Мысли вслух на Мк 2:13-28

Сегодняшнее чтение представляет собой короткое, но насыщенное описание проповеди Иисуса в его родной Галилее, где Он, как видно, нередко проповедовал не только в домах и синагогах, но и на открытом воздухе (ст. 13; под «морем» здесь подразумевается не Средиземное море, а Генисаретское озеро). Нередко в одном с Ним доме и за одним столом оказывались люди, чья репутация в обществе верующих была не слишком хороша (ст. 15). «Мытарями» называют в Евангелиях сборщиков налогов (податей), наподобие упомянутого в отрывке Левия Алфеева (ст. 14). В еврейском обществе их считали предателями, ведь они собирали налоги в казну Римской империи, под властью которой находилась в это время Палестина, и многие смотрели на них, как на пособников оккупационных властей. Неудивительно, что таким уважаемым среди верующих людям, как книжники и фарисеи, подобное соседство не очень-то нравилось (ст. 16). «Фарисеями» называют в Евангелиях членов особых религиозных братств, существовавших в это время при синагогах. Это была наиболее активная часть Синагоги, фарисеи много времени уделяли проповеди (не только среди евреев, но нередко и среди язычников), благотворительности, религиозному образованию. Они не без оснований считали себя ядром синагогальной общины, и соседство с людьми, которые с этой точки зрения ничего из себя не представляли, с людьми, известными своим очевидно неправедным образом жизни, конечно, должно было их коробить. К тому же, они не считали таких людей достойными общения с таким Учителем, как Иисус, а для Него считали зазорным садиться с ними за один стол. Что же касается Самого Иисуса, то Он, напротив, считает таких людей заслуживающими не отторжения, а помощи: ведь каждый их них может раскаяться в своих грехах и обратиться к Богу (ст. 17). И к религиозной жизни Он относится не так формально, как многие религиозные люди в то время: и пост, и суббота для Него не самоцель, а средство для того, чтобы установить отношения с Богом, столь необходимые человеку, который всегда остаётся главной целью (ст. 27–28). Такая позиция, конечно, неизбежно должна была привести к конфликту с религиозными формалистами, для которых никакие отступления от установившихся норм и правил неприемлемы по определению, так что образ нового вина, вливаемого в старый бурдюк (мехи) (ст. 22), едва ли мог вызвать у них что-нибудь, кроме раздражения.

В сегодняшнем отрывке можно выделить три эпизода: призвание Левия Алфеева, разговор с учениками фарисеев и Иоанна Крестителя о посте и разговор с фарисеями о соблюдении субботы. Во всех трех эпизодах показан нарастающий конфликт между Иисусом и фарисеями. Фарисеи не могут принять той новизны в отношениях с Богом и людьми, которую им предлагает Христос. В их представлении главное — буква закона. Они осуждают Иисуса за то, что Он общается с мытарями, сборщиками налогов в пользу Рима. Таких людей считали изменниками и большими грешниками. Для благочестивого человека считалось недопустимым сидеть с ними за одним столом. Но для Христа оказывается важным другое — жажда спасения, заставляющая многих мытарей и грешников следовать за Ним. Левий оставляет свое доходное место и тотчас идет за Иисусом.

Непонятно для фарисеев и отношение Иисуса к посту. Пост — аскетическое средство, к которому прибегали аскеты с давних времен в надежде приблизиться к Богу. Но ученики Христа не могут поститься: ведь Тот, к Кому они стремятся, уже с ними. Время поста наступит, когда Христа не будет рядом. Непонимание фарисеев Христос сравнивает с тем, как старая ткань не может быть зашита заплатой из новой, а старые, непрочные мехи для вина не могут удержать вина молодого. Чтобы воспринять те новые отношения, которые предлагает Иисус, нужно обновиться самим.

Так, Христос ставит ветхозаветный закон о субботе не над человеком, но на служение человеку. Для Бога человек важнее. Суббота сама по себе не имеет ценности, но установлена для человека. Христос, Бог, ставший человеком, «Господин субботы» утверждает первенство человека перед буквой закона, заменяя ее отношениями любви и веры.

Традиционное яхвистское, а позже и иудейское представление о грехе и его последствиях было достаточно жёстким, даже суровым. Очиститься можно было лишь от греха, совершённого ненамеренно — по слабости, например, по незнанию или по неосторожности. Очищение было не тождественно покаянию. Покаяние предполагало осознание человеком греха как такового, т.е. как именно греха, обращение к Богу и раскаяние, внутренний отказ от содеянного.

