Мысли вслух на Деян 21:12-13

Христианская история знает немало примеров мученичества. На первый взгляд может показаться, что христиане в этом отношении не оригинальны: мученичество за идею или за убеждения известно многим.

И всё же есть существенная разница между мученичеством христианина и любым другим. Чтобы страдать или, тем более, отдать жизнь за идею или за убеждения, нужно быть героем. Чтобы страдать и даже отдать жизнь за Христа, нужна бедность. Та самая библейская или евангельская бедность, о которой говорил уже Исайя Иерусалимский, но которую упоминает и Иисус в Нагорной проповеди, провозглашая блаженство нищих.

Речь идёт, конечно, не о материальной нищете, хотя сама по себе она, конечно, ни мученичеству, ни исповедничеству помехой быть не может. Речь о том духовном состоянии, которое обозначается в библейских книгах этим словом.

О состоянии, которое предполагает надежду только на Бога, и больше ни на кого и на что. И понимание того простого факта, что в падшем мире надёжной опоры для человека нет и быть не может, даже если что-то и кажется таковой. Собственно, только такое отношение к миру и делает человека настоящим бедняком: ведь, ничего не имея и страстно желая заполучить то, чего не имеешь, бедняком в библейском смысле не станешь.

А христианство можно считать совершенным выражением и воплощением этой библейской нищеты: ведь христианство — жизнь в Царстве и по законам Царства, а не по законам падшего мира. А жить по законам Царства в падшем мире можно, лишь внутренне полностью отказавшись от любых попыток удержать хотя бы толику того, что этот падший мир называет жизнью. Ведь Царство занимает жизненное пространство человека целиком, без остатка. И мученичество оказывается для жителя Царства не потерей жизни ради идеи, как для жителя падшего мира, а сохранением той полноты жизни Царства, ради которой не жаль расстаться с тем, что этот мир называет жизнью.

Трудно и больно расставаться со своим. С тем, что тебе чуждо, расстаться не жаль. Чем больше считает человек этот падший мир своим, тем тяжелее с ним расставаться. Нищему нечего терять: ведь он отдал Богу всё, у него нет ничего в подлинном смысле слова своего. А житель Царства своей жизнью вообще не связан с падшим миром, хотя и пребывает в нём, свидетельствуя о Царстве. И у него нет ничего, что удерживало бы его в этом мире.

Сегодняшнее чтение вновь заставляет нас задуматься о месте религии и религиозной традиции в церковной жизни. Как видно, несмотря на решения Апостольского собора, в Иерусалимской церкви зрело беспокойство по поводу Торы (Закона) и её соблюдения иудеохристианами (христианами, вышедшими из традиционной иудейской среды) (ст. 18 – 21). Это неудивительно: ведь речь шла о людях, для которых Тора была несомненным и непререкаемым авторитетом, а иудейская религиозность — знакомым с детства и привычным образом жизни. Не исключено, что решения Апостольского собора они восприняли как умаление значения Торы и иудейской религиозной традиции. Вопрос стоял более чем серьёзно, и не только потому, что Иерусалимская церковь состояла, по-видимому, целиком из иудеохристиан (ст. 20). Вопрос стоял так: есть ли в Царстве место религии? И Павел, совершив предписанные Торой обряды, засвидетельствовал, что в Царстве есть место и Торе, и религии (ст. 23 – 26). И дело тут не только в том, чтобы не противоречить церкви, придерживающейся своих обычаев. Дело в том, как человек входит в Церковь и в Царство, и что он при этом берёт с собой. Для иудея взять с собой в Царство свою религию было делом вполне естественным, ведь речь шла о единственной полностью для него органичной форме внутренней, в том числе и духовной, самоорганизации. Конечно, в Царство можно было войти и с другой религией и даже вовсе без всякой религии. Но для еврея, выросшего в традиционной иудейской среде, всякий иной вариант оказался бы своего рода насилием, принуждением к отказу от того, от чего ему вовсе не нужно было отказываться. Иное дело обратившиеся ко Христу из язычников: требовать от них принятия такой религиозности как необходимого условия для вхождения в Царство, действительно, означало бы возложить на них «неудобоносимое бремя». А вот для большинства членов Иерусалимской церкви таким же бременем стало бы, как ни парадоксально это прозвучит, требование непременного отказа от иудаизма. И Павел своим поступком засвидетельствовал, что в Царстве, а значит, и в Церкви, каждый действительно может оставаться самим собой: еврей — евреем, а эллин — эллином. Единственное условие, которое должно было при этом соблюдаться непременно, заключалось в том, чтобы ничьи традиции и ничья религия не мешали бы другим, не заслоняли бы от них Царство и не воздвигали непреодолимых преград на пути к нему. При таком условии в Царство можно взять с собой всё. Кроме, разумеется, греха, которому там места нет.

