Мысли вслух на Дан 6:1-28

Образ правителя-язычника в Книге Даниила раскрашен не одной лишь чёрной краской. Такой правитель — не всегда и не обязательно воплощение чистого зла, исчадие ада, в котором нет ничего человеческого. С одной стороны — Валтасар, циник, готовый нарушить любые нормы и правила и попрать любые святыни потому, что для него вообще нет ничего святого, никаких норм и правил, кроме своей воли и собственных желаний.

С другой — Дарий, человек совсем другого склада, со своими представлениями о добре и зле и соответствующими правилами жизни и правления, которым, в общем, Дарий готов следовать. Вынужденный бросить львам человека, который, как понимает это сам Дарий, невиновен и не заслуживает казни, правитель не находит себе места, потому, что нарушил очевидные для него и обязательные для соблюдения нравственные нормы.

Но тут начинают работать законы государства, та самая государственная машина, которая ни с какими нравственными нормами не считается, как не считается с ними вообще никакая машина. Её символом становится неотменяемость принятого в Персидской империи закона и абсолютная обязательность его для всех без исключения. Отдавая распоряжения и подписывая указы, царь становится их пленником. Он не может отменить свои решения, не может остановить запущенную им машину: рядом и вокруг приближённые, которые не позволят царю это сделать, даже если сам царь того и захочет. Свита действительно до известной степени делает короля, нередко короля весьма жестокого — так было во все времена.

Конечно, многое тут зависит от конкретного человека, от того, насколько сам человек готов следовать правилам игры и позволять государственной машине определять себя и своё существование как человека, как политика, как государственного деятеля. Однако, как нередко случалось в истории, человек, не желающий играть по правилам, оказывается вне игры — или по доброй воле, или вынужденно. Понимая это, люди, стремившиеся к духовной и житейской независимости, во все времена старались держаться подальше от государственных дел и от политики.

Зачастую ими руководила не трусость и не снобистский эскапизм, а трезвая оценка ситуации и реализм, свойственный людям, которым известно истинное положение вещей. Бывали, конечно, и исключения — люди, которые даже на высоких постах и во главе государства делали то, что считали правильным, но таких были единицы и судьба их никогда не была простой. Дарий, герой Книги Даниила, в их число, как видно, не входит. И ему остаётся лишь сокрушаться, продолжая делать то, что требует запущенная им самим машина. В его духовном состоянии, в состоянии язычника, попавшего под власть князя мира сего, иного выбора у него нет.

Поведение Даниила  — это идеальное отдавание кесарю кесарева. Есть работа, которую он выполняет лучше всех, и Дарий ни в чем не может его упрекнуть. Есть закон страны, где живет Даниил, и закон не может быть отменен, изменен или нарушен ради него. Но есть Бог, который выше всего этого. Бог важнее карьеры, царя, денег и закона. Даниил поклоняется Богу и, если этим он нарушает закон, то, осознавая необходимость отдавать кесарю кесарево, он может и в яму с львами пойти. В этом видна последовательность, которой нам так часто не хватает. Служа Богу, надо быть готовым к тому, что кесарю придется отдать по полной программе. Чудо же состоит не в том, что отдавать не придется, а в том, что Бог помогает пройти через это.

Что может и чего не может правитель, пусть даже абсолютный монарх, глава великой державы своего времени? Читая некоторые главы из Книги Даниила, порой кажется, что он не может почти ничего. Или, по крайней мере, не может сделать главного: принять то решение, которое ему в конкретной ситуации кажется единственно правильным. Так и Дарий: он не хочет смерти Даниила, он рад был бы изменить принятое им прежде решение и отменить изданный им же указ, но не в силах сделать этого: принятые в Персидской империи законы были неотменяемы, и даже царь не мог тут ничего поделать.

Трудно сегодня сказать с уверенностью, было ли так на самом деле, или перед нами одна из многочисленных легенд о Персидской империи и её правителях. Но в данном случае это неважно: как бы ни было, автор книги подметил одну характерную особенность положения правителя, стоящего во главе любого государства, живущего по законам непреображённого мира: он не властен ни над собой, ни над ситуациями, в которых оказывается как правитель. И дело тут не в сакральности законов или власти и не в том, что, как гласит известная поговорка, «свита делает короля».

