Мысли вслух на 1 Тим 5:17-25

Павел высоко ставит служение пресвитеров-старейшин, особенно тех, кто несёт «служение слова» — служение учителя-раввина. Такие люди вообще нередко становились членами совета старейшин: ведь служение учителя было связано не только с изучением священных книг и с обучением этому. Главным смыслом служения учителя было обретение опыта жизни соответственно внутренней Торе, а также опыта, связанного с процессом выстраивания самой внутренней Торы.

Это была очень серьёзная и напряжённая духовная работа: человеку, который хотел обрести внутреннюю Тору и научиться жить в соответствии с ней, надо было прежде всего осознать себя и свои интенции, а затем научиться так же осознанно своими интенциями управлять.

Мало того: настоящий учитель должен был быть готов поделиться своим опытом жизни в Торе и пути Торы с каждым желающим учиться, а значит, он всегда должен был быть открыт для общения и для любых вопросов, связанных с духовной жизнью и духовным путём. Такое служение было далеко не простым, а опыт его для Церкви был поистине бесценным — оттого-то нередко учителя и становились членами совета старейшин, иногда в возрасте сравнительно молодом, как и сам Тимофей.

Естественно, что такой учитель, будучи всё время на виду и ведя при этом напряжённую внутреннюю жизнь, легко мог стать жертвой клеветы или оговора — ведь тут невозможно быть для всех хорошим и всем нравиться. Недовольные могли появиться легко и появлялись быстро, но к их свидетельствам Павел призывает Тимофея относиться критически. Оно и понятно: любое обвинение, если только оно было истинным, свидетельствовало фактически о непригодности учителя для его служения.

Отстранение же от служения для многих было равнозначно духовной смерти. Вот апостол и советует всякое обвинение против пресвитера, и особенно пресвитера-учителя, рассматривать так, как предписывает Тора рассматривать обвинения, по которым возможно вынесение смертного приговора. Тора требует, чтобы в таких случаях обвинение подтверждалось бы, как минимум, двумя свидетелями, свидетельство которых после подробного рассмотрения и перекрёстного допроса свидетелей подтверждалось бы со всей несомненностью и очевидностью. И Павел распространяет это правило на всякого пресвитера, а особенно на пресвитера-учителя: ведь ответственность на тех, кто принимает решение касательно их самих и их служения, не меньше, чем на тех, кто утверждает смертный приговор.

Как часто мы устраиваем другим "разбор полетов" на основе совершенно недостоверной информации или просто предвзятого отношения. Павел настаивает на том, что в Церкви подобное недопустимо. Пресвитера, человека облеченного властью и ответственностью, можно обвинять только при наличии трех свидетелей. Именно свидетелей. Не сплетников, не людей, имеющих собственное мнение, а свидетелей, имеющих факты для обличения. Это сложно принять потому, что тогда становится невозможным призвать к ответу человека, совершившего проступок или преступление, если свидетельствовать может только пострадавший. Но в Церкви нет уголовного кодекса, и живет она по другим нормам и правилам. В Церкви все тайное становится явным. И плохое, и доброе рано или поздно вылезет наружу. И если в мире люди хотят немедленного воздаяния, то в Церкви мы точно знаем, что можно отдать отмщение Богу.

«Грехи одних видны всем уже сейчас, еще до наступления Суда, других — откроются позже. Так же и добрые дела: одни видны уже сейчас, а те, что нет, все равно не останутся незамеченными». Можно прочесть эти слова в переводе «Радостная весть», который представляется наиболее удачным в данном случае, и который наиболее точно и просто соответствует многим другим современным переводам (например, New American Standard или New Jerusalem). Но почему же и синодальный, и перевод Кассиана как-то затушевывают эту простую мысль: не только тайное зло станет явным, но и тайное добро не будет незамеченным?

В этом есть, конечно, определенный смысл, потому что вопрос не так прост. С одной стороны, мы должны признать, что и тайное добро станет явным, как прямо следует из слов Евангелия: «...ибо нет ничего скрытого, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы» (Мф 10:26). Здесь нет условий на праведность того, что будет открыто. Нам могут указать на подобные смыслы в контексте: речь ведь идет о злых делах. О злых, да, перед этими словами — о злых, но сразу за ними — об открытии добра. А контекст по определению включает и текст, идущий после.

С другой стороны, мы должны признать, что проблема все-таки есть. Но в чем же она? Что смутило авторов двух величайших переводов, синодального и кассиановского?