Предполагалось, что Бог во всяком случае прощает искренне кающегося — но прощение ещё не означало очищения. Очищение предполагало возможность избавиться от последствий совершённого греха, которые, если очищения не происходило, продолжали довлеть над человеком, препятствуя нормальному богообщению и лишая человека перспективы вхождения в Царство Мессии или, как его ещё называли в те времена, в Царство будущего века.

Такая жёсткость не была, разумеется, следствием какой-то особой мстительности или формализма верующих, она лишь отражала реалии падшего мира с их всевластием зла и греха. Однажды отдав себя добровольно во власть греха, человек оказывался впоследствии бессилен перед ним, он уже не мог вырваться из-под этой власти. Мытари же, т.е. сборщики податей, работавшие на римскую администрацию, считались именно добровольными грешниками — их ведь никто не заставлял заниматься тем, чем они занимались, и они с самого начала знали, на что идут. Знали они и то, что назад для них дороги не будет — ведь очиститься от последствий сознательно совершаемого греха невозможно.

Можно себе представить, что должны были чувствовать эти люди, узнав, что и у них тоже есть возможность снова стать частью народа Божия, очиститься, получить шанс начать всё с чистого листа. Немало из них, вероятно, впоследствии раскаивались и жалели о сделанном когда-то выборе, но деваться им было некуда — а тут вдруг появляется Тот, Кто обещает возможность невозможного прежде. Неудивительно, что мытари и прочие такого же рода люди, когда-то сознательно грешившие, а теперь раскаявшиеся, идут за Иисусом — Он ведь их единственная надежда.

Для благочестивых же фарисеев, гордящихся своей религиозной чистотой, такой поворот дела — повод скорее для раздражения, чем для радости: какой теперь смысл имеют все их усилия, направленные на сохранение себя в чистоте, если у тех, кто ничего такого не делал, появляются те же возможности, что и у них? Первая реакция религиозного сознания на эту ситуацию: зря старались, все усилия оказались напрасны. Иисус же говорит прямо: Он пришёл, чтобы призвать к покаянию тех, кому прежде оно было закрыто, настоящих грешников, а не формальных праведников — Ему ведь важно спасти каждого, кого можно спасти, а не тешить религиозное самолюбие тех, кто гордится своей мнимой праведностью.

Что так возмутило фарисеев? Да, Человек, Которого они считали праведником, приглашает к себе в дом грешника. Но разве раскаяние в грехе и обращение — вещь столь редкая, чтобы глубоко религиозные люди могли о ней забыть? И разве мало фарисейские миссионеры (а миссия в иудаизме евангельских времён была весьма активной) сами говорили о необходимости раскаяния, обращения, живой веры, следованию Торе, обращаясь, в том числе, и к грешникам? Конечно, здесь были свои границы. Считалось и было общепринято, что человеку прощается лишь грех невольный, совершённый по слабости или по незнанию, или вынужденно, когда, к примеру, обстоятельства делают греховный поступок единственным способом избежать смерти. Иное дело мытарь: тут сознательный и добровольный грех, который, как думали, Бог не прощает. А вот Иисус говорит иначе. Для Него непрощаемых грехов не существует. Как, очевидно, и для Его небесного Отца, Который хочет спасти всех, кого возможно. Конечно, своя правда в традиционном иудейском взгляде на грех была, и это была правда непреображённого мира, лежащего во зле. Мира, где зло распространялось само собой, а дорогу праведности приходилось пробивать с огромными усилиями, которые без помощи Божией оказывались просто невозможными. В таком мире сознательный грех действительно порождал такую цепочку следствий, остановить которую можно было бы, лишь пересоздав этот мир заново. Но ведь Иисус, в некотором смысле, как раз его и пересоздаёт. Он вносит в мир Царство, где каждый получает шанс начать свою духовную жизнь с чистого листа, фактически заново, в новом мире. Условие одно: все прежние грехи, всё зло должно остаться в прежней жизни. И саму эту прежнюю жизнь входящий в Царство должен оставить. Тогда лист действительно будет чистым, а новая жизнь полной.