Конечно, и о сакральности законов в известном смысле и в известные эпохи можно говорить, и влияние окружения на правителя — реальность, с которой любому правителю приходится считаться. Но и то, и другое, и ещё многое, с чем сталкивается любой властитель, в конечном счёте, представляет собой не что иное, как то, что можно было бы назвать логикой власти. Конечно, от конкретного человека зависит многое. И всё же авторы всех библейских книг единодушны: хорошей власти в падшем мире не бывает, бывает лишь плохая или очень плохая. И не потому, что все её представители непременно и изначально злонамеренны, а потому, что любое государство всегда было и остаётся машиной, механизмом, который или функционирует по присущим ему законам, или не функционирует вовсе. И чем сложнее и масштабнее механизм, тем больше проявляется в нём то зло, в котором, по слову Евангелия, лежит мир.

Для автора Книг Самуила теократия лучше монархии, даже выборной, какой она была во времена Саула и Давида, не только потому, что у власти при этом оказываются лидеры-харизматики, ведомые Богом (в тех же книгах реальная теократия описана как институт и духовно, и политически неоднозначный), но ещё и (а может быть, даже в первую очередь) потому, что он позволяет избежать формирования государственного механизма.

Хотя, конечно, в падшем мире и теократия не панацея. Тора и для пророков, и для мудрецов — лучшее законодательство из всех возможных, но и она не сделает общество идеальным, она может сделать его лишь, по выражению Платона, «вторым после наилучшего». А в обществе обычном, в великой империи правителю порой остаётся лишь мучиться угрызениями совести и невозможностью помочь тому, кого он вовсе не считает виновным. И только эти угрызения совести сможет он представить Богу в день Суда как свидетельство своих лучших неосуществлённых намерений.

Действия людей, находящихся у власти, не всегда приносят им радость. Вопрос персидского царя Даниилу в этом отношении показателен: он явно не рад тому, что ему пришлось сделать. Конечно, с одной стороны, поступок царя можно было бы считать образцовым для человека, находящегося у власти. Царь сам подписал закон, запрещавший поклонение кому бы то ни было, кроме царя, и теперь неукоснительно его исполнял, хотя предпочёл бы сделать исключение для Даниила, к которому у него было особое отношение. Столь неукоснительная последовательность в соблюдении закона, невзирая на лица и личные пристрастия, в государственном деятеле заслуживает безусловного одобрения, потому, наверное, и Бог не осуждает царя, видя, что происходящее его отнюдь не радует, что он предпочёл бы освободить Даниила от наказания, если бы это было в его власти, и что он всё же надеется, в сущности, на чудо, которое спасёт того, кого он сам спасти не властен, даже будучи царём. Но, с другой стороны, ситуация, в которой оказался царь, как нельзя лучше объясняет, почему Царство, если оно истинное, только и может быть «не от мира сего». Тут, очевидно, дело даже не в том, хорош ли тот или иной конкретный правитель, или плох. Дело в том, что логика, которой вынуждена руководствоваться всякая земная власть, сам механизм её функционирования построен по законам непреображённого мира. И если человек, так же, как и всё творение Божие, может преобразиться, может качественно изменить свою природу с тем, чтобы она стала пригодной для жизни по законам Царства, то государственный механизм преобразиться не может, попытка его преображения может привести лишь к его разрушению. И никакой человек тут ничего не может изменить: если он хочет, чтобы государственная машина функционировала, ему придётся позволить ей функционировать по законам непреображённого мира. Как видно, если некий народ, некое общество хочет дать в своей жизни место для Царства, такому народу или обществу нужно ограничить функционирование государственной машины настолько, насколько это возможно без ущерба для осуществления минимально необходимых государственных функций. И, уж конечно, никак не приходится рассчитывать на то, что подобного рода структуры могут принести хоть какую-то пользу в делах Церкви, призвание которой — нести в мир Царство. То самое Царство, которое ни с какой земной властью несовместимо по определению.