Мысли вслух на Ис 7:1-14

Пророчества Исайи наполнены ожиданием встречи со Христом, этого знания Христа и Его значения для мира. Причем в значении Нового Завета. Знания Христа как Сына Человеческого, как Спасителя и Искупителя грехов. При этом все время пророк говорит от имени Бога, говорит как существо, которому дано понимать, что Господь делает и готовит для всех людей. И через пророков Господь дает обетования людям. Говорит нам о том, что такое полнота мира, полнота Его слова и Его любви. "Итак Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил". Эти слова станут в начале Евангелия. И возвестится миру весть и исполнятся все пророчества. И с момента появления на свет до Вознесения ни одного слова, сказанного пророком о Спасителе мира, не будет забыто. Все исполнится Иисусом и более того. Но мы все еще такие же люди, как и те, с кем говорил Исайя. Хотя мы веруем и молимся Христу. И в день Суда мы будем наравне с Адамом и Каином предстоять Христу и все грехи и все пороки, вся наша слепота и наше незнание станут нам осуждением, если не изберем мы пути покаяния и не будем просить милости и исцеления.

Всё просто и очевидно: над Израилем нависла серьёзная угроза. Пророк Исаия не начинает прикидывать, какова вероятность такого или иного исхода событий, что там насчёт численности войска израильтян и врагов... Он обращается к Тому Единственному, Кто может разобраться с ситуацией. И получает простой ответ: «Господь Бог так говорит: это не состоится и не сбудется». Ключевые слова здесь — так говорит Господь! Если Он сказал — значит, бояться нечего.

«Не буду просить знамения». На что человеку знамения, когда любое, даже самое фантастическое и невероятное он способен объяснить так, чтобы Бог выпал из уравнения? И, с другой стороны, зачем нам зримое, когда гораздо важнее для каждого реальное ощущение работы Бога в собственной жизни? Когда получаешь ответ на вопрос, когда видишь сделанным то, о чем просил, тогда знамения не нужны. Потому, что доказательств мы требуем, когда не верим и не доверяем, когда нужна возможность сказать, что доказательства неубедительны. Когда же мы понимем, что дела Бога  — это реальные факты, то даже слово «знамение» исчезает из словаря. И Дева Мария у Ангела не просила доказательства того, что обещанное случится, Она просто просила объяснить, как будет происходить исполнение пророчества.

Реакция Ахаза на предложение попросить у Бога знака («знамения») показательна. «Не хочу испытывать Бога». Не хочу проверять Его, не хочу задавать лишних вопросов. Так, без вопросов, спокойнее. Что это? Страх? Недоверие? Может быть. А может быть, просто совершенно обычная, нормальная реакция религиозного человека. Религиозного, но не очень верующего. Ведь и язычники тоже старались своим богам лишних вопросов не задавать. И даже не потому, что боялись их рассердить. Просто они не ждали и не хотели от своих богов никаких ответов. По крайней мере, большинство из них. Конечно, всегда было и меньшинство, которое готово было задавать вопросы.

Эти люди хотели именно общения с высшими силами. Но их было намного меньше, чем тех, кто хотел от своих богов жизненного благополучия, хорошего урожая, военных побед, успешной торговли. И если всё это было в наличии, то молчаливое большинство продолжало молчать. Оно получало то, чего хотело, и никаких вопросов к своим богам у него больше не было. На религиозном языке это называлось (да и сейчас называется) благочестием и страхом Божьим, хотя, конечно, на самом деле такая удовлетворённость земными благами не имеет отношения ни к тому, ни к другому. А вот если боги начинали говорить, это вызывало беспокойство. Значит, что-то не так.

Не исключено, что благополучию придёт конец. Что-то изменится в привычном укладе жизни. Нет, пусть лучше боги молчат: так спокойнее. Конечно, яхвизм — не язычество. Но ведь всякий человек рождается язычником. Независимо от того, какая религиозная традиция является для него родной. Яхвистами, так же, как и христианами, становятся, а не рождаются. Но для этого надо задавать Богу вопросы. Пусть даже глупые или нелепые: Он найдёт ответ на любой вопрос. А вот если вопросов нет, если ответы от Него не нужны, это духовный тупик.