Мы живем в мире, в который Христос уже пришел и нам трудно бывает оценить как много Он для нас сделал Своим приходом, ибо все у нас уже есть, ко всему мы привыкли. Но мы должны понимать, что разница наша с тем временем, когда пришел к нам во плоти Христос количественная, а не качественная, и доколе так мы должны стремиться держаться за тот Дух, Который был Им принесен, а для этого стараться прочитывать слова Евангелия не только на фоне наших дней, что тоже полезно, а пытаться понять, как они тогда могли быть восприняты. Бесценную помощь этому оказывает Ветхий Завет. Вспомним слова из Псалтири. «С раннего утра буду истреблять всех нечестивцев земли, дабы искоренить из града Господня всех делающих беззаконие. ( 100:8)». Так воспринимается грешник, как зло, которое нужно уничтожить. Мы должны до глубины души проникнуться этим представлением, чтобы понять, что значат слова, которые говорит нам Господь сегодня: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». Призвать к покаянию, то есть призвать к Себе. Не отвергнуть, как думали, а принять. Поистине только Господь мог совершить такой переворот.

Кажется, что ничего странного в этом стихе нет, именно так все и должно было происходить. Иисус говорит: "Иди", - Матфей встает и идет. Странно только, что человек бросает прибыльную, хотя и не очень уважаемую, работу сборщика налогов, не задает вопросов, поднимается и следует за первым встречным. Только умозрительное и поверхностное наблюдение за евангельским повествованием может при этом нарисовать благостные розовые картинки. Достаточно вдуматься в происходящее, чтобы понять, насколько сильно присутствие Иисуса действовало на всех, кто сталкивался с Ним. Нам всем, кто не видит Его так, как видели они, стоит благодарить Бога за милосердие, ведь перед нами не стоит самый ответственной духовный выбор: признать, что этот Человек из плоти и крови есть Бог. Признать, что Он не равен все остальным. Осознать этот невозможный и невероятный факт для человека особенно нашего времени, привыкшего постулировать относительность всего, даже добра и зла, составляет серьезную проблему. Но необходимость определиться в том, как ты лично относишься к этому факту, не исчезает. Ведь Иисус – это отказ от относительности, потому что Он есть Истина. Именно поэтому Его присутствие будет всегда вызывать столько проблем, казаться неудобным и несвоевременным. Потому что это заставляет нас определиться с тем, идем мы за Ним или нет.

Книжников, ропщущих на Христа, можно понять. Рядом с Ним они видят людей, с которыми «нормальный» праведный верующий человек никогда не заговорит, не то чтобы сесть за стол... Взяточники и рэкетиры, коллаборационисты и «обычные» грешники, не заботящиеся о скрупулезном исполнении обрядов... Бомжи и сумасшедшие, бродяги и сомнительные девицы — все те, кто сам себя отлучил от Бога, кто не имеет права надеяться на Его милость. И из этих людей Он хочет собрать Остаток Израиля?

Но милость Божия превосходит наше разумение. Господь говорит: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». И в другом месте Он говорит, что мытари и грешники вперед вас идут в Царствие Божие. Просто они услышали голос Иисуса, услышали Его слово надежды и откликнулись на Его призыв к покаянию. Важный практический вывод следует из этих слов Христа. Во-первых, возможность покаяния и исправления не закрыта никому. И, во-вторых, ты можешь найти Царство Божие, только если признаешь, что ты ничем не лучше тех самых грешников, которые так неприятны тебе самому.

Общаясь с фарисеями, которые, считая себя хранителями традиции, были поборниками строго соблюдения всех религиозных норм и правил, Иисус постоянно возвращает их к подлинному, изначальному смыслу этих норм. То же касается и поста.

В самом деле, изначальный смысл поста в семитском мире, а значит, и у евреев, сводился к трауру, будь то траур по умершему родственнику или траур, связанный с каким-нибудь трагическим событием общенационального масштаба. Позже, уже в послепленный период, в иудаизме пост стал ещё и знаком раскаяния в своих личных грехах. А ещё позже он превратился в некий благочестивый религиозный обычай.

Конечно, формально связь поста с покаянием сохранялась и в евангельские времена, но она в это время была уже именно и по преимуществу формальной: для поста были установлены особые дни (их было два на протяжении недели), и поститься фактически должен был каждый, если только он не хотел прослыть нечестивцем и нарушителем религиозных традиций.

