Мысли вслух на Исх 11:10-12:14

Бог определяет празднование Пасхи как установление вечное. Вечен и завет Моисеев, в котором заповедь субботы занимает особое место. Но Иисус показывает, что за законом, за заповедями стоит действительно вечная забота Бога о человеке, и человек призван руководствоваться не буквальной интерпретацией заповедей, а именно такой же заботой, милостью. Каждодневный, ежеминутный выбор «по милости» и соединяет это мгновение с вечностью, делает нас носителями Божьего благословения.

Даже беглый взгляд на двенадцатую и тринадцатую главу Книги Исхода позволяет увидеть в этих главах ритуальный текст, посвящённый празднику Песах, тому самому празднику, который праздновал Иисус со Своими учениками, собравшись на трапезу, которую мы называем Тайной Вечерей. Этот ранний (скорее всего, допленный) текст связывает смысл праздника Песах с избавлением народа Божия от смерти: жертвенная кровь на дверных косяках отводит от дома руку ангела смерти.

Впоследствии, после плена, в эпоху Второго Храма пасхальный седер (порядок празднования Песаха, центром которого была ритуальная трапеза) оказался связан с темой Исхода. Каждый верующий еврей, празднуя Песах, должен был заново пережить то освобождение из египетского рабства, которое исторически народ пережил во время Исхода.

Такое переосмысление центрального события праздника произошло, скорее всего, во время Вавилонского плена. До плена в центре стояло не столько освобождение от рабства, сколько избавление от смерти, и допленный текст, который мы читаем сегодня в Книге Исхода, свидетельствует нам об этом со всей очевидностью. И во время того пасхального Седера, который для Церкви стал первой евхаристией, Спаситель вновь возвращает пасхальному седеру его первоначальный смысл.

Он возвращается к теме избавления от смерти — центральной теме седера допленной поры. Но если во времена Моисея речь шла об избавлении от физической смерти, как о событии, по философскому выражению, экзистенциальном, таком, которое было абсолютно значимо тогда и там, где и когда оно произошло, то теперь речь идёт об избавлении окончательном и абсолютном, таком избавлении, которое затрагивает весь мир, всю полноту времён и пространств, то, что называется с трудом переводимым на иностранные языки еврейским словом «олам». Иисус возвращает празднику его изначальный смысл, доводя его до абсолютной глубины, которой стала полная победа над смертью через Воскресение. Так Ветхий завет соединяется с Новым, а то, что началось во времена Моисея, завершается в дни прихода Мессии.

Смысл праздника Пасхи (который по-еврейски называется Песах) на протяжении времени менялся. Песах (или, как его называют обычно, еврейская Пасха) посвящён сегодня у евреев воспоминанию Исхода. Речь идёт о том, чтобы актуализировать это событие, как бы заново пережив его. Пережив как новое освобождение, даруемое Богом здесь и теперь.

Освобождение от всего, что мешает человеку на пути к Богу. Но так было не всегда. Обращённая к соплеменникам речь Моисея говорит о том, что до Вавилонского плена главным смыслом праздника было избавление от грозящей народу неминуемой смерти. Ангел смерти проходит по земле, поражая дома тех, чьи дверные косяки не помазаны кровью жертвенного животного. Это не угроза людям со стороны Бога. Тут констатация простого и, в общем-то, очевидного факта. Факта, о котором мы сегодня порой забываем, но который от этого не перестаёт быть фактом: жизнь — не естественное состояние человека, а дар Божий. У животных, даже высших, всё не совсем так. Им жизнь дана именно как естественное состояние.

За это они платят отсутствием личностного самосознания и невозможностью богообщения. Конечно, животные, особенно высшие, ощущают Божье присутствие и реагируют на него. Но осознанно, как человек, ответить на призыв Божий они не могут. А человек может. Может потому, что только ему Бог дал то дыхание жизни, которое делает человека уникальным. Это дыхание делает возможным для нас и самосознание, и богообщение. Но дыхание — это процесс. Процесс непрерывного взаимодействия с Богом. Притом взаимодействия осознанного. И если его прервать, прервётся и жизнь.