Пророк не случайно говорит, что, отказываясь просить знака у Бога, царь Его «обременяет». А как, в самом деле, достучаться до человека, который даже в критической ситуации считает обращение к Богу чуть ли не кощунством? Бог ведь ненавязчив, Он не станет вламываться в жизнь человека помимо его воли. И «религиозно стеснительный» верующий имеет поэтому все шансы потерять Бога. Не бога своей религии, а реального, живого Бога. С Которым надо говорить. Которому надо задавать вопросы. И быть готовым услышать ответ.

На Иудею напали очень сильные враги, образовавшие союз против царя Ахаза. Царь в панике, а Бог через пророка Исаию предлагает Свою защиту, нужно только поверить Ему. Для укрепления веры Бог даже готов дать знамение (что для Него не очень обычно — см. Мк. 8:12), но Ахаз не хочет о нем попросить. Тем не менее, Бог дает пророчество о грядущем спасении, связанном с рождением некоего Младенца с очень значимым именем Еммануил (С нами Бог). Последующие пророчества Исаии и других пророков будут уточнять этот образ Младенца — Мессии — Спасителя так, что человечество оказывается приготовленным к Рождеству Христа. Опять мы видим, как Божьим ответом на человеческое зло (война, страх, неверие) становится побеждающее добро — рождение Сына Человеческого.

Сегодняшнее чтение включает один из первых известных в истории Израиля мессианских гимнов (ст. 13–16). Впоследствии интерпретация этого текста вызывала немало вопросов из-за разночтений между еврейским текстом и греческим переводом Семидесяти (Септуагинтой). Дело в том, что в ст. 14 еврейского текста употреблено слово, обозначающее молодую женщину, а в греческом переводе — слово, обозначающее целомудренную девушку. Вероятно, такое расхождение между переводом и подлинником стало возможным потому, что в то время, когда делался греческий перевод, в еврейском оригинале существовали какие-то разночтения, впоследствии устранённые, но успевшие тем не менее в этом переводе закрепиться, тем более, что он был достаточно авторитетен сам по себе.

Очевидно, Матфей, ссылаясь в своём Евангелии на это пророчество (Мф 1:23), имеет в виду тот его вариант, который нашёл отражение в Септуагинте. Но не менее самого пророчества интересна ситуация, сложившаяся в Иерусалиме в те дни, когда оно прозвучало. Городу, как видно, угрожала серьёзная опасность со стороны извечных врагов Иудеи — Северного Царства и Сирии (ст. 1–3). Пророк успокаивает царя, предрекая, что планы врагов Иудеи не осуществятся, так, что ему нечего бояться (ст. 2–9).

Но царю, вероятно, оказалось недостаточно свидетельства самого Исайи, и тогда пророк велел ему просить «знамения», т.е. знака, у Бога с тем, чтобы получить от Него ответ уже не через посредника, а напрямую (ст.10–11). Однако царь, как видно, не решается на такую просьбу (ст. 12). Возможно, он боялся неблагоприятного ответа, после которого ничего уже нельзя будет изменить. И именно в ответ на этот отказ звучит пророчество о скором рождении Мессии (ст. 13–14).

Казалось бы, такое событие вряд ли можно считать тем знаком, просить которого советовал царю пророк. И вообще, такой знак в контексте ситуации выглядел несколько странно, почти как насмешка: враг у ворот, а Исайя говорит: жди Мессию, Он скоро родится, и тогда всё будет хорошо. Звучало это примерно так же, как если бы нам в ответ на жалобы и сетования по поводу совершенно конкретных и вполне земных проблем посоветовали бы надеяться на скорое второе пришествие Христа.

Но Исайя, как и всякий пророк, видит ситуацию именно так. Он поднимает планку предельно высоко не для того, чтобы уйти от ответа. Просто для него и день Суда, и мессианское Царство действительно рядом, они для него так же реальны, как вражеская армия, движущаяся к городу. А потому и реальность в целом для него выглядит иначе. Царь видит эту реальность лишь отчасти; пророк воспринимает её целиком, во всей полноте.

