Мысли вслух на Флм 1:1-20

Очень интересна форма, которую Павел выбрал для разговора с Филимоном. Давайте посмотрим: Павел – старец, как он сам говорит – то есть человек почтенный; апостол, то есть человек, занимающий высокое положение в Церкви; человек очень авторитетный. Таким образом, он, занимая позицию старшего, вроде, может командовать. Командовать Павел не хочет. Во-первых, он даже не выдвигает версии, что мог бы воспользоваться авторитетом: он говорит, что "имеет во Христе великое дерзновение приказывать". Не по своим заслугам – но во Христе, и не право, а дерзновение. Более того: даже этим дерзновением он пользоваться не хочет, но предпочитает просить по любви.

Судя по контексту Онисим, имя которого Павел упоминает в начале Послания, был рабом Филимона, вероятно, обратившимся ко Христу вместе со своим хозяином. Впоследствии он стал спутником и помощником Павла, а теперь, будучи в заключении в римской тюрьме, Павел возвращает Анисима Филимону — по собственным своим словам, уже не как раба, а как брата во Христе.

Можно думать, что духовное становление новообращённого Анисима проходило под непосредственным влиянием апостола — иначе и быть не могло, если Анисим действительно на протяжении достаточно долгого времени сопровождал Павла. А когда его духовное становление во Христе завершилось, он перестаёт быть рабом — если не юридически (относительно формального статуса Анисима ясности нет — непонятно, освободил ли его Филимон, сделав вольноотпущенником, или нет), то фактически.

Дом Филимона после крещения самого хозяина и всех его домочадцев становился фактически пространством Церкви, где рабов в традиционном для греко-римского мира понимании быть не могло, а рабов-христиан вообще не могло быть по определению, какой бы юридический статус ни имели проживающие там люди. Так Царство входило в мир, преображая его в первую очередь на уровне отношений, которые и составляют духовную основу Царства.

Но перестать быть рабом фактически означало пройти тот путь, который делает человека жителем Царства. А значит, человеком внутренне абсолютно свободным и полностью ответственным. Человеком, для которого больше нет вынужденных или неосознанных отношений с кем бы то ни было. И который, соответственно, уже не может быть никому рабом, но может быть помощником всякому, кому Бог поручит ему помогать. Независимо от статуса, который становится теперь делом хоть иногда и важным, но второстепенным, не определяя ни духовной жизни бывшего раба, ни его отношений с бывшими его хозяевами.

В своём послании Филимону Павел пишет о некоем человеке по имени Онисим, который, как видно, был рабом Филимона и которого теперь Павел возвращает хозяину уже не как раба, а как брата во Христе (ст. 15 – 16). Как видно, до обращения Онисим был не слишком добросовестным человеком, но, обратившись ко Христу под воздействием проповеди апостола, он совершенно изменился; сам Павел называет его «сыном», разумеется, в духовном смысле (ст. 10 – 12). Такое отношение к рабам было, конечно, в первую очередь обусловлено требованиями Торы, которая запрещает пожизненное рабство и требует отношения к рабу, как к равному, в отличие от норм греко-римского мира, где раба часто вообще не считали человеком, видя в нём, по выражению Аристотеля, всего лишь «говорящее орудие», нечто вроде говорящего скота. Конечно, нормы Торы, касающиеся рабов, изначально распространялись лишь на рабов-евреев, но ещё до прихода в мир Христа в некоторых еврейских домах соответствующим образом стали относиться ко всем рабам, жившим в доме, независимо от их происхождения.