Иисус же, как видно, возвращает посту его изначальный смысл: поститься можно и нужно тогда, когда Бог оставляет, а Царство отдаляется. Для жителей же Царства, когда они ощущают его жизнь в полноте, о посте не может быть и речи, и дело тут не в благочестии или нечестии, а в том, что в этом случае пост просто теряет свой настоящий смысл. Остаётся лишь внешняя, чисто религиозная формальность, по сути не имеющая отношения к духовной жизни.

Но религиозные формальности в Царстве не нужны: сами по себе они духовно бесплодны, а жизнь Царства в них не вмещается, так же, как не вмещается молодое вино в старый бурдюк: вино бродит, и ветхий бурдюк не выдерживает. Жизнь Царства найдёт себе на земле, в преображающемся мире новые формы взамен старых, и ничего трагичного в этом нет: ведь и традиция имеет смысл лишь как выражение и воплощение духовной жизни и духовного опыта. И пост тоже уместен в своём месте и в своё время.

Конечно, в преображающемся, но ещё не преображённом до конца мире у жителей Царства будут не только радости, но и горести. Всему своё время, в том числе и посту. Главное — чтобы пост не превращался в пустую формальность. Так же, как и все другие религиозные традиции.

Изначальный смысл поста в яхвизме и, соответственно, в иудаизме ассоциировался с печалью, горем, несчастьем, трауром. Наиболее распространённым видом поста был пост по умершему — обычно после смерти человека его родные и близкие постились как минимум один день, а нередко и больше. Посты иногда налагали на себя не только отдельные люди, но и сообщества — религиозные общины или даже целые города, если, к примеру, над городом нависала угроза вторжения врага или стихийного бедствия наподобие эпидемии.

Впоследствии же поводом для поста стало также сокрушение о собственных грехах — предполагалось, что человек скорбит о своих грехах как о величайшем несчастии и потому постится. В религиозной жизни евангельских времён, в частности у фарисеев, как и у последователей Иоанна Крестителя, сложилась практика еженедельного поста, обычно дважды в неделю — эти дни, как предполагалось, человек должен был провести в покаянии.

Как часто бывает, полезная изначально духовная практика со временем выродилась в благочестивый религиозный обычай, притом обязательный: показаться в день поста единоверцам непостящимся — например, весёлым, смеющимся или нарядно одетым — означало вызвать у окружающих, как минимум, недоумение, а то и осуждение. Отсюда и вопрос к Иисусу о Его учениках, не соблюдающих постов. Иисус же возвращает посту его изначальный смысл: пост в духовном смысле означает прежде всего скорбь и тоску богооставленности, когда человек плачет не только о своих грехах, но и о том, что из-за этих грехов потерял Бога, утратил возможность богообщения.

Говоря о Себе как о Женихе — тут несомненная аллюзия с брачным пиром как с пиром мессианским, — Спаситель указывает на бессмысленность формального поста, когда для него нет настоящей причины. Пока Он со Своими учениками, ни о какой богооставленности не может быть и речи, а значит, нет места и подлинному посту. Придёт время, когда ученики останутся одни, и тогда для них наступит время поститься — но произойдёт это тогда, когда произойдёт.

Большинство упоминаний поста в Ветхом Завете, говорят нам следующее. Во-первых, это способ сохранить чистоту, то есть это такой способ совершенствоваться, стать лучше. Во-вторых, и это гораздо чаще встречается, постились ради того, чтобы отвернуть от себя грядущие несчастья – вспомним жителей Ниневии, внявших проповеди пророка Ионы (Иона 3:5), и царицу Эсфирь (Есфирь 4:16), просившую весь иудейский народ поститься вместе с ней. И оба этих смысла возвращают нас к тому, что пост был жертвой Богу в расчете на тот или иной исход событий. Но главное, пост, как и все остальное, что делал любой иудей, должен был приблизить приход Мессии.

Но проповедь Христа, Его крестная смерть и Воскресение возрождают слова пророка Исайи об истинном смысле поста (Ис 58:6-7) – милость и любовь. Потому что только такой пост возвращает нас к Нему, делает нас хоть чуть-чуть на Него похожими, возвращает человеку образ Божий.

Вот, исполнилось обетование и к людям пришел Христос, и всякое наше действие наполняется другим смыслом. Старые мехи ожидания спасения рвутся от вина новой, Благой вести – да, спасение пришло, да, Христос с нами. Ради нас, от любви к людям, Он претерпел крестную муку, чтобы искупить нас от рабства греху.

