Мысли вслух на Ис 42:1-25

О ком говорит сегодняшнее пророчество Исаии? С древнейших времен эти загадочные слова относили к Помазаннику Божьему, с пришествием Которого на земле водворится мир и справедливость. Но здесь же пророк говорит о том, что Избранник не будет действовать силой, «не возвысит голоса Своего», будет «слеп и глух». Христиане всегда видели в этом Избраннике Иисуса Христа, Сына Божьего, пришедшего не с силой и славой, а в уничиженном виде, добровольно отказавшегося ради нас от всемогущества и всеведения.

Но кроме этого, пророчество относится и к каждому из нас — ведь теперь Христос действует через тех, кто верит в Него, через Свое Тело. Все эти слова о кротости и справедливости должны быть ориентиром и для нас, если мы хотим составлять одно тело с Иисусом. Об этом же говорит Господь в Евангелии: научитесь у Меня кротости и смирению сердца, будьте светом для мира, сидящего во тьме.

Отрок не возвысит голоса, хотя громкостью и напором многие ораторы слишком часто пытаются прикрыть ложность и несостоятельность своих речей. Но тот, кто приходит от Господа, не будет из-за тихого голоса не замечен: духовно чуткие люди не забывают ни о том, что Господь явился Илии в тихом веянии ветра, ни о том, что подлинное чаще всего не навязывается насильно и не рекламирует себя криком. Тем прочнее окажется торжество победившей правды.

Но почему тогда Господь через несколько фраз предупреждает, что будет кричать? Разве нет здесь противоречия? Думается всё же, что столь парадоксальным способом выражена та мысль, что неизбежно должен наступить момент, когда голос Господа будет всеми услышан, и подобен он будет не крику человека, настаивающего на своём, а призыву, который не может остаться неуслышанным, как и негромкий голос отрока. Свой крик Господь сравнивает с криком рождающей женщины, и тут мы вспоминаем, что пророческие слова Иисуса о грядущих катаклизмах «это начало болезней» (Мф. 24:8) согласно Кассиановскому переводу звучат как «начало мук рождения». Грядущий кризис мы привыкли называть «концом света», но он станет началом новой жизни.

Говоря о Мессии, Исайя называет его еврейским словом, которое можно перевести как «раб» или как «отрок». Такая двусмысленность может показаться странной, но в ней есть свой смысл. Древний Израиль не знал того массового рабовладения, которое было распространено, например, в древнем Египте или в греко-римском мире. Он знал лишь патриархальное рабство, такое, при котором раб немногим отличался от домочадца. В некоторых случаях он мог даже наследовать хозяину дома. Главным же отличием раба было его полное бесправие в том, что касалось жизни дома, к которому он принадлежал.

Ни в каких семейных советах домашние рабы участия не принимали, и при принятии решений, включая те, которые касались их самих, голос рабов не звучал. В этом смысле они были похожи на отроков, на подростков, которые уже были достаточно взрослыми для того, чтобы принимать участие в жизни дома и в домашних работах, но ещё не считались совершеннолетними и потому не участвовали в принятии решений. Но почему же пророк называет Мессию рабом? Известно ведь, что Иисус рабом никогда не был. Речь, очевидно, идёт о некоторого рода аллегории. Что за ней стоит?

Во времена Исайи Вавилонского, которому принадлежит пророчество о Мессии-рабе, был популярен иной образ Мессии, восходящий к проповедям другого Исайи, Исайи Иерусалимского, жившего почти на двести лет раньше. Это был образ Мессии-царя, праведного Правителя, воцаряющегося в Иерусалиме и превращающего Иудею в Царство Божье. Образ Мессии-раба очевидным образом противопоставлен образу Мессии-царя. И дело, конечно, не в том, что Исайя Вавилонский отказывается от такого ключевого для мессианской традиции понятия, как Царство Божье. Просто он хочет несколько сместить акценты.

Дать понять своим слушателям, что Мессия не является царём в том земном смысле, в каком понималось это слово большинством верующих и в его времена, и существенно позже. С точки зрения мира сего Мессия никто. Он раб, а не царь. Но от этого Он не перестаёт быть Мессией. От земных царств, от земной власти Мессия не зависит. Его мессианство не определяется тем положением, которое Он занимает в этом мире. И Царство Его тоже не такое, какими бывают царства мира сего: не может же в нашем мире раб быть царём! Так подводит Исайя Вавилонский своих слушателей к пониманию того, кто такой Мессия на самом деле и каково Его служение. Конечно, далеко не каждый понял то, что говорил пророк, евангельские события показывают это со всей очевидностью. Но слово прозвучало, и желающие услышать услышали.