Павлу же было очевидно, что всякий раб — не просто такой же человек, как и любой другой, но что он, к тому же, ещё и потенциальный христианин, которому можно и нужно свидетельствовать в первую очередь: ведь именно хозяин отвечает перед Богом за своих рабов в том, что касается их образа жизни. А если раб обратился и стал христианином, то и отношения с ним нужно строить уже не по законам нашего, ещё не преображённого мира, а по законам Царства, о чём он и пишет Филимону. Говоря о том, чтобы принять Онисима «не как раба, но выше раба, как возлюбленного брата» (ст. 16), Павел имеет в виду реальность не социальную, а духовную. По законам того общества, в котором живут и Филимон, и Онисим, последний остаётся рабом первого; по законам же Царства, где нет места отношениям господства и подчинения, они братья, равные перед Богом. И лишь от них самих зависит, по каким законам эти двое будут впредь строить свои отношения: по законам непреображённого мира или по законам Царства.

Павел очень высоко ставит братскую любовь, даже тогда, когда дело касается каждого отдельного члена Церкви. Нам сегодня такой взгляд, наверное, показался бы немного странным. Нам привычнее думать, что это мы нуждаемся в любви Церкви, а не она в нашей. А вот для Павла это, как видно, процесс взаимный. Оно и неудивительно. В самом деле, если бы Церковь была организацией, пусть даже организацией религиозной, как целое, она всегда и во всём превосходила бы любого из своих членов, даже самого выдающегося. Но ведь Церковь не религиозная организация, а сообщество людей, живущих в Царстве. Здесь есть глубокие и личные отношения людей друг с другом, но нет той цельности или совокупности, которая действительно оказалась бы заведомо значимее любого отдельного человека. Царство не знает массы, коллектива, совокупности. Оно знает лишь отдельного человека. И Церковь (настоящая, та, которая с большой буквы) тоже не знает толпы и коллектива, она знает лишь отдельного человека и общину, как сообщество таких людей во всей глубине и неповторимости их отношений между собой. А здесь уже действительно важен каждый человек. И любовь каждого действительно может поддержать всю Церковь (апостол в традициях первохристианской Церкви называет членов Церкви «святыми»). И оказывается, что не только каждый зависит от Церкви, но и Церковь зависит от каждого. Зависит, разумеется, не так, как мы зависим друг от друга в непреображённом мире — не умея обойтись друг без друга и вместе с тем не умея друг с другом ужиться — а так, как зависят друг от друга в Царстве, будучи связаны отношениями, которые, конечно, никоим образом нельзя считать обязывающими в том смысле, как понимает обязательства непреображённый мир, но которые тем не менее оказываются нам совершенно необходимыми, так же, как необходимыми оказываются те люди, с которыми нас связывают эти отношения и без которых нам не с кем было бы разделить ту полноту жизни Царства, которую мы получаем, приобщившись к нему. И эта готовность разделить, наверное, и отличает Царство от непреображённого мира. Здесь общаются, чтобы получить, там — чтобы отдать. И каждый отдающий, каждый, кто готов поделиться тем, что имеет, становится в Царстве заметной фигурой. Настолько заметной, что о нём знает вся Церковь.

При взгляде на жизнь падшего человечества порой невольно закрадывается в голову мысль: а что, если бы Бог, Сам или через особо Им назначенных людей, незамедлительно награждал бы и поощрял добрые дела, а злые так же незамедлительно пресекал бы и наказывал за них? Не оказались ли бы мы тогда в мире, если не идеальном, то, во всяком случае, намного лучшем существующего ныне? На первый взгляд может показаться, что так бы оно и было. Кто же, в самом деле, захотел бы сделать что-нибудь плохое, зная, что будет немедленно наказан? Вот только сами люди вряд ли стали бы при этом лучше. Ведь духовная жизнь человека определяется, в первую очередь, сделанным им выбором. И выбор этот должен быть добровольным. А выбор, сделанный только из страха перед грядущим наказанием, добровольным никак не назовёшь. Это, строго говоря, вообще не выбор: ведь выбором можно считать лишь решение, принятое свободно, без всякого внешнего давления. Конечно, не всегда давление приводит к нужным результатам, нередко внутренняя свобода пересиливает внешнее воздействие, и выбор делается вопреки сложившейся ситуации, которая свободному решению отнюдь не способствует. Но в нашем-то гипотетическом мире источником добра как раз и должна была бы быть несвобода, гарантирующая правильное поведение! А тогда оказалось бы, что люди в таком мире лучше отнюдь не стали, они лишь кажутся хорошими, будучи вынуждены играть соответствующую роль. Но ведь в Царстве нужно не играть роль, а жить! И Бог отказывается принуждать людей к добру. А Павел, как человек Божий, не может этого не понимать, и тоже не хочет никого заставлять делать добрые дела по принуждению, хотя бы это было принуждение не силой, а к примеру, авторитетом или давлением общественного мнения. Ведь цель его не в том, чтобы заставить своего адресата хорошо себя вести, а в том, чтобы указать ему путь в Царство. Путь, который можно пройти только свободно.