И тогда от нас, христиан, требуется совсем другое: стать Его присутствием в мире – разрешить оковы неправды, творить милость по отношению к другим, забыть о себе и жить в любви.

Для чего евангелист Марк, записывая для римлян содержание проповедей апостола Петра, передает этот разговор Христа с фарисеями? Да и зачем Петр рассказывал об этом? Очевидно, дело в том, что предмет дискуссии характерен не для одних только фарисеев, но присущ религиозному сознанию человечества в целом. Дело в том, что в любой духовности, кроме Божьего откровения (которого как раз может и не быть, например, в каких-нибудь людоедских оргиастических культах), присутствует человеческий элемент. Во-первых, в него входит то, что мы не расслышали или были не в состоянии понять в Откровении и потому домысливаем. А Всемогущий сказал, что Его пути — не наши пути, и Его мысли — не наши мысли. Примером может служить мелочная мстительность, которая часто приписывается Божеству. Во-вторых, в любой духовности, в том числе и библейской — ветхо- и новозаветной, есть то, что Бог определяет для того, чтобы помочь нам возрастать, по слову апостола, в меру полного возраста Христова. Сюда относятся разнообразные средства духовной жизни, да и заметная доля обрядности. Человеку же свойственно обожествлять эти человеческие компоненты религии. Поэтому слова Христа «Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие…» в сегодняшнем евангельском чтении  — не столько укор фарисем, сколько предостережение нам, когда у нас нет мужества поклоняться в духе и истине.

Если внимательно прислушаться к словам Христа, то становится понятно, что молодое вино Нового завета принципиально отличается от старого вина Ветхого завета: форма поклонения учеников Христовых определяется тем, что нам явлена вся полнота Божества телесно. Если воспользоваться современным примером, то можно сказать следующее. Человек, вливающий молодое вино в ветхие мехи, кому уподобим его? Он подобен водителю, который внимательно смотрит на спидометр, датчики бензина и температуры и вслушивается в мотор. А на дорогу-то и не смотрит…

Фарисеям и ученикам Иоанна не легко понять принципы жизни в странствующей общине Иисуса. Его ученики не соблюдают установленных постов, общаются с грешниками, нарушают фарисейское предание о субботе. Фарисеи не понимают, что ученики Христа живут другой религиозной жизнью, основанной не на правилах и ритуалах, а на личном общении с Иисусом. Он — центр и смысл их жизни, Жених, на свадьбу Которого они приглашены.

В этой связи стоит задуматься о своих религиозных «установках». На чем мы стоим? На правилах или на общении с Богом во Христе? Это не значит, что не надо поститься (Иисус говорит, что ученики будут поститься, когда отнимется у них Жених) или молиться (Иисус Сам постоянно показывает пример молитвы и заповедует ученикам бодрствовать и молиться во всякое время, чтобы не впасть в искушение). Просто цель никогда не должна подменяться средствами: все наши действия должны быть посвящены Христу, пост должен служить для возрастания любви к Богу, помогать нам больше открываться Его благодати, религиозные правила должны вести к подлинному общению с Ним.

Что нам дает этот текст сейчас, когда Христос уже распят, а значит, уже отнят по логике этого текста? Только ли свидетельство в пользу правильности заведенного у нас обычая постов или что-то сверх этого? Что значит для нас тот период, когда ученики «не постились», к которому мы, казалось бы, непричастны? Разве не озарил Господь своим пребыванием на земле и все последующие веки? Что есть какая-то существенная разница между нами и ими, кто зрел Его во плоти? Ведь мы называем себя Его учениками, как и они. Так в чем же тогда отличие? Наверное, когда нам кажется, что поняли логику евангельского текста, мы ошибаемся, потому что даже если брать только логическое измерение того или иного фрагмента, то оно очень сложно, фрактально, многомерно. У А.К. Толстого в поэме «Иоанн Дамаскин» есть такие слова: «Зачем не в то рожден я время, / Когда меж нами, во плоти, / Неся мучительное бремя, / Он шел на жизненном пути! / Зачем я не могу нести, / о мой Господь, Твои оковы, / Твоим страданием страдать, / И крест на плечи Твой приять…» Мы жалеем на самом деле не о той радости, сидеть с Ним за одним столом, выше которой может и нет ничего, а скорее о том, что мне не дано разделить Его боль… Но в полной ли мере это так? Вспомним: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф 25:40). Мы не лишены этого счастья, подхватить Его крест. Но, значит, мы не лишены и радости сопребывания. Да, но нам нужен все-таки пост? Нужен, ибо это сопребывание прикровенно, но есть моменты в церковном году, когда пост уже не важен: Пасха. Помните Огласительное слово св. Иоанна Златоустого: «Итак, все войдите в радость Господа нашего; первые и вторые, примите награду; богатые и бедные, ликуйте друг с другом; воздержники и нерадивые, почтите сей день; постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне. Трапеза преизобильна — насладитесь все.» Вот именно в этот момент раскрывается с особой силой смысл сегодняшнего фрагмента как актуальный здесь и сейчас.

