмотреть, теория — сесть и размышлять. На пути в Царство первое оказывается важнее второго.

Павел продолжает проповедь в Коринфе и в Ефесе, и опять срабатывает схема, уже знакомая нам по другим городам: проповедь среди иудеев, принятие благовестия одной их частью и неприятие другой, затем — обращение с проповедью к язычникам. Некоторым изменением схемы могла бы показаться поддержка апостолов со стороны римских властей, но по сути она ничего не меняет, да это вовсе и не поддержка: Галлион руководствуется принципом «разделяй и властвуй», так что пусть дерутся и ослабляют друг друга, только бы не доходили до крайностей.

Но на фоне бурных столкновений происходят нешумные, но более важные события — в Церкви растут и выходят на служение новые подвижники, среди из них — Акилла и Прискилла. И если в начале главы мы видим их принимающими наставления Павла, то в конце её мы видим их уже способными скорректировать красноречивого и сведущего в Писаниях Аполлоса, и тот к ним прислушивается. Каждый, приходящий в Церковь, получает возможность духовно расти, ведь Церковь не кастовая структура, где у каждого строго закреплённое раз и навсегда место, а живой организм, растущий навстречу Творцу.