У Павла нет сомнений, чем будут обусловлены те гонения и страдания, которые ждут его в Иерусалиме. Он знает, что все это ему предстоит перенести за имя Иисуса, так как иудеи уже давно были возмущены его проповедью свободы во Христе, рядом с которой преданность Моисееву закону становилась не самым важным делом. Кроме того, он, не стесняясь, общался с язычниками, входил в их дома, говорил им о спасении во Христе, не требуя от них жизни по закону. Ненависть к Павлу в Иерусалиме достигла такой силы, что даже иерусалимские христиане, продолжавшие соблюдать закон, относились к нему с недоверием и подозрением. Однако, Павел не только изъявляет готовность умереть за Христа, но и показывает нам важнейший пример евангельского миротворчества — ради мира среди христиан и иудеев он готов подчиниться закону, исполнить необходимые по закону дни очищения и принести жертву в Храме. Воистину, в наш век безразличия одних и фанатизма других для нас чрезвычайно важен этот пример верности Христу (даже до смерти), и одновременно — любви к братьям по крови и по духу, согласия на существование других жизненных и религиозных установок.

По пути в Иерусалим Павлу и его спутникам постоянно встречаются люди, предупреждающие о том, что ждёт апостола. Некоторые из его спутников и встреченных им по дороге людей уговаривают его не ехать в Иерусалим. По-человечески их можно понять: речь ведь идёт не о том, чтобы отречься от Христа или даже отказаться от апостольства, можно было бы в конце концов продолжать проповедь в городах Малой Азии или других провинций отнюдь не маленькой Римской империи.

Зачем ехать именно туда, где угроза не просто реальна, а очевидно неизбежна? Всё это было бы так, если бы человек, которому поручено Божье служение, мог сам выбирать свой путь. Но в том-то и дело, что Божий служитель такого выбора лишён. Вернее, он сам от него отказался тогда, когда выбрал путь Божьего служителя. И тут уж неважно, какое именно служение несёт человек. Приняв от Бога порученное служение, человек перестаёт принадлежать себе. Так и Павел больше себе не принадлежал и уже не мог выбирать сам место своей проповеди. На первый взгляд такое положение может показаться полной несвободой.

Получается, что Божий служитель должен от свободы отказаться. Но на самом деле всё оказывается не так просто и однозначно. Ведь, отдав себя Богу, человек дальше может быть спокоен относительно своей судьбы. С этого момента можно уже вообще не думать, что с тобой будет дальше. Можно полностью сосредоточиться на том, что нужно делать, и не думать об остальном. Можно не думать о собственной жизни и смерти: если твоя жизнь тебе больше не принадлежит, то чего же думать о том, что всё равно не тебе решать? Если, однако, вдуматься, то мы, христиане, все находимся в таком положении. Мы не принадлежим себе.

Конечно, если говорить о жизни и смерти, это верно по отношению к любому человеку, во что бы он ни верил и как бы ни жил. Вопрос лишь в том, насколько сам человек это осознаёт. Живёт ли он с открытыми глазами или зажмурившись и спрятав голову в песок. Надо признать, что сегодня подавляющее большинство людей живёт зажмурившись — делает всё, чтобы забыть о собственной смертности, и оказывается шокированным тогда, когда встречается со смертью лицом к лицу.

Но даже если это и не так, многим всё же кажется, что человек сколько-то властен над собственной жизнью и смертью. А избавляет от иллюзии такой власти лишь осознание реальности Божьего присутствия. Реальности Царства. И чем яснее и полнее это осознание, тем меньше желания распоряжаться своей жизнью самому. И меньше иллюзий по поводу возможностей такого распоряжения. У Павла, для которого Царство — реальность абсолютная, таких иллюзий нет вообще. Он знает, что пойдёт туда, где должен завершиться его земной путь — сначала в Иерусалим, а потом в Рим. И что этот путь для него не только единственно возможный, но и наилучший: путь, избранный для него Богом.

Путь Павла в Иерусалим описан непосредственным участником путешествия. Всё чаще в тексте встречается слово «мы», и тем существеннее прямое свидетельство о неоднократных пророчествах, обращённых к Павлу, постоянно подтверждавших, что ему предстоят новые преследования. Принимая пророческие предупреждения, Павел не меняет свой путь, в его действиях виден осознанный выбор.

Может показаться, что Павел смирился с обстоятельствами и отказывается сопротивляться неизбежному, но в его решимости видна непреклонность бойца, идущего на неотвратимое сражение. Это не фатализм, не покорность неумолимому року, но доверие Богу, не оставляющему в испытаниях и дающему возможность даже в трудных обстоятельствах быть в согласии со Своей волей и выполнить её. Подражая Христу, Павел готов, подобно Ему, пойти на страдания и на смерть. А здесь уже слово «подражание» звучит недостаточно...