Мысли вслух на Евр 1:1-12

Автор Послания к Евреям часто обращается к теме ангелов и ангельской иерархии, сравнивая их со Христом. Такое сравнение свойственно именно автору этого Послания: никто, кроме него, не уделяет теме ангелов столько внимания. Почему же она вдруг стала такой актуальной? Возможно, потому, что послание было написано уже после катастрофы 70 г., когда после очередного антиримского восстания был разгромлен Иерусалим и Храм. Прежде, до 70 г., при жизни апостола Павла, самым распространённым среди евреев вариантом мессианизма был политический мессианизм.

Мессию ждали как Царя и освободителя, сокрушающего власть римлян и восстанавливающего независимое и сильное еврейское государство. Теперь же, после этой чудовищной катастрофы, на первый план вышел мессианизм мистический. В Мессии многие (и, наверное, даже некоторые христиане) начали видеть не Человека, вместившего в Себе полноту Божию, а кого-то наподобие ангела — посредника между Богом и людьми. На Царство же в этом случае смотрели как на нечто мистическое, не имеющее никакого отношения к нашему миру. Именно так некоторые понимали слова Спасителя о Царстве, которое «не от мира сего».

Многих к тому же смущало ещё и то, что Иерусалим и Храм были разгромлены, всё, о чём Спаситель говорил как о признаках конца времён, произошло, а Сам Он никак не возвращался. Может быть, думали эти люди, Он и не собирается возвращаться так, как ожидают этого Его последователи? Может быть, Он уже пришёл, пришёл в ином мире, в Своём неотмирном Царстве, а здесь, в падшем мире, Его ждать бесполезно? Тогда Он, наверное, пришлёт ангелов, чтобы оповестить тех, кого захочет спасти и взять с Собой.

Между тем, на деле оказывалось, что личность Христа как Спасителя и посредника между Богом и верными отходила на второй план, а на первый выходили некие «ангелы», «силы», «начала» и прочие реальные или (чаще) мнимые сущности, Его заменявшие и затенявшие. И автор Послания, один из учеников апостола Павла, напоминает своим читателям о том, что, имея Мессию своим Учителем и Спасителем, верные больше не нуждаются ни в ком и ни в чём. Иначе вместо Христа и Царства — бесконечные посредники, иерархии, сначала «небесные», а там и земные. И христианство как жизнь со Христом в Его Царстве исчезает. А на его место приходит некая религия, обещающая всё, но не дающая ничего. По крайней мере, ничего такого, что может дать Христос.

Этими словами апостол утверждает единство всего переданного нам Священным Писанием Божественного откровения — единство Ветхого и Нового заветов. Один и Тот же Бог говорил людям через древних пророков Ветхого завета и через Иисуса Христа, одно и то же Слово сначала подавалось для слышания, а затем пришло во плоти. Один и Тот же Сын участвует в сотворении Вселенной «прежде всех век», воплощается через Деву Марию для нашего искупления и соединения с Богом «при Понтийстем Пилате» и совершает окончательное Преображение мира для жизни «будущего века». Это осознание Божественного присутствия во всей человеческой истории, а значит и в жизни каждого человека — неотъемлемая составляющая христианской веры. И еще важно, что это присутствие — не молчаливое, не равнодушное. Бог говорит, а значит — открывает Свою любовь и Свою волю людям, а значит — наши попытки общения с Ним, наши молитвы никогда не бесплодны, даже если нам кажется, что мы Его не слышим. Его Слово приходит к нам через Священное Писание, через молитвенный и таинственный опыт Церкви, через «неизреченные воздыхания» Духа Святого в наших сердцах — приходит и приносит плод: наше возрастание в любви к Нему и друг ко другу.

Этими словами апостол утверждает единство всего переданного нам Священным Писанием Божественного откровения — единство Ветхого и Нового заветов. Один и Тот же Бог говорил людям через древних пророков Ветхого завета и через Иисуса Христа, одно и то же Слово сначала подавалось для слышания, а затем пришло во плоти. Один и Тот же Сын участвует в сотворении Вселенной «прежде всех век», воплощается через Деву Марию для нашего искупления и соединения с Богом «при Понтийстем Пилате» и совершает окончательное Преображение мира для жизни «будущего века». Это осознание Божественного присутствия во всей человеческой истории, а значит и в жизни каждого человека — неотъемлемая составляющая христианской веры. И еще важно, что это присутствие — не молчаливое, не равнодушное. Бог говорит, а значит — открывает Свою любовь и Свою волю людям, а значит — наши попытки общения с Ним, наши молитвы никогда не бесплодны, даже если нам кажется, что мы Его не слышим. Его Слово приходит к нам через Священное Писание, через молитвенный и таинственный опыт Церкви, через «неизреченные воздыхания» Духа Святого в наших сердцах — приходит и приносит плод: наше возрастание в любви к Нему и друг ко другу.

