Мысли вслух на Исх 34:1-35

Близость к Богу все преображает. Сорок дней и ночей пробыл Моисей в общении с Богом и все это время не ел и не пил. И не обессилел, а наоборот, исполнился какой-то новой силы, такой, что лицо его стало сиять лучами, потому что Бог говорил с ним. Слушая Бога, он наполнялся жизнью (см. Втор. 8:3; Мф. 4:4). Исполняя Его волю, записывая заповеди на скрижалях, он получал пищу и питье (см. Ин. 4:34). Созерцая славу Божию, он преображался в тот же образ (см. 2 Кор. 3:18). «Если же служение смертоносным буквам, начертанное на камнях, было так славно, что сыны Израилевы не могли смотреть на лице Моисеево по причине славы лица его преходящей, — то не гораздо ли более должно быть славно служение духа?» (2 Кор. 3:7).

Вновь и вновь на разные лады в Библии повторяются слова первой заповеди Моисеевой: Бог Один, и никому иному поклоняться нельзя. Давайте не будем сейчас на этой заповеди останавливаться, посмотрим на последующие слова: имя Его — ревнитель, Он Бог ревнитель.

Мы, как правило, неодобрительно относимся к явлению ревности. Нам она представляется чувством собственника, недостойным современного человека. Ревнитель не уважает свободу объекта ревности, он заключает его в ревность, как в тюрьму. Так что, если здесь написано, что «ревнитель» — это имя Божие, то есть выражение некоего аспекта Его сущности, то не рисует ли оно нам Бога превратно?

Попробуем отвлечься от наших современных «гуманитарных» ассоциаций со словом «ревность» и понять, что же нам говорит Писание. Во-первых, ревность никогда не является источником сама себе, она вытекает из какого-то сильного отношения, например — любви. Во-вторых, ревность — это когда небезразлично, как живет и что делает объект ревности. В-третьих, ревность — это отношение, а не поступок, лишающий свободы. Но, если так, то все это действительно о Боге — Он любит нас такими, какие мы есть; Ему совсем небезразлично, как мы живем и что делаем; выражая Свое мнение о нашей жизни и даже давая Свои заповеди, Он никогда не лишает нас свободы.

Запрет варить козлёнка в молоке его матери стал основой многих норм кашрута в иудаизме, в частности, связанных в запретом смешивать мясные блюда с молочными. Между тем, дело тут не мясе и не в молоке. На это указывает, между прочим, и сама форма соответствующей законодательной нормы: с одной стороны, здесь упоминается необходимость освящения первых плодов, а с другой — тот самый козлёнок, сваренный в молоке матери. На первый взгляд, речь идёт о вещах, между собой никак не связанных.

На самом деле связь есть, хотя и не столь явная. Дело в том, что, судя по тем данным, которые дошли до нас в связи с религиозной практикой целого ряда ближневосточных народов (включая и ближайших соседей евреев), козлёнок, сваренный в козьем же молоке — блюдо ритуальное, связанное, вероятно, с культом Великой богини, покровительницы плодородия и деторождения, культ которой был распространён на Ближнем Востоке повсеместно. Поклонялись ей и в городах Галилеи, и в Иудее, и в Самарийской степи, и поклонялись задолго до переселения в Палестину Авраама.

После завоевания евреями обещанной им Богом земли культ Великой богини распространился среди них довольно широко: как известно, язычество процветало в народе Божием пышным цветом, вызывая обличения пророков, именно в «астартах и ваалах» видевших наибольшую угрозу яхвизму. Но ведь Великая богиня, та самая «Астарта», не случайно привлекла внимание недавних кочевников: им хотелось получить поддержку свыше и благословение на свою новую, оседлую, земледельческую жизнь, и многим казалось, что Яхве тут не помощник: ведь Он — Бог пустыни и степи, Бог кочевников, а не оседлых жителей — земледельцев.

И вот в Торе появляются одновременно запрет на участие в культе Великой богини и требование посвящения первых плодов Богу, тому самому Яхве, Который, оказывается, поддержит Свой народ не только в пустыне и в степи, но и в поле, в саду, в винограднике. Если, конечно, сам народ этого захочет. И если обращаться со своими нуждами он будет не к «астартам и ваалам», а к Богу, Который не только вывел их из Египта и провёл через пустыню, но и привёл на ту землю, на которой, уж конечно, не оставит их без помощи и поддержки.

Нимб в сегодняшней религиозной (да и не только) литературе стал безусловным и безоговорочным свидетельством святости. Даже люди неверующие прекрасно знают, что настоящего святого без нимба не бывает. Но что же такое, на самом деле, то сияние, которое видели над головой Моисея, когда он спускался с горы? Речь, разумеется, идёт не о физическом свете. Речь о том самом присутствии Божием, которое открылось Моисею на Синае, а затем сопровождало народ на протяжении всей его многотысячелетней истории. Его видели у Тростникового моря, и над Скинией, и в Святом-Святых Иерусалимского Храма. Но то были места, особо отмеченные Богом. Конечно, Бога нельзя сравнить по существу ни со светом, ни с тьмой. Но Бог может при желании обозначить на земле место, где Его можно найти и где с Ним можно встретиться лицом к лицу. И Бог Израиля обозначал такие места светлым или сияющим облаком. Но то были места, обозначенные Богом, как места встречи с Ним. А что могло значить это сияние над головой Моисея? То, что Бог отметил Своего служителя? Очевидно, да. Но ведь человек не камень и не дерево, чтобы Бог стал Его просто использовать, ставя на нём Свои метки. Да и освятиться так, как освящается камень или дерево, человек не может. В самом деле, мера освящённости человека зависит ведь, в первую очередь, от его доверия к Богу и от его готовности повиноваться Ему, тут всё определяется интенцией человека, и если на камне или на дереве прикосновение Божие просто оставляет свой след, который остаётся навсегда, то следствием прикосновения Бога к человеческому сердцу становится обращение этого человека к Богу. И чем глубже и последовательнее обращение, чем ярче выражена связанная с ним интенция, тем сильнее проявляется и освящённость обратившегося. А что, если она станет настолько глубокой и постоянной, насколько это вообще возможно для падшего человека? Тогда вполне возможно ожидать чего-то наподобие того сияния, которое видели окружающие над головой Моисея. Ведь тогда присутствие Божие сможет пребывать на обратившемся человеке так же непрерывно и свободно, как оно пребывает на объектах, не имеющих собственной воли и потому не могущих противопоставить себя Богу. Вполне свободным Бог себя чувствует или с объектами неодухотворёнными, с чьей волей Ему не приходится считаться из-за отсутствия таковой, или с людьми, который полностью вручили себя Ему: с волей таких людей у Него нет проблем. И места, где Бог чувствует Себя свободно, Он отмечает одинаково — сиянием.