О христианской любви было сказано и написано немало, в т.ч. и самим Павлом. Но всё же лучше всего понять, что такое христианская любовь, можно на примере тех отношений, которые даже не описаны - об описаниях речи нет - но которые упомянуты в посланиях апостола, как бы между делом, как нечто само собой разумеющееся. «Если со мной общаешься, то и его прими». Конечно, нечто подобное возможно и по законам непреображённого мира. Тому, кто от тебя зависит, можно предъявить ультиматум. Тем, кто тебя любит, можно попробовать манипулировать. Но здесь, очевидно, нет ни того, ни другого. Здесь просто абсолютная уверенность в том, что, если речь идёт о христианах, о жителях Царства, отношения любви, связывающие его, Павла, с двумя разными людьми, обязательно установятся между этими людьми тоже. Или, вернее, уже установились: иначе апостол не писал бы с такой уверенностью. Но откуда она, эта уверенность? Конечно, можно было бы сказать, что речь идёт о христианском долге, что христианин просто не может не принять брата, которому нужна поддержка, и ещё много подобного. Но на одном «христианском долге», как показывают два тысячелетия христианской истории, далеко не уедешь. А вот христианская любовь, как показывает тот же опыт, может творить чудеса. Оно и неудивительно, ведь она сама чудо, как и всё, что при надлежит Царству. А любовь, о которой говорил Спаситель, наполняет Царство, образуя её природу, её духовную субстанцию, ткань тех отношений, которые связывают между собой жителей Царства и каждого из них со Христом, и Самого Христа с Отцом. Тогда и просьба Павла становится не только ничуть не удивительной, но и само собой разумеющейся: ведь Царство не знает расстояний в нашем понимании, здесь люди, близкие духовно, оказываются рядом в самом буквальном смысле слова, и если мы этого не замечаем, то лишь потому, что непреображённая реальность заслоняет от нас Царство. А вот для Павла, как видно, этой преграды нет, и он пишет своему корреспонденту так, как будто и для него её тоже не существует. Может быть, это чрезмерный оптимизм. А может быть, просто надежда и уверенность. Уверенность в Царстве, в Том, Кто принёс его в мир, и в тех, кто пошёл за Ним.

Продолжая разговор об Анисиме, Павел вспоминает какие-то долги, о которых мы ничего не знаем потому, что больше нигде в новозаветных книгах о них ничего не сказано. И прибавляет: считай долг Анисима моим тебе долгом. Тут апостол продолжает ту мысль, которую он высказал в первой части послания — мысль о том, что во Христе рабов и хозяев уже нет, что между христианами отношения могут и должны быть совершенно другими. Павел не случайно говорит о себе как о должнике Филимона, который берёт на себя долг Анисима.

Вероятно, долг появился вследствие каких-то расходов, связанных с Павловым апостольским служением. Но дело не только в этом. Дело в том, что Павлово дело — не Павлово, а общецерковное. И Анисим, поучаствовавший в общецерковном деле по мере своих сил, должен Филимону не больше и не меньше, чем был бы должен ему сам Павел, если бы Филимон решился предъявить апостолу какие-то претензии.