Каждый человек, верующий или нет, в тяжелые моменты жизни требует прямого вмешательства Бога в происходящее с ним самим, с окружающими или с миром. Каждый человек имеет свое представление о том, как быстро и эффективно изменить ход событий. Таких же своевременных и активных действий мы ждем от Бога, восклицая: «Почему Он не накажет? Почему Он не осудит? Почему Он не уничтожит? Почему Он не поразит, не пойдет войной, не сотрет с лица земли? Почему Он не действует?»

Мы приписываем Богу те параметры эффективности, которые являются нормой для нас самих, не важно, верим мы или нет. Мы не готовы осознать только один простой факт: Бог не похож на нас, Его мысли - не наши мысли. Сейчас, как и две тысячи лет назад, люди ждут Его вмешательства в их жизнь, но получают странный и парадоксальный ответ: Бог рождается в мир беспомощным ребенком. Он не вооружен, Он не может говорить и ходить, Он ограничивает свою свободу и всемогущество в той мере, в какой мы бы хотели развить свои возможности влиять и менять все по своему усмотрению. Он совершает то, чего никто от Него не ждет и, скорее всего, особенно не хочет: Он полностью доверят Себя человеку. И каждый из нас сам решает, как он поступит с Младенцем.

В Послании к Евреям много говорится о том, что Мессия выше ангелов. На первый взгляд, это вполне очевидно, и кажется странным, что кого-то приходилось убеждать в том, что им должно было быть и без того понятно. Но дело, как видно, обстояло не столь просто.

Послание к Евреям, по общепринятому среди библеистов мнению, было написано не самим Павлом, а кем-то из его учеников, написано уже после мученической кончины апостола и после 70 г., а значит, и после той катастрофы, которая полностью изменила ход еврейской, а отчасти и мировой истории. Восстание 70 г. было не просто войной против Рима, это была война мессианская, проходившая под религиозными лозунгами и её участниками воспринимавшаяся, как священная. Это был один из последних всплесков того воинственного мессианизма, носителями которого в евангельские времена были зелоты, как раз и организовавшие восстание 70 г.

Последней же мессианской войной древности стало восстание бар-Кохбы, но до него во время написания послания оставалось ещё почти полвека. А в 70-е годы первого века воинственность мессианистов несколько угасла, что и неудивительно: поражение восстания, полное, до основания разрушение Иерусалима и Храма оказалось страшным ударом, оправиться от которого было совсем не просто. Неудивительно, что в эти времена на смену политическому мессианизму пришёл мессианизм мистический.

Если политическим мессианистам Мессия представлялся могущественным земным царём, которого поддерживает Сам Бог, укрепляя его царство и помогая ему одержать победу над всеми врагами, то мессианистам-мистикам Мессия действительно виделся кем-то похожим на ангела, на существо не от мира сего в полном смысле слова. Вероятно, многие из них считали Мессию не Человеком, а каким-то сверхчеловеческим духом, который никогда не был человеком и не должен был им быть.

Такой образ был едва ли не дальше от образа реального, евангельского Мессии, чем тот образ могущественного земного царя, который царил в сознании мессианистов евангельской эпохи. Поэтому автор послания и настаивает на том, что Мессия — не какой-то таинственный могущественный ангел, а совершенно реальный Человек, Своей человечностью принципиально не отличающийся от любого из нас. Но полнота Божия, которую несёт в Себе этот Человек, ставит Его выше ангелов: ведь никому из ангелов такой полноты дано не было.

Суббота, шаббат в иудаизме — основа основ. Без соблюдения шаббата иудаизма нет, это понятно каждому правоверному еврею, и евангельские времена от наших тут ничем не отличаются. Но что значит соблюдать шаббат? Для религиозного сознания это означает прежде всего соблюдать соответствующие ритуальные запреты.

Таких запретов уже в те времена было практически столько же, сколько сегодня, столько, что человеку, если только он не родился и не вырос в ортодоксальной еврейской среде, соблюсти их все бывает обычно совершенно невозможно — что-нибудь он обязательно забудет, где-нибудь ошибётся и сделает что-нибудь запрещённое. Вот фарисеи как раз, будучи людьми глубоко и по-своему искренне религиозными, и следили за тем, чтобы запреты не нарушались. Срывать колосья — тоже работа, которая, как всякая работа, в шаббат запрещена, а значит, ученики Иисуса шаббат нарушили.

Фарисеи указывают на это нарушение Учителю — они думают, что Он просто плохо наставляет Своих учеников, не учит их соблюдать шаббат, как должно, стало быть, с Него в первую очередь и спрос. Иисус же отвечает им совершенно неожиданно — напоминая известную описанную в Книге Царств историю, когда первосвященник дал скрывающемуся от Саула Давиду хлебы предложения — пищу исключительно священническую. Тем самым он, казалось бы, нарушил Тору, которая запрещает есть хлебы предложения всем, кроме священников — и запрет тут прямой, это не список ритуальных запретов шаббата, составленный комментаторами.