В трудный час для царя, да и для всего его государства, Сам Господь, обращаясь к царю, предлагает ему просить у Себя знамения. Но царь не воспользовался такой возможностью, и его мотивация кажется вполне благочестивой, ведь царь вроде бы не хочет искушать Господа, он, как кажется, готов довериться Его воле. Однако получается наоборот, и на деле царь идёт против воли Господа именно тем, что отказывается Его просить. Значит, бывает и ложное благочестие, когда за нашими рассуждениями об «уповании на высшую волю» может стоять элементарное нежелание действовать и выбирать. Но не для того Он сотворил нас по образу и подобию Своему, чтобы мы складывали руки и плыли по течению.

То, чего не захотел узнавать Ахаз, народу возвестил Исаия — пророчество о рождении Младенца, само имя которого Еммануил (с нами Бог) означает, что с Его приходом в мир наступит небывалое до той поры единение Бога и людей.

Но прежде предстоят страшные и разрушительные бедствия, и пророк прямо говорит и о них. И всё-таки пророчество о Младенце, и народу дана надежда. Дан знак, что бедствия временны, и не всегда будет казаться, что Господь отвернулся от народа.

Враги подступают к Иерусалиму. Пророк Исаия обещает спасение царю Ахазу и народу. Это обетование будет подтверждено чудесным знамением: Дева во чреве приимет и родит Сына, имя Которому — «С нами Бог». Спустя семь столетий Евангелист отнесет это пророчество к рождению Спасителя Израиля, в Котором Сам Бог посетит Свой народ. Так весть о грядущем Мессии становится спасением для Божьего народа. Христос спасает верующих в Него даже за семьсот лет до Своего рождения.

Сегодняшнее чтение включает один из первых известных в истории Израиля мессианских гимнов (ст. 13–16). Впоследствии интерпретация этого текста вызывала немало вопросов из-за разночтений между еврейским текстом и греческим переводом Семидесяти (Септуагинтой). Дело в том, что в ст. 14 еврейского текста употреблено слово, обозначающее молодую женщину, а в греческом переводе — слово, обозначающее целомудренную девушку. Вероятно, такое расхождение между переводом и подлинником стало возможным потому, что в то время, когда делался греческий перевод, в еврейском оригинале существовали какие-то разночтения, впоследствии устранённые, но успевшие тем не менее в этом переводе закрепиться, тем более, что он был достаточно авторитетен сам по себе.

Очевидно, Матфей, ссылаясь в своём Евангелии на это пророчество (Мф 1:23), имеет в виду тот его вариант, который нашёл отражение в Септуагинте. Но не менее самого пророчества интересна ситуация, сложившаяся в Иерусалиме в те дни, когда оно прозвучало. Городу, как видно, угрожала серьёзная опасность со стороны извечных врагов Иудеи — Северного Царства и Сирии (ст. 1–3). Пророк успокаивает царя, предрекая, что планы врагов Иудеи не осуществятся, так что ему нечего бояться (ст. 2–9).

Но царю, вероятно, оказалось недостаточно свидетельства самого Исайи, и тогда пророк велел ему просить «знамения», т.е. знака, у Бога с тем, чтобы получить от Него ответ уже не через посредника, а напрямую (ст.10–11). Однако царь, как видно, не решается на такую просьбу (ст. 12). Возможно, он боялся неблагоприятного ответа, после которого ничего уже нельзя будет изменить. И именно в ответ на этот отказ звучит пророчество о скором рождении Мессии (ст. 13–14).

Казалось бы, такое событие вряд ли можно считать тем знаком, просить которого советовал царю пророк. И вообще, такой знак в контексте ситуации выглядел несколько странно, почти как насмешка: враг у ворот, а Исайя говорит: жди Мессию, Он скоро родится, и тогда всё будет хорошо. Звучало это примерно так же, как если бы нам в ответ на жалобы и сетования по поводу совершенно конкретных и вполне земных проблем посоветовали бы надеяться на скорое второе пришествие Христа.

Но Исайя, как и всякий пророк, видит ситуацию именно так. Он поднимает планку предельно высоко не для того, чтобы уйти от ответа. Просто для него и день Суда, и мессианское Царство действительно рядом, они для него так же реальны, как вражеская армия, движущаяся к городу. А потому и реальность в целом для него выглядит иначе. Царь видит эту реальность лишь отчасти; пророк воспринимает её целиком, во всей полноте.