Понятно, что Филимон едва ли решился бы на такое — не только из-за авторитета Павла, но и потому, что прекрасно осознавал значимость Павлова служения. А вот с Анисимом всё было, по-видимому, не совсем так. Анисим — не Павел, к тому же он раб Филимона, и, хотя Филимон после обращения действительно стал относиться к Анисиму не так, как прежде, старые привычки искоренить было не так просто.

В самом деле: отношения между людьми, особенно отношения повседневные, зачастую остаются мало осознанными и в значительной степени продолжают определяться теми поведенческими автоматизмами, которые были им присущи в прежней жизни даже тогда, когда, казалось бы, с этой прежней жизнью человек расстался. Сила поведенческой инерции велика, и её невозможно преодолеть, если не осознать такую инерцию как духовную проблему, требующую самого серьёзного к себе отношения.

Именно эта инерция и заставила Филимона потребовать от Анисима того, чего он никогда бы не потребовал, например, от Павла. А Павел прерывает её, подставляя себя на место Анисима. И не только из солидарности со своим помощником, но и ради самого Филимона — ведь без преодоления поведенческой инерции и связанных с ней автоматизмов его духовная жизнь никогда не станет полноценной.

Слова «прими его, как меня» перекликаются с притчей Иисуса (Мф 25:34-46) о том, как надо принимать нищих, больных и просто тех, кто встречается на пути. «Я был болен, и вы посетили Меня». Местоимения «я», сравнение «как меня» кажутся излишне личными, потому что невозможно постоянно упражняться в том, чтобы видеть в каждом человеке черты Спасителя. Часто вера в Бога и вера Богу не могут помочь нам в этом. И тогда на помощь нам приходит рациональное, идущее от разума обоснование Павла. Если ты не можешь этого понять и объяснить, если ты не хочешь так жить, вспомни, сколько ты лично должен Богу за свое спасение. И этот долг ты можешь выплатить только одним способом – принимая другого, иного, отличающегося от тебя всем.

Продолжая начатую тему, Павел просит Филимона принять Онисима и относиться к нему так же, как он относился бы к самому апостолу, обещая при этом возместить Филимону весь нанесённый ему Онисимом ущерб (ст. 17 – 20). И здесь Павел снова остаётся верен себе, считая отношения Царства, отношения взаимной любви единственно возможными между христианами. Любовь предполагает, прежде всего, доверие тому, кого любишь. В нашем, преображающемся, но пока не преображённом мире, живущем ещё во многом по законам природы и общества, жизнь которого, в сущности, не очень отличается от жизни волчьей стаи, денежные обязательства нередко определяют все отношения между теми, кого они связывают. Готовность изменить эту ситуацию, не пренебрегая ими, но отодвинув их на второй план, возможна лишь в том случае, если и кредитор, и должник в своей жизни руководствуются законами Царства, а не законами ветхого мира. И Павел призывает Филимона смотреть на денежные обязательства именно так, полностью доверяя своим братьям во Христе.

Но, с другой стороны, доверие не предполагает необязательности в денежных делах или пренебрежения ими: апостол не призывает Филимона забыть о нанесённом ему Онисимом ущербе, обещая возместить ему все убытки. Конечно, Филимон может простить Онисиму все долги, если сочтёт нужным, но требовать этого от него Павел не считает себя вправе, он лишь призывает Филимона поступить так, как, на его взгляд, должен был бы поступить человек, живущий по законам Царства. Но жизнь в Царстве сама по себе, как видно, не предполагает отказа от всех общественных обязательств. И дело тут, разумеется, не в самоценности общества или государства, которые при таком отказе, если он станет всеобщим, просто не смогут существовать. Дело в том, что отношения любви связывают между собой людей такими, какие они есть, а не такими, какими они могли или должны были бы быть. Каждый из живущих в эпоху наступающего Царства в той или иной степени оказывается связан законами ещё не преображённого мира, один больше, другой меньше. Один готов простить ближнему долг, другой не готов и не может. Отношения любви предполагают готовность принять и того, и другого такими, какие они есть. Не ради мира, законы которого их связывают, а ради Христа и Царства, которые освобождают.