Бывают, однако, ситуации, когда можно даже то, чего обычно нельзя. Шаббат не может и не должен превращаться в самоцель, он лишь средство, как и весь культ, весь ритуал. Стоит забыть об этом, сделать их целью — и на место духовной жизни, богообщения приходит религиозный ритуализм и законничество, эту жизнь убивающие. Простые вещи, о которых, однако, приходится напоминать — и прежде всего людям глубоко и по-своему искренне религиозным.

В спорах фарисеев с Христом о субботе коренное различие заключается в том, что полагается важным. Фарисейская позиция, на первый взгляд, проста: написано «не делай в субботу никаких дел твоих», значит, и не будем делать. Хоть трава, как говорится, не расти, а мы будем спокойны. Ведь мы выполнили заповедь, и не позволим к себе придраться никому, даже Тому, Кто эту заповедь дал. Он просто вынужден будет дать фарисею райские блага, ведь все выполнено. В центре, таким образом, оказывается сам фарисей и его переживание собственной праведности. Устремление к формальному исполнению заповедей несет в себе скрытое желание оградить от вмешательства Творца всю «остальную» жизнь, к заповедям несводимую.

А для Сына Божьего в центре — живой человек, страдающий и нуждающийся. Формально заповедь может быть и нарушена, но при этом в мир входят и действуют в нем Божья любовь, Божье милосердие. Обличая фарисеев, Господь Иисус говорит о том, что подлинной ценностью должны быть добро и спасение души: «должно ли в субботу добро делать, или зло делать? душу спасти, или погубить?» Когда нам нужно принимать решения подобного рода, важно помнить простой и практичный критерий, который дает нам здесь Сам Христос.

Закон, правила лишь стартовая площадка для любого творчества. Уподобим его гаммам. Любой ученик должен много лет изо дня в день играть гаммы, чтобы научиться исполнять Баха. И тогда возражения фарисеев становятся очевидно нелепы, как нелепо было бы возражать против блестящего исполнения Баха. Да, мы все еще ученики, в отличие от Господа. И поэтому мы должны играть гаммы. Но даже ученик-первоклашка уже пытается играть простенькие этюды, понимая, что гаммы не самоцель, их исполнение подчинено высшей цели. И так должно быть со всеми нашими ритуалами. Вот что на самом деле означают слова: суббота для человека, а не человек для субботы. Ибо часто можно видеть иное, вольное, понимание этих слов, ведущее к «философскому» отношению к постам и молитвословиям. Мы должны быть очень уверены, что хорошо играем гаммы, чтобы позволить себе это.

Снова Господь, отвечая фарисеям, обращается и ко всем нам. "Суббота для человека, а не человек для субботы" – слова эти утешительны, иногда, кажется, чересчур. Субботний день, шаббат, это узаконенный обязательный выходной день для каждого иудея. День, когда нельзя совершать никакую работу, например, еда на этот день должна быть приготовлена заранее. Иисус отвечает фарисеям на законный упрек: как же можно рвать колосья в день, который Сам Господь определил как день отдыха. Поверхностный смысл Его слов довольно прост: выше любого закона стоит милость, необходимость поддержания жизни. И часто хочется, нарушая то или иное установление, утешить себя самого этими словами – ну ничего же страшного, в конце концов, вот и Христос сказал… Меж тем, думается, у этих слов есть еще более глубокое значение.

Суббота дана не просто для "ничегонеделанья", чтобы валяться на диване, помнить день субботний – значит, попробовать войти в мир и покой совершенства замысла Бога о мире. Уподобиться Ему и радоваться тому, как прекрасно и мудро Он устроил природу вокруг нас, птиц, зверей и животных, как тонко и хрупко равновесие, которое Господь заложил в мир. "Суббота для человека" – то есть каждый из нас создан для того чтобы хранить в своем сердце не только сокрушение о грехах, но и память о глубине милости Бога к сотворенному Им миру. И если мы сумеем внять этому призыву, то руководить нашей жизнью будет не страх нарушить тот или иной запрет, а милость и мир седьмого дня творения.

Почему не в субботу? Как понять это? Покой для Бога. Покой ради молитвы – это понятно. Но вот есть эта ранимость и хрупкость стеклянной розы, которая лежит, лежит, лежит… а вдруг сейчас проедет машина и раздавит её, превратит в осколки. Вроде бы, проходит все: и снегопад, и ветер, и луна, сменяются картины неба. Но вот хрупкость этой розы – это что-то особое и драгоценное. Нам кажется, что, раз эта роза пережила так много: и ветер, и снегопад, и метель, - то ничего с ней не станется за субботу. Но она хрупкая, она стеклянная. И так душа каждого человека. Нам кажется, что Иисус, Господь наш, Он с каждой душой вот так — как с хрупкой стеклянной розой. Которой, если коснулся, надо согреть и положить в надежное место, чтобы никакая машина ее не раздавила, и это место – Его руки. Как только коснулся… и что если это суббота? А молитва – это дыхание.