Сегодняшнее чтение предлагает нам один из мессианских гимнов Исайи Вавилонского (ст. 1 – 4), проповеди которого составляют вторую часть Книги Исайи. И первое, что бросается в глаза при чтении этого гимна, — разительный контраст того образа Мессии, который мы находим здесь, с образом, появляющимся у Иезекииля и у допленных пророков. Их Мессия — прежде всего царь и судья, облечённый властью свыше и потому правящий и судящий праведно, в соответствии с данной Богом Торой (Законом). Власть Его, по сути, ничем не отличается от власти любого земного правителя, кроме характера правления, целиком основанного на Торе, и помощи Божией, которую Мессия получает для того, чтобы Его правление и суд были подлинно справедливыми.

Исайя же Вавилонский называет Мессию не царём, а рабом или отроком (подростком), которые в еврейском тексте Библии обозначаются одним и тем же словом (ст. 1). В древнем Израиле рабство носило патриархальный характер, и положение раба в доме действительно не очень отличалось от положения несовершеннолетних детей, ещё не получивших никаких прав. И, уж конечно, ни раб, ни подросток никоим образом не могли претендовать на какую бы то ни было власть. Исайе Вавилонскому, как видно, образ Мессии открылся как образ Того, Кто не обладает земной властью и не претендует на неё (ст. 2). И всё же Мессия Исайи Вавилонского утверждает суд и Тору (Закон) (ст. 4). Но как можно делать это, не обладая земной властью?

Если бы Тора была только законодательством, такое, конечно, было бы невозможно. Но уже во время Вавилонского плена Тора была для верующих евреев не только законом, основанным на данных Богом заповедях, но и образом жизни, этому закону соответствующим, а также духовным состоянием, необходимым для того, чтобы такой образ жизни вести. В последнем случае говорили обычно о внутренней Торе, не менее важной, чем Тора внешняя, исполнение которой, разумеется, также считалось абсолютно необходимым. Для насаждения и утверждения внутренней Торы не нужно было быть ни правителем, ни судьёй, а в необходимости соблюдения Торы внешней во времена Исайи Вавилонского, проповедавшего в конце эпохи плена и вскоре после возвращения евреев из Вавилона на землю отцов, никто уже не сомневался. Первый шаг на пути к Царству был сделан: народ навсегда отринул язычество и утвердил внешнюю Тору как незыблемый закон своей жизни. Казалось, всё готово для встречи Мессии, осталось лишь войти в Царство. Но оказывается, что сделано ещё не всё, и Бог открывает через Своего пророка следующий этап пути: Мессия ожидает от Своих верных следования не только внешней, но и внутренней Торе во всей её полноте, ведь и Сам Он, придя в мир, действует, опираясь прежде всего именно на Тору внутреннюю. И лишь такое её исполнение открывает человеку путь в Царство.

Образ Мессии разным пророкам открывался по-разному. Так происходило не потому, что кто-то из них был прав, а кто-то ошибался, просто личность Мессии была слишком грандиозной, чтобы можно было охватить Его одним взглядом за столетия до Его прихода в мир. Наверное, это величие личности Христа и было причиной того, что допленным пророкам Он часто открывался, как правитель или первосвященник: такому, как Он, никак нельзя было быть обычным человеком.

Было, однако, в этих пророчествах и откровение о Царстве: ведь Мессия действительно Царь, только Царство своё Он принёс с Собой и устроено оно не по законам ветхого мира. Но именно это нам труднее всего себе представить: ведь никаких других царств, кроме тех, которые мы видим на земле, мы не знаем. Не знали их и пророки, потому и представлялось им мессианское Царство нередко в виде земного государства (хотя почти всегда было в этом, вроде бы вполне земном, государстве что-нибудь не совсем земное, такое, чего без прямого участия Божия быть не могло бы).

А Исайе Вавилонскому впервые открылось, что величие Мессии вовсе не такое, как величие земного царя. По земным меркам никакого величия в Нём нет. Исайя не случайно называет Мессию еврейским словом, которое можно перевести и как «отрок» или «подросток», и как «раб»: в еврейском обществе рабство всегда было патриархальным, рабы жили в доме фактически на положении младших членов семьи, не обладая никакими правами и не будучи при этом обделены ни кровом, ни пищей.

Христос не был, разумеется, рабом, но суть пророчества заключалась не в том, чтобы указать на Его социальное положение, а в том, чтобы дать понять каждому, что служение Мессии не определяется Его социальным положением. Его Царство не от мира сего, и чтобы быть Царём, Ему не нужны ни армия, ни государственный аппарат. Он остаётся Мессией, будучи, с точки зрения этого мира, никем, и успех Его мессианского служения никак не связан с победой или поражением в этом мире. На фоне мессианских ожиданий, которые предполагали появление Мессии —земного царя, пророчество Исайи Вавилонского оказывалось весьма актуальным. К сожалению, ко времени прихода Христа о нём если не забыли, то не принимали всерьёз и не понимали буквально. Но это уже другая история.

