Мысли вслух на Деян 26:1-32

Разные люди очень по-разному реагируют на весть о Христе (не говоря уж о том, что и сама эта весть может быть услышана ими очень по-разному). Для прокуратора Феста — это безумство невинного иудейского узника, для царя Аргиппы — повод задуматься над смыслом родного предания. Для кого-то христианство — враг человеческой цивилизации, для кого-то — гарантия сохранения моральных устоев или политического строя. Это не мешает апостолу Павлу желать, чтобы все люди стали такими, как он (не считая цепи). Почему это так? Как могут уживаться вместе все разнообразные идеологии, которые люди всегда будут ассоциировать с христианством? Видимо, ответ кроется в его собственном «опыте веры» — в его рассказе о встрече с Иисусом на дороге в Дамаск. Об этой встрече сам Павел несколько раз говорит нам со страниц Нового Завета, и еще больше написано об этом в различных комментариях и исследованиях о Павле и его посланиях. Гораздо важнее для нас — еще раз перечитать его рассказ и понять, во что же он верил, и чего он хотел бы от нас.

Речь Павла перед Агриппой одновременно можно назвать и его исповедью. Павел излагает историю своего обращения, которую он уже неоднократно излагал перед разной аудиторией, но здесь она звучит по особому. Можно почувствовать твёрдость Павла, закалённого преследованиями и неоднократно испытанной им смертельной опасностью, до сих пор не миновавшей.

Сбылись слова Христа: «…вас будут предавать в судилища и бить в синагогах, и перед правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними» (Мк. 13:9). Эти слова ещё не раз сбудутся на протяжении тысячелетий, но теперь они сбылись на том человеке, который и сам был гонителем.

Реакция Феста на речь Павла вряд ли удивила апостола, писавшего братьям: «…мы проповедуем Христа распятого... для Еллинов безумие» (1 Кор. 1:23). Агриппа же держится более корректно, сохраняя царское достоинство. Он не принимает слов Павла, но и не злоупотребляет своим положением, чтобы расправиться или морально растоптать его. Трудно представить, что происходило в сердце Агриппы после проповеди апостола. Но, во всяком случае, мы видим, что Агриппа не намерен нарушать закон и хочет справедливости. А что, если в этом проявился отклик его сердца на проповедь Павла?

Сегодняшнее чтение позволяет нам отчётливее увидеть всю антиномичность проповеди Павла, так же, как и его служения в целом. Не случайно, начиная речь в свою защиту, апостол особо обращается к царю Агриппе, о котором он знает, что тому известны иудейские обычаи и он в курсе всех синагогальных дискуссий и противоречий (ст. 2 – 3). В самом деле, апология Павла основана исключительно на ветхозаветной традиции (ст. 4 – 20). Для него, как видно, евангельские события становятся исполнением обещаний, данных Богом Своему народу через пророков, живших за несколько столетий до пришествия Христова (ст. 6 – 8). И в этом он остаётся вполне сыном своего народа и носителем своей традиции. Но, с другой стороны, ни первое, ни второе не мешает ему исполнить волю Божию даже тогда, когда она, по крайней мере внешне, противоречит и религиозной традиции, и национальным ценностям, как их тогда понимали. Бог посылает Павла к язычникам, и он отправляется туда, куда был послан — миссия среди язычников становится смыслом его жизни и его служения (ст. 12 – 20). Здесь-то и заключена антиномия: Павел остаётся верным традиции, внешне её отвергая, и расширяет границы народа Божия, внешне их размывая. В самом деле, открывая Царство каждому, независимо от принадлежности его к еврейскому народу, апостол, на первый взгляд, изменяет и иудаизму, и еврейству. На самом же деле он качественно меняет и традицию, и собственный народ, делая их частью Царства. Ведь в Царстве не может быть ни религии, ни нации в их прежнем качестве, и Павел на собственном примере показал, чем становится и то, и другое, приобщившись Царства. На язычника Феста его слова, впрочем, не производят никакого впечатления, он воспринимает их, как бред заумствовавшегося философа (ст. 24), но на Агриппу, знакомого с еврейской традицией, его слова, очевидно, оказали своё действие (ст. 26 – 29). Как бы то ни было, его судьи, как видно, не находят ничего такого, за что апостол заслуживал бы смерти или тюремного заключения (ст. 30 – 32). И неудивительно: ведь язычниками, вовсе не знакомыми с еврейской традицией, всё, сказанное апостолом, воспринималось как внутреннее дело самих евреев, их никак не касавшееся, а Агриппа, как видно, не был настолько религиозен, чтобы заключить в тюрьму или, тем более, казнить человека из-за религиозных разногласий. И Павел отправляется в Рим.

Апостол Павел задает этот вопрос царю Агриппе, такому же полу-верующему, как большинство людей, ныне живущих на земле. Такие люди считают, что Бог, видимо, есть, но их представления о том, каков Он, какими могут быть отношения с Ним и что это означает для жизни человека, подчас очень далеки от подлинного благочестия.

Как точно формулирует Павел свой риторический, не требующий немедленного ответа, но заставляющий задуматься, вопрос к одному из таких людей. Он не ставит под сомнение, но и не доказывает существование Бога. Более того, он не спрашивает мнения царя Агриппы о Божием всемогуществе — иначе бы он задал вопрос: «Неужели вы невозможным считаете...» Нет, Богу, несомненно, все возможно. Но можно смело почитать невероятным, чтобы Бог делал что-то, что противоречит Его замыслу, Его воле. Если смерть сотворена Богом, если таков Его замысел об участи человека, то воскрешение мертвых совершенно невероятно. Но Писание утверждает, что смерть  — это следствие грехопадения (Быт. 3), а через пророков (неслучаен вопрос Павла к Агриппе в ст. 27) Бог открывает, что не желает человеческой смерти: «Живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33:11). А для Бога ведь вполне нормально исправлять то, что мы исковеркали, поэтому воскрешение мертвых никак нельзя считать невероятным.