Заповедь о субботе дана Самим Богом в Законе Моисеевом, более того, именно ее соблюдение объявлено знамением завета, заключенного Богом со Своим народом. Разве можно называть человека (а словосочетание «сын человеческий» без заглавных букв, которых нет в устной речи, означает просто «человек») господином над такой важной Божьей заповедью? Однако Иисус это делает! В каком случае это возможно? Не тогда, когда эта заповедь не исполняется, а тогда, когда она превзойдена. Смысл этой заповеди в том, чтобы человек один день из семи посвящал делам Божьим, это своего рода «десятина», приносимая Богу, — только не деньгами или плодами, а временем. Тогда понятно, что человек становится не рабом этой заповеди, а ее господином, когда отдает Богу больше, чем одну седьмую своей жизни. Например, как Сын Человеческий, — всю жизнь. Опять мы видим, что для Иисуса очевидно, что служение Богу не «календарно», а постоянно, Он свободен от рабства этой заповеди, потому что каждый Его день — это «суббота», день, отданный Богу.

Почему не в субботу? Как понять это? Покой для Бога. Покой ради молитвы – это понятно. Но вот есть эта ранимость и хрупкость стеклянной розы, которая лежит, лежит, лежит… а вдруг сейчас проедет машина и раздавит её, превратит в осколки. Вроде бы, проходит все: и снегопад, и ветер, и луна, сменяются картины неба. Но вот хрупкость этой розы – это что-то особое и драгоценное. Нам кажется, что, раз эта роза пережила так много: и ветер, и снегопад, и метель, - то ничего с ней не станется за субботу. Но она хрупкая, она стеклянная. И так душа каждого человека. Нам кажется, что Иисус, Господь наш, Он с каждой душой вот так — как с хрупкой стеклянной розой. Которой, если коснулся, надо согреть и положить в надежное место, чтобы никакая машина ее не раздавила, и это место – Его руки. Как только коснулся… и что если это суббота? А молитва – это дыхание.

Суббота — это день, посвященный Богу, день, в который заповедано не делать никакого своего дела, а делать только дела Божии. Что такое свое дело? Ну, например, работа. А что такое дело Божие, то есть дело, угодное Богу? Для ответа на этот вопрос нужно или прямо спросить у Него Самого, или хорошо знать, какой Он. Конечно, проще не работать и вообще запрещать то, что похоже на работу. Фарисейская интерпретация закона шла именно этим путем, поэтому Иисуса все время обвиняли в нарушении заповеди субботы за Его исцеления. А Он пытается обратить людей к живому Богу, Его вопрос означает: люди, каков ваш Бог? Он благ или зол? В чем Его воля — в спасении или погибели? Знаете ли вы вашего Бога? Эти же вопросы обращены и к нам. Фарисеи в ответ смолчали. А что ответим мы?

Для правильного понимания смысла Послания к евреям важно помнить о том, кем и когда оно было написано. Согласно общепринятому сегодня среди библеистов мнению, автором послания был не сам Павел, а кто-то из его учеников, и написано оно было уже после мученической кончины апостола, который, по-видимому, был казнён во второй половине 60-х гг. Скорее всего, Послание к евреям появилось на свет уже после 70 г., который стал переломным годом еврейской, а во многом и мировой истории. Именно в этом году после поднятого зелотами антиримского восстания Иудея была разгромлена, а Иерусалим и Храм разрушены до основания в буквальном смысле слова. По масштабам эта катастрофа была сопоставима с катастрофой 587 г. до н.э., когда город и Храм были разрушены вавилонской армией, и для еврейского народа начался период семидесятилетнего Вавилонского плена. Такие события неизбежно вызывают кризис, как социальный и политический, так и религиозный. А кризис, переживаемый в 70-е гг. еврейским народом и Синагогой, не мог не затронуть и Церковь, которая в это время была ещё преимущественно иудео-христианской и по составу, и, что ещё важнее, мировоззренчески: иудеохристианские взгляды и традиции определяли менталитет как первохристианской, так и, отчасти, раннехристианской Церкви.

