Новость дня на 29 Ноября 2016

Как видно, свидетельствуя перед судом, Павел говорит о том, о чём говорил во всё время своего служения: о Христе и о Царстве.Но, пользуясь тем, что, по крайней мере, один из судей был достаточно хорошо знаком с иудейской традицией, он связывает свидетельство о Христе и о Воскресении с уже существовавшими в иудаизме тех времён представлениями о всеобщем воскресении.

Когда именно сформировались представления о всеобщем воскресении в конце времён, точно сказать трудно, но в эпоху Второго Храма они были уже широко распространёнными и фактически общепринятыми, хотя, например, храмовая верхушка и близкие к ней по взглядам люди (их в новозаветных книгах называют саддукеями) к этой вере относилась сдержанно-скептически. Павел же именно с верой во всеобщее воскресение связывает воскресение Христа. Для него воскресение Мессии стало началом того процесса всеобщего воскресения, которого все так ждали. Это было не просто некое изолированное сверхъестественное событие, а начало новой жизни и новой истории.

Именно о новой истории, начавшейся воскресением Христа из мёртвых, и говорит Павел слушающим его судьям, ссылаясь при этом и на Тору, и на пророческие книги. Для него христианство — прямое продолжение яхвизма, не иудаизма собственно, а именно яхвизма во всей его полноте, превосходящей иудаизм и включающей его в себя. Таким он и представляет христианство слушающим его судьям.

И, что довольно интересно, такому, например, человеку, как Агриппа, который с иудаизмом и с яхвизмом был знаком, но в борьбе иудейских религиозных партий не участвовал, слова апостола показались достаточно убедительными. И хотя о желании стать христианином он вряд ли говорил совсем уж всерьёз, можно думать, что, во всяком случае, он отнюдь не счёл Павла легкомысленным болтуном и возмутителем спокойствия. Собственно, таковым его не счёл никто из судей, но и освободить человека, потребовавшего рассмотрения своего дела у императора, было невозможно. Павлу предстоял путь в Рим.

Сегодняшнее чтение позволяет нам отчётливее увидеть всю антиномичность проповеди Павла, так же, как и его служения в целом. Не случайно, начиная речь в свою защиту, апостол особо обращается к царю Агриппе, о котором он знает, что тому известны иудейские обычаи и он в курсе всех синагогальных дискуссий и противоречий (ст. 2 – 3). В самом деле, апология Павла основана исключительно на ветхозаветной традиции (ст. 4 – 20). Для него, как видно, евангельские события становятся исполнением обещаний, данных Богом Своему народу через пророков, живших за несколько столетий до пришествия Христова (ст. 6 – 8). И в этом он остаётся вполне сыном своего народа и носителем своей традиции. Но, с другой стороны, ни первое, ни второе не мешает ему исполнить волю Божию даже тогда, когда она, по крайней мере внешне, противоречит и религиозной традиции, и национальным ценностям, как их тогда понимали. Бог посылает Павла к язычникам, и он отправляется туда, куда был послан — миссия среди язычников становится смыслом его жизни и его служения (ст. 12 – 20). Здесь-то и заключена антиномия: Павел остаётся верным традиции, внешне её отвергая, и расширяет границы народа Божия, внешне их размывая. В самом деле, открывая Царство каждому, независимо от принадлежности его к еврейскому народу, апостол, на первый взгляд, изменяет и иудаизму, и еврейству. На самом же деле он качественно меняет и традицию, и собственный народ, делая их частью Царства. Ведь в Царстве не может быть ни религии, ни нации в их прежнем качестве, и Павел на собственном примере показал, чем становится и то, и другое, приобщившись Царства. На язычника Феста его слова, впрочем, не производят никакого впечатления, он воспринимает их, как бред заумствовавшегося философа (ст. 24), но на Агриппу, знакомого с еврейской традицией, его слова, очевидно, оказали своё действие (ст. 26 – 29). Как бы то ни было, его судьи, как видно, не находят ничего такого, за что апостол заслуживал бы смерти или тюремного заключения (ст. 30 – 32). И неудивительно: ведь язычниками, вовсе не знакомыми с еврейской традицией, всё, сказанное апостолом, воспринималось как внутреннее дело самих евреев, их никак не касавшееся, а Агриппа, как видно, не был настолько религиозен, чтобы заключить в тюрьму или, тем более, казнить человека из-за религиозных разногласий. И Павел отправляется в Рим.

Речь Павла перед Агриппой одновременно можно назвать и его исповедью. Павел излагает историю своего обращения, которую он уже неоднократно излагал перед разной аудиторией, но здесь она звучит по особому. Можно почувствовать твёрдость Павла, закалённого преследованиями и неоднократно испытанной им смертельной опасностью, до сих пор не миновавшей.

Сбылись слова Христа: «…вас будут предавать в судилища и бить в синагогах, и перед правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними» (Мк. 13:9). Эти слова ещё не раз сбудутся на протяжении тысячелетий, но теперь они сбылись на том человеке, который и сам был гонителем.

Реакция Феста на речь Павла вряд ли удивила апостола, писавшего братьям: «…мы проповедуем Христа распятого... для Еллинов безумие» (1 Кор. 1:23). Агриппа же держится более корректно, сохраняя царское достоинство. Он не принимает слов Павла, но и не злоупотребляет своим положением, чтобы расправиться или морально растоптать его. Трудно представить, что происходило в сердце Агриппы после проповеди апостола. Но, во всяком случае, мы видим, что Агриппа не намерен нарушать закон и хочет справедливости. А что, если в этом проявился отклик его сердца на проповедь Павла?