Исайе Вавилонскому пришлось проповедовать общине репатриантов, только что вернувшейся из Вавилона на землю отцов. Все эти люди ожидали скорого прихода Мессии. И в Мессии они видели в первую очередь праведного Царя, о котором говорил другой Исайя — Исайя Иерусалимский, живший ещё до плена.

Этот Царь должен был очистить данную Богом народу землю от язычников, восстановить на ней еврейское государство и установить в этом государстве законы, соответствующие Торе. Он должен был быть для народа праведным правителем и праведным судьёй, который установит в своей стране справедливость и покарает злых, как они того заслуживают. Словом, это был земной царь земного царства. У Исайи Иерусалимского, впрочем, образ этого Царя был всё же не совсем земной.

Предполагалась особая мера Божьего присутствия, которой будет сопровождаться Его воцарение и правление. Но такие детали и подробности в народном сознании уходили на второй план. Мессия всё больше становился именно земным царём, могущественным и сильным, которого боятся окружающие языческие народы. И власть свою этот «мессия» устанавливает силой, той обычной земной силой, которой пользуются все земные властители.

Конечно, если понадобится, Бог ему поможет. Но предполагалось, что Божья помощь будет направлена на построение обычного земного царства, хотя и с «правильными» законами. А Исайя Вавилонский между тем видит Мессию совершенно другим. Он вовсе не могущественный земной царь. Он вообще не располагает никаким земным могуществом. С точки зрения мира сего и его властителей Он никто. Но это не мешает Ему оставаться Мессией.

Пророк хотел, чтобы его современники увидели Мессию как Того, Чья власть и служение никак не зависят от Его социального статуса и от той власти, которой Он располагает на земле. Чтобы они поняли Мессию как Человека, приносящего на землю Царство, существующее не по законам падшего мира, а основанное на чём-то совершенно другом. Чтобы они приняли Мессию как Царя того Царства, которое «не от мира сего».

Ведь иначе ни современники пророка, ни их потомки так никогда и не узнали бы настоящего Мессию. Конечно, проблемы с узнаванием у них всё равно оказались налицо. Но это был уже вопрос их собственного выбора. Никто из тех, кто встречал Иисуса во время Его земного служения, не мог бы пожаловаться на то, что о таком Мессии им никто никогда не говорил. Другое дело, как понимали сказанное современники Иисуса. Но это уже вопрос выбора читающего или слушающего. Выбора, за который отвечает только сам читающий или слушающий.

Образ Мессии — подростка или раба (они обозначаются по-еврейски одним и тем же словом) был уникальным откровением Исайи Вавилонского. Прежде Мессия открывался пророкам в образе праведного Правителя или Первосвященника, Который, придя, полностью изменит ситуацию в общественно-политической или религиозной жизни еврейского народа. Конечно, в обоих этих образах была своя правда, их смысл был, несомненно, связан с тем Царством, которое Мессия должен был принести в мир. И обновление отношений Бога со Своим народом, и качественное изменение отношений между людьми были неотъемлемой частью того процесса преображения мира, который предполагало наступление царства Божия. И всё же в образах допленных пророков было немало земного, такого, что, будучи воспринято буквально, порождало тот политический, нередко воинствующий мессианизм, торжество которого привело Иудею и еврейский народ к катастрофе 70 г. н.э. А открывшийся Исайе Вавилонскому образ Мессии-раба (или подростка) уравновешивал образы Мессии-правителя и Мессии-первосвященника, заставляя посмотреть на них, как на символы, а не как на историческую реальность. Конечно, речь в данном случае идёт о рабстве не в его классической форме, хорошо нам известной по греко-римскому миру, а о рабстве патриархальном, когда рабы были кем-то вроде младших членов семьи, а место подростков в большом патриархальном роде не очень отличалось от того, какое занимали в нём домашние рабы. Но, как бы то ни было, ни раб, ни подросток никак не могли стать ни правителем, ни первосвященником. Становилось ясно, что если в Мессии и можно видеть правителя или первосвященника, то не в том буквальном смысле этих слов, в котором их хотелось бы понимать многим современникам пророка (как, впрочем, и современникам земной жизни Иисуса). А тем самым становилось яснее и то, что Царство тоже будет не совсем обычным, а может быть, и вовсе необычным. Таким, каким его принёс в мир Спаситель. Царством «не от мира сего», преображающим мир.