Между тем, одним из признаков религиозного кризиса был мистический мессианизм, быстро сменявший как в околосинагогальных, так и в околоцерковных кругах мессианизм политический. Впоследствии мессианизм этот породил многочисленные гностические школы и движения. И если политический мессианизм видел в Мессии обычного человека, земного правителя, действующего по воде Божией, то мессианизм мистический скорее готов был видеть в нём некое сверхчеловеческое существо, больше похожее на ангела, чем на человека. А неизвестный нам по имени автор послания не устаёт напоминать, что Мессия больше любого ангела (ст. 1 – 4), что путь в Царство человеку открыли отнюдь не ангелы (ст. 5 – 12), что ангелы — всего лишь тварные духи, исполняющие у Бога сугубо служебные функции (ст. 13 – 14). Он напоминает своим читателям, что смысл христианства не в мистике, а в том, чтобы войти в то Царство, которое принёс в мир Спаситель, и укорениться в нём, найдя там то, чего не может дать человеку никакая мистика и никакие ангелы.

В сегодняшнем чтении апостол Павел приводит примеры ветхозаветной веры и предлагает очень интересную трактовку поведения Авраама. Может быть, для нас, выросших в христианской культуре, совершенно очевидно, что, если уж мы верим в Бога, — то верим и в воскресение мёртвых. Однако даже во времена Павла это было отнюдь не очевидно. Тем более неочевидно это было во времена Авраама. Строго говоря, у Авраама не было особых оснований верить в воскресение. Ведь для человека того времени и культуры бессмертие обреталось именно в детях, другого продолжения жизни Авраам предположить не мог. Но Павел говорит, что Авраам настолько доверял Богу, обещавшему, что Исаак будет отцом великого народа, что ни секуды не сомневался — обетование будет выполнено, даже если Исаак будет принесён в жертву. Как это может быть? Да разве важно, как? Авраам не думает, как это будет, он просто принимает как факт, что Божии слова не могут противоречить друг другу — а значит, как-то это совместится... И вот это доверие вменяется в праведность.

«И: в начале Ты, Господи, основал землю, и небеса — дело рук Твоих; они погибнут, а Ты пребываешь; и все обветшают, как риза, и как одежду свернешь их…» В сегодняшнем тексте апостол ссылается на текст пророка Исаии: «поднимите глаза ваши к небесам, и посмотрите на землю вниз: ибо небеса исчезнут, как дым, и земля обветшает» (Ис 51:6). Но это, разумеется, совсем не единственное место книги пророка Исаии, где говорится о конце дней. Это часть любого пророческого служения напоминать людям о конце дней «земли и неба», о конце существования физической Вселенной. «И истлеет все небесное воинство; и небеса свернутся, как свиток книжный; и все воинство их падет, как спадает лист с виноградной лозы, и как увядший лист — со смоковницы» (Ис 34:4). Сергей Аверинцев писал так: «Светом последним светлеется твердь, / Белые стены как мирная смерть, / свитком свиваются все времена, / медлят минуты и чаша полна». Мирная смерть это что-то очень важное и для нас сегодня, потому что картины конца нас могут пугать, а значит неизбежно повергать нас в депрессию. И слова Аверинцева это не какое-то позднее толкование, утешению которого мы можем не доверять, ибо уж очень оно современное, молодое, не проверенное временем. Нет: сам пророк говорит тут же: «скажите робким душою: не бойтесь; вот Бог ваш, придет отмщение, воздаяние Божие; Он придет и спасет вас» (Ис 35:4). Надо всего лишь войти в мир Божий, сейчас, еще на земле и тогда вместе с апостолом сказать с радостью: «Ты тот же, и лета Твои не кончатся». Нам не важна наша собственная посмертная судьба, мы настолько любим Господа, что растворяем в Нем свою самость. Главное, что «Ты тот же, и лета Твои не кончатся», главное, что Ты, возлюбленный Боже, не умрешь смертью тления. А в Тебе все, кто вошел в Твой мир, и кого мы так любим.

На первый взгляд, вопрос о шаббате и о том, как его соблюдать, кажется вопросом сугубо ритуальным, и все дискуссии на эту тему между Иисусом и упрекающими его фарисеями нередко представляются нам сегодня лишь спором о тонкостях Торы, которые к нашей христианской жизни никакого отношения не имеют. Но так может казаться лишь до тех пор, пока мы не задумываемся о том, что такое шаббат. Для нас сегодня ответом на этот вопрос является синагогальный календарь, шаббат для нас, как правило, ассоциируется с субботним днём, который в еврейском календаре был и остаётся седьмым, а нами сегодня нередко воспринимается, как шестой. А между тем изначальный смысл шаббата был в том, чтобы отделить для Бога некую часть отпущенного нам времени, освятив её и полностью посвятив богообщению, так, чтобы присутствие Божие раскрылось в шаббат настолько полно, насколько это доступно участвующим в праздничном собрании и в праздничной жертвенной трапезе. И тогда встаёт закономерный вопрос: а что, если в мир пришёл Тот, Кто несёт в себе полноту Божию и полноту Царства, так, что само Его присутствие освящает каждого, кто готов Ему открыться? Не станет ли каждое Его действие, через которое открывается эта полнота, тем освящением, которого искали участвующие в шаббате? А если несущий Царство в мир им не интересен, того ли они ищут, того ли ждут от шаббата? Не выродился ли он для них в пустую формальность, в голый ритуализм, духовно уже ничего никому не дающий? Отношение к тому, что делает Иисус, и становится показателем подлинности духовной жизни тех, кто оказывается рядом с Ним. И дело тут даже не в формальном принятии, ни в каких-то исповеданиях веры. Дело в том, ощущают ли те, кто говорит о себе, что они ищут Бога и хранят покой шаббата, дыхание того Царства, которое вошло в мир, или видят лишь формальное нарушение ритуала. От ответа на этот простой практический вопрос зависит для отвечающих всё. В том числе и надежда на спасение.