Проблема эта – проблема бескорыстности делания добра. Если мы делаем добро тайно только потому, что абсолютно уверены, что при Последнем Суде это откроется и даст нам пред кем-то возвыситься, мы пропащие люди. Мы специально утрируем, чтобы сгустить краски, конечно, часто все гораздо мягче, но по сути именно так. И дело в том, что тайное добро является высочайшей добродетелью для общества независимо от того, что человек думает… Пусть даже человек не думает возвыситься перед кем-то, а просто надеется, что это что-то даст ему в том мире, как-то воздастся.

Это одна из важнейших идей, отталкивающих мыслящих людей от христианства - а, точнее, от христиан, которые по виду просто святые, а по сути у них одна мысль – моё собственное спасение. Но это именно всего лишь идея, а христианство – это не сборник идей. Пусть можно найти слова в Евангелии, прямо об этом говорящие - мы можем просто не понимать их смысла. О «том мире» нам многого знать не дано. Мы все небезгрешны и никогда не знаем, какая чаша перетянет, когда будут взвешиваться наши грехи и добродетели. Есть те грехи, которые мы не помним, не думаем о них, которые мы сотнями в неделю совершаем, а именно они и могут оказаться тем песком, который перетянет чашу весов.

Владыка Антоний рассказывает притчу о двух женщинах, которые пришли каяться. Одна совершила большой и страшный грех, другая ничего особого не совершала. И вот, духовник им говорит: «Пойдите, найдите камни по вашим грехам: ты, - говорит о первой, - найди большой и тяжелый, а ты, - второй, - много маленьких, - и принесите их сюда». Они это сделали. И тогда он говорит: а теперь отнесите и положите их на место. Первой легко было это сделать; второй - невозможно.

Так сколько мешков с песком мы тащим за своей спиной? Мы не знаем и не думаем даже об этом. Поэтому, возможно, открытие наших добрых дел – это малюсенький шанс нам не погибнуть. Все эти мысли напрочь разбивают сомнения скептиков. Но на самом деле, это даже не аргумент. А аргумент — вот он: «Так да воссияет свет ваш пред людьми, чтобы увидели они ваши добрые дела и прославили Отца вашего, Который на небесах» (Мф 5:16)

Слова о том, что раньше или позже всё тайное непременно станет явным, можно считать уже общим местом. И хотя сказаны они были Спасителем, сегодня под ними понимается обычно нечто совсем не то, о чём говорил Иисус, и на что, по-видимому, указывает вслед за Ним апостол. Сегодня речь обычно идёт о том, что, мол, история раньше или позже расставит всё по местам. В определённом смысле это, конечно, правда: порой даже сегодня делаются археологические открытия, которые проливают свет на тайны прошлого (чаще, надо признать, на преступления, чем на добрые дела). Вот только нам сегодня до людей, живших века, а иногда и тысячелетия назад, чаще всего, особого дела нет, так же, как и до их преступлений. В этом смысле можно было бы сказать, что их злые дела так и остались тайной, равно, впрочем, как и добрые, к которым, надо признать, падший человек всегда проявляет куда меньше интереса. Но Иисус, как и Павел, наверняка имел в виду нечто иное, и речь явно идёт не о «суде народа» или «суде истории». Ведь для Иисуса, как и для Павла, на первом месте всегда было Царство и его история. А в Царстве свои законы, отличающиеся от законов непреображённого мира. Здесь становится видимым то, что в непреображённом мире остаётся скрытым. В непреображённом мире можно быть подлецом, мерзавцем или негодяем, сохраняя при этом вполне благопристойную внешность. В Царстве такое невозможно: ведь тут субстанция полностью подвластна духу, и тело тут не может скрыть духовного качества человека, подобно тому, как это происходит в непреображённом мире, материя которого достаточно инертна для того, чтобы не отображать каждую перемену духовного состояния человека. А поскольку история развивается так, что Царство раньше или позже, раскрывшись до конца, захватит весь мир, преобразив его и сделав своей частью, то раньше или позже каждому придётся оказаться в положении человека, который не может скрыть ничего. Конечно, это относится не только к злым делам, но и к добрым тоже. Но добрые дела, становясь частью Царства сразу же по совершении, действительно могут оказаться известны всем, имеющим отношение к Царству, раньше, чем дела злые, которые, вполне вероятно, обнаружатся лишь в день Суда. Однако скрыть навсегда не получится никакое дело. Ни доброе, ни злое.