После грехопадения взаимодействие это и без того заметно ослабело: человеческая жизнь стала лишь бледным подобием того, что было до падения. И, тем более, того, что ждёт человека в Царстве. Но даже то, что осталось, держится в нас благодаря прямому действию Божьему. В перспективе полного преображения, без которого этот остаток жизни вообще не имеет смысла. Не случайно именно в Песах напоминает Иисус Своим ученикам о полной победе над смертью. Именно во время Песаха Он приобщает их к полноте жизни Царства. Тем самым Он возвращает Песаху его изначальный смысл: празднику торжества жизни, её победы над смертью. На этот раз полной и окончательной.

Пасха соединила в себе все доступные человеку символы жизни. Весна, как пробуждение земли. Появление ягнят и принесение одного из них в жертву. Кровь – символ защиты и очищения. Благословение народа, дети, оставшиеся в живых. Пресный хлеб, как символ готовности следовать за Богом. Все это становится символом объединения семьи, народа. Праздником искупления и освобождения, абсолютного доверия. Когда, закрыв дверь, намазанную кровью, люди благодарят Бога за то, что Он вывел их из рабства и даровал землю обетованную.

Традиционно праздник Песах (называемый нередко еврейской Пасхой) связывается с темой Исхода, с его актуализацией. Это основная тема пасхального седера (еврейской ритуальной пасхальной трапезы), а духовный смысл праздника предполагает необходимость каждому пережить Исход заново, как своё собственное освобождение, как уход из Египта, без которого невозможна встреча с Богом. Между тем в Книге Исхода, в изложении Моисея Песах становится не столько праздником освобождения от власти Египта, сколько праздником избавления от смерти.

Ангел смерти должен ночью пройти по домам египтян, поражая первенцев, и он это сделает, обойдя лишь дома евреев, дома, дверные косяки которых окажутся помазанными жертвенной кровью. Песах становится праздником избавления от смерти. Можно, конечно, было бы сказать, что тут одно связано с другим, что евреям как раз и надо было непременно уйти из Египта, чтобы избежать гибели, но в рассказе акценты явно расставлены несколько иначе, да и сама перспектива становится в нём куда шире и глубже той, что охватывает одни лишь земные события.

Оно и понятно: ведь речь идёт о ситуации, когда фараон сказал Богу окончательное «нет», сказав это «нет» Моисею, Божьему человеку. Теперь в Египте могло произойти всё, что угодно. Речь шла не о привилегиях евреям и не о наказании врагов, а о спасении тех, кто иначе был бы обречён вместе со всеми. Сказав «нет» Богу, фараон направил Египет к пропасти, из которой появился ангел смерти, и теперь Богу оставалось лишь сохранить тех, кто в эту пропасть попасть был никак не должен.

Мы сегодня привыкли воспринимать катастрофы и катаклизмы как события чрезвычайные. Если мы к тому же люди религиозные, мы всякий раз задаём себе или другим вопрос: за что Бог нас так наказывает? Между тем, катастрофы и катаклизмы, равно, как и сама смерть — вовсе не аномалия и не наказание. Для падшего мира всё перечисленное норма. Если же ничего такого в нашей жизни нет, то это милость Божия, это значит, что Бог постоянно держит ситуацию под Своим непосредственным контролем.

После прихода Христа, когда, по собственному Его слову, Царство Божье «приблизилось», всё сказанное может быть не так заметно, как во времена Моисея и Исхода, однако по сути ничего в мире не изменилось и не изменится до возвращения Христа во славе и до полного торжества Царства. Люди же не всегда понимали это тогда, зачастую не понимают и сейчас, живя так, как будто и впрямь имеют полное, естественное и неотъемлемое право на мир и безопасность.

Кровь на косяках дверей, останавливающая смерть у входа в дом, свидетельствует о том, что жители этого дома разделили трапезу с Богом, стали участниками Его жизни, а значит, находятся под Его защитой. Исход — не только легендарное бегство одного народа от рабства другого. В глазах библейского автора это начало создания общины верующих в Единого Бога. Здесь впервые он употребляет это слово: «общество», «община». Если раньше стрежень Священной истории составляли рассказы о вере единичных людей, то теперь целый народ выступает в роли собеседника, соучастника в Божьих делах. Наверное, это хорошее определение понятия «Церковь» — не только культовая община, благотворительная организация, «духовное ведомство», но и сообщество, объединенное совместным участием в истории отношений Бога и человечества.