В сегодняшнем отрывке можно выделить три эпизода: призвание Левия Алфеева, разговор с учениками фарисеев и Иоанна Крестителя о посте и разговор с фарисеями о соблюдении субботы. Во всех трех эпизодах показан нарастающий конфликт между Иисусом и фарисеями. Фарисеи не могут принять той новизны в отношениях с Богом и людьми, которую им предлагает Христос. В их представлении главное — буква закона. Они осуждают Иисуса за то, что Он общается с мытарями, сборщиками налогов в пользу Рима. Таких людей считали изменниками и большими грешниками. Для благочестивого человека считалось недопустимым сидеть с ними за одним столом. Но для Христа оказывается важным другое — жажда спасения, заставляющая многих мытарей и грешников следовать за Ним. Левий оставляет свое доходное место и тотчас идет за Иисусом.

Непонятно для фарисеев и отношение Иисуса к посту. Пост — аскетическое средство, к которому прибегали аскеты с давних времен в надежде приблизиться к Богу. Но ученики Христа не могут поститься: ведь Тот, к Кому они стремятся, уже с ними. Время поста наступит, когда Христа не будет рядом. Непонимание фарисеев Христос сравнивает с тем, как старая ткань не может быть зашита заплатой из новой, а старые, непрочные мехи для вина не могут удержать вина молодого. Чтобы воспринять те новые отношения, которые предлагает Иисус, нужно обновиться самим.

Так, Христос ставит ветхозаветный закон о субботе не над человеком, но на служение человеку. Для Бога человек важнее. Суббота сама по себе не имеет ценности, но установлена для человека. Христос, Бог, ставший человеком, «Господин субботы» утверждает первенство человека перед буквой закона, заменяя ее отношениями любви и веры.

Сегодняшнее чтение представляет собой короткое, но насыщенное описание проповеди Иисуса в его родной Галилее, где Он, как видно, нередко проповедовал не только в домах и синагогах, но и на открытом воздухе (ст. 13; под «морем» здесь подразумевается не Средиземное море, а Генисаретское озеро). Нередко в одном с Ним доме и за одним столом оказывались люди, чья репутация в обществе верующих была не слишком хороша (ст. 15). «Мытарями» называют в Евангелиях сборщиков налогов (податей), наподобие упомянутого в отрывке Левия Алфеева (ст. 14). В еврейском обществе их считали предателями, ведь они собирали налоги в казну Римской империи, под властью которой находилась в это время Палестина, и многие смотрели на них, как на пособников оккупационных властей. Неудивительно, что таким уважаемым среди верующих людям, как книжники и фарисеи, подобное соседство не очень-то нравилось (ст. 16). «Фарисеями» называют в Евангелиях членов особых религиозных братств, существовавших в это время при синагогах. Это была наиболее активная часть Синагоги, фарисеи много времени уделяли проповеди (не только среди евреев, но нередко и среди язычников), благотворительности, религиозному образованию. Они не без оснований считали себя ядром синагогальной общины, и соседство с людьми, которые с этой точки зрения ничего из себя не представляли, с людьми, известными своим очевидно неправедным образом жизни, конечно, должно было их коробить. К тому же, они не считали таких людей достойными общения с таким Учителем, как Иисус, а для Него считали зазорным садиться с ними за один стол. Что же касается Самого Иисуса, то Он, напротив, считает таких людей заслуживающими не отторжения, а помощи: ведь каждый их них может раскаяться в своих грехах и обратиться к Богу (ст. 17). И к религиозной жизни Он относится не так формально, как многие религиозные люди в то время: и пост, и суббота для Него не самоцель, а средство для того, чтобы установить отношения с Богом, столь необходимые человеку, который всегда остаётся главной целью (ст. 27–28). Такая позиция, конечно, неизбежно должна была привести к конфликту с религиозными формалистами, для которых никакие отступления от установившихся норм и правил неприемлемы по определению, так что образ нового вина, вливаемого в старый бурдюк (мехи) (ст. 22), едва ли мог вызвать у них что-нибудь, кроме раздражения.