Иисус, судя по всему, возражает против «календарности» благочестия, сведения живых отношений с живым Богом к исполнению заранее заданных расписаний. С этой точки зрения пост имеет смысл тогда, когда мы ощущаем недостаточность присутствия Христа в нашей жизни, и бессмыслен тогда, когда Его пребывание рядом становится явственным. Как суббота для человека, а не человек для субботы, так и пост для человека, а не человек для поста. Но, с другой стороны, разве мы можем хоть когда-нибудь сказать, что Его присутствия нам достаточно? «Остановись, мгновение, ты прекрасно»? Тогда получается, что пост может быть осмысленным в любое мгновение. Из этого парадокса нас выводит опыт Церкви, которая помогает нам ввести наши колебания «пост-не пост» в некий ритм. Именно помогает, и не надо воспринимать это как-то иначе.

Этот стих-притча очень короток и, как всегда, попадает прямо в цель. Не случайно эти "мехи новые" стали устойчивым словосочетанием, почти клише. Итак, очевиден прямой смысл притчи: всякий, кто хоть раз в жизни встречался с молодым вином, знает его "взрывной характер". Вполне внятен и евангельский смысл: обречены на провал всякие попытки "запихнуть" живое, бурлящее, энергичное учение Христа в обветшавшие формы раввинистических истолкований ветхозаветных заповедей. Но похоже, что притча не устарела и сейчас. Живой Бог, находясь в живом общении с людьми, открывает им все новые и новые пути христианской жизни в изменяющемся мире. Не оказываются ли подчас некоторые наши устоявшиеся церковные формы "мехами ветхими", недееспособными в новых обстоятельствах? Конечно, речь не идет об основных формах церковного благочестия, истоком которых являются Тайная Вечеря и Пятидесятница, но ведь есть и другие формы...

В Послании к Евреям апостол объясняет на языке еврейского закона и в образах закона, что Иисус - Сын Божий. И что Он наравне с Отцом участвовал в сотворении мира. И в словах Христа из Евангелия мы слышим смиренное и при этом абсолютно жесткое напоминание, что Он есть господин субботы. И в субботу Он исцеляет. И спрашивает: должно ли в субботу добро делать, или зло делать? душу спасти, или погубить? И не слышит ответа. Этот вопрос обращен и к нам. Непривычно определять день в неделе для совершения добрых дел. Для того чтобы навестить больных, навестить родителей, бабушек и дедушек. Уделить свое время делам мира и внимания. И если такое отношение станет практическим и постоянным, то Он позволит этому дню быть важным и полезным для исцеления наших сердец и укреплении нашей веры.

Суббота, шаббат в иудаизме — основа основ. Без соблюдения шаббата иудаизма нет, это понятно каждому правоверному еврею, и евангельские времена от наших тут ничем не отличаются. Но что значит соблюдать шаббат? Для религиозного сознания это означает прежде всего соблюдать соответствующие ритуальные запреты.

Таких запретов уже в те времена было практически столько же, сколько сегодня, столько, что человеку, если только он не родился и не вырос в ортодоксальной еврейской среде, соблюсти их все бывает обычно совершенно невозможно — что-нибудь он обязательно забудет, где-нибудь ошибётся и сделает что-нибудь запрещённое. Вот фарисеи как раз, будучи людьми глубоко и по-своему искренне религиозными, и следили за тем, чтобы запреты не нарушались. Срывать колосья — тоже работа, которая, как всякая работа, в шаббат запрещена, а значит, ученики Иисуса шаббат нарушили.