Слова Исайи, обращённые к Ахазу, при всей своей правильности могут показаться неуместными и даже издевательскими. Царь просит у пророка ответа на вполне конкретный вопрос, перед ним стоит совершенно реальная, хотя и вполне «земная» проблема, а пророк в ответ говорит ему: бери выше, смотри шире! Совет сам по себе безусловно неплохой, но как решить проблему?

Пророка же это кажущееся несоответствие не смущает. Более того: он тут же говорит царю о скором рождении другого Царя, обещанного Богом Мессии. Такое пророчество могло бы действительно стать ответом на все вопросы, если бы Мессия уже родился или если бы Его рождение произошло бы прежде того срока, до которого надо было получить ответ на заданный вопрос или хотя бы решить стоящую перед царём проблему. Но, даже если отвлечься от той хронологической аберрации, которая нередко случается у пророков, «приближающей» к ним в действительности весьма отдалённые по времени события, было всё равно очевидно, что Мессия родится слишком поздно для того, чтобы решить проблему, которую нужно решать здесь и сейчас.

И всё же в совете Исайи есть свой смысл и в контексте заданного Ахазом вопроса тоже. Дело в том, что, пытаясь разрешить трудную, кажущуюся неразрешимой, проблему, мы склонны зацикливаться на ней, теряя ту духовную перспективу, которая, вполне вероятно, позволила бы нам найти решение там, где нам, этой перспективы не замечающим, и в голову бы не пришло его искать. Падший мир вообще отделён от Бога и от большого Божьего мира, будучи замкнут сам на себя. Пророк же предлагает царю открыть этот замкнутый мирок навстречу Богу, сделав его частью Божьего мира. И тогда решение царю поможет найти Бог, если, конечно, царь захочет Его услышать.

Ахаз не хочет просить у Бога никаких знаков, никаких знамений. Почему? Ответ лежит на поверхности: он ведёт себя как самый обычный религиозный человек. Такой человек считает, что к Богу лучше не обращаться лишний раз с просьбами о каких-то знаках, что это — своего рода проверка Бога на отношения, проверка, совершенно недопустимая для человека. Это Бог может проверить человека, насколько тот Ему верен. Но чтобы человек Бога? А пророк между тем требует от Ахаза именно этого.

В противоположность Спасителю, Который отказывается давать фарисеям те знаки, которые удостоверили бы в их глазах Его мессианство. Отчего же такая разница? Как видно, одно и то же действие, одна и та же просьба могут в разных ситуациях иметь прямо противоположный смысл. Это и не удивительно: ведь речь во всяком случае идёт об отношениях, связывающих человека с Богом. А все просьбы — лишь их следствие. Равно, как и отсутствие каких бы то ни было просьб.

Упирается же всё в конечном счёте в доверие к Богу. Или в его отсутствие. В случае Ахаза об отсутствии доверия свидетельствовало как раз именно нежелание просить. Как бывает всегда, когда в Боге видишь не Отца и не Друга, а большого начальника, к которому лучше без крайней нужды не обращаться. Да и в крайней нужде ещё подумаешь: не вышло бы хуже от такого обращения. Здесь, конечно, ни о каком доверии и речи нет. А значит, и отношений с Богом тоже нет. Хотя тому, кто видит в Боге большого и страшного начальника, может показаться, что они есть.

Но на самом деле это лишь иллюзия. И даже не потому, что Бог не собирается ни для кого быть большим и страшным начальником. В конце концов, Ему не впервой общаться с теми, кто плохо представляет себе, каков Он в действительности. Проблема в другом: человек, представляя себе искажённый образ Бога, всё внимание направляет на этот образ, а не на реальное присутствие Божье в своей жизни.

И в этом смысле Ахаз ничуть не отличается от фарисеев, которые хотели, чтобы реальный Мессия стал похож на тот Его образ, который они себе создали. И там, и тут желание прожить жизнь не с Богом и не с Мессией, а с тем образом Бога и Мессии, который так мил сердцу и привычен. И который так осложняет жизнь не только людям, но и Богу постольку, поскольку Бог хочет жить рядом с людьми. Не потому, что Ему сложно увидеть нас из-за этих образов, а потому, что, если всю жизнь прожить с иллюзией Бога, то и в конце пути вместо Царства придётся довольствоваться одной лишь его иллюзией.