Вопрос о шаббате, о его соблюдении и нарушении в евангелиях возникает постоянно. Оно и понятно: проблема соблюдения шаббата была в иудаизме одной из основных. Целые трактаты были написаны комментаторами Торы с обоснованием того, что именно можно делать в шаббат, а чего нельзя, в каких случаях то или иное действие будет нарушением шаббата, а в каких оно допустимо.

К примеру, относительно лечения консенсус сводился к пониманию, что в шаббат можно и нужно спасти человека от смерти, если она ему угрожает, а значит, можно и нужно провести медицинские процедуры, необходимые, выражаясь современным языком, по жизненным показаниям, процедуры экстренные, без которых больной умрёт. Если же такой срочности нет, с лечением можно не спешить: ведь это — тоже работа, а работа в шаббат запрещена.

Ради спасения жизни шаббат нарушить можно, а вот ради немедленного излечения — нет. Случай с сухоруким человеком был как раз таким, когда можно было не спешить: смерть ему не грозила — он ведь уже прожил таким образом не один год, а значит, исцелить его можно было и по окончании шаббата. Иисус же смотрит на шаббат совершенно иначе, возвращая ему его изначальный смысл. Изначальный же смысл шаббата состоял отнюдь не в ритуальных ограничениях и запретах, а в том, чтобы провести день в Божьем присутствии, посвятив его богообщению целиком и без остатка.

Все запреты и ограничения в конечном счёте были направлены на то, чтобы выключить человека из той повседневной «текучки», которая сильно затрудняет богообщение, а порой делает его просто невозможным. Между тем исцеление, совершённое Иисусом, именно и являло собравшимся ту полноту Царства, которая открывала возможность богообщения, прежде народу Божию неизвестную. И вот теперь оказывалось, что ритуальные запреты, понятые чисто формально, начинали препятствовать богообщению вместо того, чтобы ему помогать.

Иисус не случайно задаёт окружающим Его людям вопрос о спасении «души», о спасении жизни. Исцеляя, Он приобщает исцеляемого Им человека к полноте жизни Царства — а Ему заявляют, что, поступая так, Он нарушает шаббат. Так что же такое тогда шаббат — полнота богообщения или система запретов ради запретов? На этот вопрос каждый должен был ответить себе сам.

В сегодняшнем рассказе Иисус затрагивает сам смысл заповеди о субботе. Она была дана народу Божьему для того, чтобы приучить его посвящать свою жизнь Богу. Для начала — один день в неделю. В связи с этим Господь спрашивает фарисеев, что означает это посвящение — в том, чтобы просто ничего не делать в субботу (а иногда бездействие — это злодейство), или в том, чтобы делать добро? Этот вопрос напрямую обращен и к нам. Войдя в Новый завет с Богом, мы посвятили Ему всю свою жизнь — все дела, слова, мысли, все аспекты нашего бытия. Что же означает это посвящение? И каким оно должно быть? И как сделать так, чтобы жизнь оказалась посвящена не исполнению заповеди о субботе (в нашем ее понимании), а Самому Богу, Который есть любовь?

Иногда поведение Иисуса может показаться прямо вызывающим. Зачем, казалось бы, надо было Ему исцелять человека с сухой рукой именно в шаббат и именно в синагоге? Это ведь было прямым и очевидным вызовом не только конкретно и именно фарисеям, но и вообще устоявшимся уже к тому времени представлениям о нормах и правилах шаббата, в частности, и о тех ритуальных запретах, которые были с ним связаны.

Обычное правило было таким: помощь человеку в шаббат, включая помощь медицинскую, оказывалась в той форме и в том объёме, какой был необходим по жизненным показаниям. Если бы, к примеру, сухая рука исцелённого человека непосредственно угрожала его жизни, никто не упрекнул бы Иисуса за исцеление. Если, однако, прямой и непосредственной угрозы жизни не было, лечение в шаббат не производилось и откладывалось до его окончания.

Можно кстати заметить, что, например, в медицинских учреждениях Израиля этими правилами руководствуются и сегодня: в шаббат проводятся лишь необходимые плановые медицинские мероприятия и оказывается необходимая по жизненным показаниям экстренная помощь. Ситуация с исцелённым Иисусом человеком явно была другой: наличие сухой руки его жизни никак не угрожало, и исцеление поэтому вполне можно было отложить до окончания шаббата. Иисус же, как мы видим, этого не делает и исцеляет человека именно в шаббат.

На первый взгляд такое исцеление может показаться демонстративным и потому вызывающим нарушением шаббата. На самом же деле всё обстоит прямо противоположным образом. В данном случае ведь речь идёт не о медицинской помощи, а об исцелении. О явлении Царства и его силы. То есть о том самом, ради чего и существует шаббат как таковой.