В этом стихе из пророка Исаии нам дается почти физически зримый образ: вот, Отрок (это слово может значить «подросток», а может — «слуга», «служитель»), Которого Бог держит за руку, — не удерживает, а поддерживает, потому что Он — избранный, любимый. И немедленная ассоциация: Отец, держащий за руку Сына — крепко и нежно. Слова о благоволении Отца к Сыну перекликаются с тем свидетельством, которое услышал Иоанн Креститель во время Господнего Крещения, когда Бог полагал Дух Свой на стоящего в иорданских водах Иисуса. И вслед за этим Христос начинает Свое служение как Слуга Господень (Эвед Яхве), являя добро и изгоняя зло, — «На суд пришел Я в мир сей» (Ин. 9:39). Итак, весь этот стих пророчествует о земном пути Сына Человеческого: избранность, благоволение и поддержка Отца, возрастание, исполнение Духом, служение, суд.

Сегодня, когда пророчество об Отроке Господнем давно исполнилось, не лишне вникнуть в то, что именно Бог открывал Своему народу как сущностные аспекты спасения во Христе. «Отрок Мой, которого Я держу за руку», говорит Господь, будет кроток и смирен: «Трости надломленной не переломит»... Христиане, по крайней мере, теоретически, должны знать это пророчество наизусть. Пророк в 1-4 стихах 42 главы почти видит лик Христа. И далее Бог говорит: «Я поставил Тебя в завет для народа, во свет для язычников». Когда пророк записывал эти слова, отношения Израиля с язычниками, особенно палестинскими, были очень непростыми. Тем более грандиозно звучит эта проповедь христианского универсализма, настолько превосходящая свой исторический контекст.

И далее Господь устами пророка призывает нас воспеть Ему новую песнь. Пустыня и города, море и вершины гор «да воздадут славу Господу и хвалу Его возвестят», ибо Господь явил Свою силу. Завет, который заключил с нами Христос, предполагает не только веру в то, что Он совершил наше спасение, но именно вселенскую хвалу, благодарность Богу за него. Именно так ранние отцы Церкви понимали Евхаристию. Они называли ее «начатками» — начатками хвалы и благодарности всей твари.

И Господь говорит: «Я поведу слепых дорогою, которой они не знают». Конечно, в первую очередь это относится к иудеям, которым свет Христа казался таким неприемлемо новым. Но то — дело прошлое, и мы не иудеи. Для нас важно, что это пророчество относится и к нам. Господь говорит о том, что Он всех нас поведет новыми путями, мрак сделает светом и кривые пути — прямыми. «Врата ада не одолеют ее», — вот чему соответствуют для нас эти слова.

Ближе к концу эпохи Вавилонского плена, когда была написана вторая часть Книги Исайи, представления о народе Божием в еврейском народе под влиянием пророческой проповеди несколько изменились по сравнению с тем, какими они были до плена. До плена, в Иудее, которая была, в общем, страной сравнительно тихой и провинциальной, сами евреи мало задумывались о своей роли во всемирной истории, а вокруг никто им таких вопросов не задавал. В Вавилоне всё было иначе: здесь, чтобы сохранить веру отцов (а иначе перед еврейской общиной маячила вполне реальная угроза ассимиляции), нужно было ответить и себе, и другим (а в условиях мегаполиса, которым был тогда Вавилон, этих других вокруг было много) на вопрос о том, что такое народ Божий, зачем он нужен человечеству и что означает к этому народу принадлежать. И тогда через пророка, носившего, как и его великий иерусалимский предшественник, имя Исайи, народу было открыто, что он существует не ради самого себя. Его задача — открыть языческому миру своего Бога, Бога, Который прежде открылся ему самому, и освятить мир, столь остро в этом освящении нуждающийся, хотя и не осознающий своей нужды. Конечно, из слов пророка можно было сделать самые разные выводы насчёт того, как именно должен быть освящаем мир и что для этого нужно делать. Многим, между прочим, казалось, например, что освятиться можно, лишь приобщившись к еврейскому народу и став его частью. Другие считали, что вливаться в народ ищущим Бога Израиля не обязательно, что им достаточно соблюдать лишь некоторые из данных Богом заповедей и поддерживать Синагогу. Всё это породило уже после плена несколько волн иудейской миссии, принесшей свои плоды. Но никому до прихода Христа так и не пришло в голову то, о чём столько говорил и писал Павел: войти в Царство и освятиться можно без всякой религии, религиозность к жизни Царства не имеет прямого отношения, так же, как не имеет она прямого отношения и к спасению. Чтобы понять это, понадобилось новое откровение, воспринять которое оказалось далеко не просто. Не только Синагоге, но и самой Церкви.