Фарисеи указывают на это нарушение Учителю — они думают, что Он просто плохо наставляет Своих учеников, не учит их соблюдать шаббат, как должно, стало быть, с Него в первую очередь и спрос. Иисус же отвечает им совершенно неожиданно — напоминая известную описанную в Книге Царств историю, когда первосвященник дал скрывающемуся от Саула Давиду хлебы предложения — пищу исключительно священническую. Тем самым он, казалось бы, нарушил Тору, которая запрещает есть хлебы предложения всем, кроме священников — и запрет тут прямой, это не список ритуальных запретов шаббата, составленный комментаторами.

Бывают, однако, ситуации, когда можно даже то, чего обычно нельзя. Шаббат не может и не должен превращаться в самоцель, он лишь средство, как и весь культ, весь ритуал. Стоит забыть об этом, сделать их целью — и на место духовной жизни, богообщения приходит религиозный ритуализм и законничество, эту жизнь убивающие. Простые вещи, о которых, однако, приходится напоминать — и прежде всего людям глубоко и по-своему искренне религиозным.

В спорах фарисеев с Христом о субботе коренное различие заключается в том, что полагается важным. Фарисейская позиция, на первый взгляд, проста: написано «не делай в субботу никаких дел твоих», значит, и не будем делать. Хоть трава, как говорится, не расти, а мы будем спокойны. Ведь мы выполнили заповедь, и не позволим к себе придраться никому, даже Тому, Кто эту заповедь дал. Он просто вынужден будет дать фарисею райские блага, ведь все выполнено. В центре, таким образом, оказывается сам фарисей и его переживание собственной праведности. Устремление к формальному исполнению заповедей несет в себе скрытое желание оградить от вмешательства Творца всю «остальную» жизнь, к заповедям несводимую.

А для Сына Божьего в центре — живой человек, страдающий и нуждающийся. Формально заповедь может быть и нарушена, но при этом в мир входят и действуют в нем Божья любовь, Божье милосердие. Обличая фарисеев, Господь Иисус говорит о том, что подлинной ценностью должны быть добро и спасение души: «должно ли в субботу добро делать, или зло делать? душу спасти, или погубить?» Когда нам нужно принимать решения подобного рода, важно помнить простой и практичный критерий, который дает нам здесь Сам Христос.

Закон, правила лишь стартовая площадка для любого творчества. Уподобим его гаммам. Любой ученик должен много лет изо дня в день играть гаммы, чтобы научиться исполнять Баха. И тогда возражения фарисеев становятся очевидно нелепы, как нелепо было бы возражать против блестящего исполнения Баха. Да, мы все еще ученики, в отличие от Господа. И поэтому мы должны играть гаммы. Но даже ученик-первоклашка уже пытается играть простенькие этюды, понимая, что гаммы не самоцель, их исполнение подчинено высшей цели. И так должно быть со всеми нашими ритуалами. Вот что на самом деле означают слова: суббота для человека, а не человек для субботы. Ибо часто можно видеть иное, вольное, понимание этих слов, ведущее к «философскому» отношению к постам и молитвословиям. Мы должны быть очень уверены, что хорошо играем гаммы, чтобы позволить себе это.

Снова Господь, отвечая фарисеям, обращается и ко всем нам. "Суббота для человека, а не человек для субботы" – слова эти утешительны, иногда, кажется, чересчур. Субботний день, шаббат, это узаконенный обязательный выходной день для каждого иудея. День, когда нельзя совершать никакую работу, например, еда на этот день должна быть приготовлена заранее. Иисус отвечает фарисеям на законный упрек: как же можно рвать колосья в день, который Сам Господь определил как день отдыха. Поверхностный смысл Его слов довольно прост: выше любого закона стоит милость, необходимость поддержания жизни. И часто хочется, нарушая то или иное установление, утешить себя самого этими словами – ну ничего же страшного, в конце концов, вот и Христос сказал… Меж тем, думается, у этих слов есть еще более глубокое значение.