В евангельские времена много спорили о связанных с шаббатом ритуальных нормах и предписаниях, и за ограничениями нередко забывали главное: шаббат — не день ритуальных запретов, а день, который надо провести в Божьем присутствии. Иисус же как раз и стремится вернуть шаббату его подлинный смысл. В самом деле: может ли шаббат быть самим собой больше — не по форме, а по сути — где бы то ни было, кроме Царства? Войти в Царство и означает войти в покой шаббата — притом в полноте, какая нигде больше немыслима.

Именно это и предлагает Иисус тем, кто стал свидетелями совершённого Им исцеления — они фактически оказались на пороге Царства, все, сколько их там ни было. Но многие из присутствующих Царства вовсе не заметили — зато очень хорошо аметили нарушение связанных с шаббатом религиозных предписаний. Вот этот акцент на внешнем в ущерб сущностному, на религии в ущерб Царству и был главной помехой на пути в Царство для религиозных людей. Помехой, которую надо было преодолеть — или отказаться от пути в Царство вовсе. Тут уже каждый выбирает своё. И несёт все последствия своего выбора.

Чем объяснить поведение фарисеев в этом отрывке? — первый вопрос. Параллельно ему — второй: а чем объяснить поведение Иисуса? Современному читателю Евангелия, воспитанному на ценностях гуманизма, легко увидеть в фарисеях этакие «исчадия ада». Сами мы безоговорочно на стороне Иисуса — и разве это не значит, что мы намного лучше их, даже если по жизни не особенно часто вспоминаем о Боге? Вдумаемся...

Фарисеи были религиозной партией с преданием, основанным на скрупулезном исследовании Закона Моисея. Многие вещи казались им самоочевидными, например, что человек с иссохшей рукой за что-то наказан Богом. Принять тот факт, что духовность может исходить из какого-то иного источника, равносильно потере всего. И если чудо исцеления в субботу налицо — оно было плодом «другой» какой-то духовности... уж не сатанинской ли?

Теперь вглядимся еще раз в наш эпизод. Вот, я свидетель очевидного чуда... Оно вторгается в мой привычно-объяснимый мир, разрушая его. Что мне легче: в ликовании сердца склониться перед случившимся с кроткой благодарностью или отвернуться, бормоча, что чудо совершено «силою веельзевула»?

С другой стороны, что значило для человека с иссохшей рукой, страдавшего уже много лет, подождать еще один день? Что стоило Иисусу подождать еще один день и не искушать фарисеев? Ведь, в самом деле, однодневное промедление на фоне целой жизни роли не играет. Но, видимо, не так для любви Божией. Можно ли отсрочить нежданную встречу? А подождать любить? Встретившиеся в данном евангельском тексте Врач и больной могли ли помедлить раскрываться навстречу друг другу? Дело не в революционности Иисуса, не в нарочитой провокационности Его поведения. Дело всего лишь в том, что Его любовь — настоящая.

На первый взгляд, вопрос о шаббате и о том, как его соблюдать, кажется вопросом сугубо ритуальным, и все дискуссии на эту тему между Иисусом и упрекающими его фарисеями нередко представляются нам сегодня лишь спором о тонкостях Торы, которые к нашей христианской жизни никакого отношения не имеют. Но так может казаться лишь до тех пор, пока мы не задумываемся о том, что такое шаббат. Для нас сегодня ответом на этот вопрос является синагогальный календарь, шаббат для нас, как правило, ассоциируется с субботним днём, который в еврейском календаре был и остаётся седьмым, а нами сегодня нередко воспринимается, как шестой. А между тем изначальный смысл шаббата был в том, чтобы отделить для Бога некую часть отпущенного нам времени, освятив её и полностью посвятив богообщению, так, чтобы присутствие Божие раскрылось в шаббат настолько полно, насколько это доступно участвующим в праздничном собрании и в праздничной жертвенной трапезе. И тогда встаёт закономерный вопрос: а что, если в мир пришёл Тот, Кто несёт в себе полноту Божию и полноту Царства, так, что само Его присутствие освящает каждого, кто готов Ему открыться? Не станет ли каждое Его действие, через которое открывается эта полнота, тем освящением, которого искали участвующие в шаббате? А если несущий Царство в мир им не интересен, того ли они ищут, того ли ждут от шаббата? Не выродился ли он для них в пустую формальность, в голый ритуализм, духовно уже ничего никому не дающий? Отношение к тому, что делает Иисус, и становится показателем подлинности духовной жизни тех, кто оказывается рядом с Ним. И дело тут даже не в формальном принятии, ни в каких-то исповеданиях веры. Дело в том, ощущают ли те, кто говорит о себе, что они ищут Бога и хранят покой шаббата, дыхание того Царства, которое вошло в мир, или видят лишь формальное нарушение ритуала. От ответа на этот простой практический вопрос зависит для отвечающих всё. В том числе и надежда на спасение.