Суббота дана не просто для "ничегонеделанья", чтобы валяться на диване, помнить день субботний – значит, попробовать войти в мир и покой совершенства замысла Бога о мире. Уподобиться Ему и радоваться тому, как прекрасно и мудро Он устроил природу вокруг нас, птиц, зверей и животных, как тонко и хрупко равновесие, которое Господь заложил в мир. "Суббота для человека" – то есть каждый из нас создан для того чтобы хранить в своем сердце не только сокрушение о грехах, но и память о глубине милости Бога к сотворенному Им миру. И если мы сумеем внять этому призыву, то руководить нашей жизнью будет не страх нарушить тот или иной запрет, а милость и мир седьмого дня творения.

Почему не в субботу? Как понять это? Покой для Бога. Покой ради молитвы – это понятно. Но вот есть эта ранимость и хрупкость стеклянной розы, которая лежит, лежит, лежит… а вдруг сейчас проедет машина и раздавит её, превратит в осколки. Вроде бы, проходит все: и снегопад, и ветер, и луна, сменяются картины неба. Но вот хрупкость этой розы – это что-то особое и драгоценное. Нам кажется, что, раз эта роза пережила так много: и ветер, и снегопад, и метель, - то ничего с ней не станется за субботу. Но она хрупкая, она стеклянная. И так душа каждого человека. Нам кажется, что Иисус, Господь наш, Он с каждой душой вот так — как с хрупкой стеклянной розой. Которой, если коснулся, надо согреть и положить в надежное место, чтобы никакая машина ее не раздавила, и это место – Его руки. Как только коснулся… и что если это суббота? А молитва – это дыхание.

Заповедь о субботе дана Самим Богом в Законе Моисеевом, более того, именно ее соблюдение объявлено знамением завета, заключенного Богом со Своим народом. Разве можно называть человека (а словосочетание «сын человеческий» без заглавных букв, которых нет в устной речи, означает просто «человек») господином над такой важной Божьей заповедью? Однако Иисус это делает! В каком случае это возможно? Не тогда, когда эта заповедь не исполняется, а тогда, когда она превзойдена. Смысл этой заповеди в том, чтобы человек один день из семи посвящал делам Божьим, это своего рода «десятина», приносимая Богу, — только не деньгами или плодами, а временем. Тогда понятно, что человек становится не рабом этой заповеди, а ее господином, когда отдает Богу больше, чем одну седьмую своей жизни. Например, как Сын Человеческий, — всю жизнь. Опять мы видим, что для Иисуса очевидно, что служение Богу не «календарно», а постоянно, Он свободен от рабства этой заповеди, потому что каждый Его день — это «суббота», день, отданный Богу.

На первый взгляд, вопрос о шаббате и о том, как его соблюдать, кажется вопросом сугубо ритуальным, и все дискуссии на эту тему между Иисусом и упрекающими его фарисеями нередко представляются нам сегодня лишь спором о тонкостях Торы, которые к нашей христианской жизни никакого отношения не имеют. Но так может казаться лишь до тех пор, пока мы не задумываемся о том, что такое шаббат. Для нас сегодня ответом на этот вопрос является синагогальный календарь, шаббат для нас, как правило, ассоциируется с субботним днём, который в еврейском календаре был и остаётся седьмым, а нами сегодня нередко воспринимается, как шестой. А между тем изначальный смысл шаббата был в том, чтобы отделить для Бога некую часть отпущенного нам времени, освятив её и полностью посвятив богообщению, так, чтобы присутствие Божие раскрылось в шаббат настолько полно, насколько это доступно участвующим в праздничном собрании и в праздничной жертвенной трапезе. И тогда встаёт закономерный вопрос: а что, если в мир пришёл Тот, Кто несёт в себе полноту Божию и полноту Царства, так, что само Его присутствие освящает каждого, кто готов Ему открыться? Не станет ли каждое Его действие, через которое открывается эта полнота, тем освящением, которого искали участвующие в шаббате? А если несущий Царство в мир им не интересен, того ли они ищут, того ли ждут от шаббата? Не выродился ли он для них в пустую формальность, в голый ритуализм, духовно уже ничего никому не дающий? Отношение к тому, что делает Иисус, и становится показателем подлинности духовной жизни тех, кто оказывается рядом с Ним. И дело тут даже не в формальном принятии, ни в каких-то исповеданиях веры. Дело в том, ощущают ли те, кто говорит о себе, что они ищут Бога и хранят покой шаббата, дыхание того Царства, которое вошло в мир, или видят лишь формальное нарушение ритуала. От ответа на этот простой практический вопрос зависит для отвечающих всё. В том числе и надежда на спасение.