Неудивительно, что основой еврейского праздника Песах (ветхозаветной Пасхи) стало жертвоприношение (ст. 3 – 7), ведь в древности оно всеми без исключения народами и племенами воспринималось как форма общения с высшими силами, с богами и духами. И в яхвизме, история которого начинается призванием Аврама, а завершается в 70 г. н.э. разгромом Второго Храма, жертвоприношение также стало основой культа, ведь и здесь оно было главным средством богообщения. На жертвенную трапезу смотрели как на совместную трапезу Бога и людей, которую ничто не могло заменить. А освящалась Богом прежде всего жертвенная кровь: ведь именно кровь считалась в древности вместилищем жизненного начала, которое в Библии нередко называют «душой» (Быт 9:4, 10, 12, 15). Так освящённое Богом начало жизни соединяло человека с Богом. Но Моисей говорит народу о другом: он говорит об освящённой крови, избавляющей от неминуемой в ином случае гибели (ст. 12 – 13). На первый взгляд, это может показаться несколько странным. Но, если вдуматься, перед нами, в сущности, не что иное, как конкретный случай, отражающий общее положение вещей. А оно состоит в том, что жизнь вообще и жизнь человека в частности — не какое-то неотъемлемое право, а Божий дар, которого без отношений с Богом у человека нет и быть не может. В животном мире, где Бог творит не отдельных животных, а целые виды, так, что каждое животное сотворено согласно образу, характерному для своего вида («по роду их», как выражает эту идею ветхозаветный язык, Быт 1:24–25), жизнь отдельной особи перед Богом не стоит ничего, ценен лишь вид, существование которого входит в замысел Божий о мире. С человеком, сотворённым не по образу своего биологического вида, а по образу и подобию Божию, ситуация иная, но иной она может быть лишь в том случае, если отношения человека с Богом не разрушены. Если же таких отношений нет, человек перед Богом оказывается в положении животного, оказываясь лишь представителем своего биологического вида. Конечно, Бог и в этом случае видит человека как Свой образ и подобие; но без отношений с Богом образ этот в человеке искажается, и поделать с этим без воли человека ничего нельзя, ведь если человек не захочет впустить Бога в свою жизнь, Он не станет вламываться туда насильно. И тогда человек обречён на смерть. Он обречён на неё как представитель своего вида, потому, что по законам природы выживает сильнейший, а жизнь каждого конкретного представителя того или иного биологического вида Богом никак не гарантирована. И обречён как явление живой природы, которая смертна как таковая: бессмертных животных в замысле Бога, как видно, не было. И лишь в контексте отношений с Богом человек получает надежду на жизнь. Пока, в ночь ветхозаветной Пасхи, на жизнь временную. Настанет время, и в другую ночь, в ночь Пасхи Нового Завета, он получит надежду на жизнь вечную.

Из всех казней египетских последняя, смерть первенцев, кажется самой жестокой и самой несправедливой. Конечно, ситуация, когда из-за выбора одного, даже если этот один наделён такой властью, какой был наделён фараон в Египте, страдают все, не является справедливой ни с точки зрения человека, ни с точки зрения Бога. Проблема, однако, заключается в том, что падший мир вообще отнюдь не справедлив. Природа не знает справедливости; точно так же не знает её и общество, живущее по законам, очень напоминающим законы природы, по законам стада или стаи. Между тем, общество, состоящее из падших людей, живёт именно так. В природном мире нередко случается, что ошибка вожака губит стадо; то же случается и у людей, когда ошибка наделённого властью правителя, не знающего Бога, губит целый народ. Казалось бы, в силах Бога предотвратить такое развитие событий, а Бог, желающий человеку добра, непременно должен был бы это сделать. Оно, конечно, так, но с одной оговоркой: предотвратить их можно было бы лишь в том случае, если бы фараон признал над собой власть Бога. Последняя казнь в этом отношении ничем не отличается от всех остальных. И дело здесь не в мести Бога тем, кто Его отвергает, а в том, что без такого признания человек просто не сможет воспользоваться тем спасением, которое Бог может ему дать. Невозможно схватиться за протянутую тебе руку и одновременно её оттолкнуть. А фараон между тем в конце концов решился её именно оттолкнуть, притом оттолкнуть грубо и жёстко, пригрозив Моисею смертью, если тот ещё раз покажется ему на глаза (Исх 10:28). Все отношения с Моисеем и как с человеком, и как с пророком Божиим были разорваны, и Моисей сам это подтвердил (Исх 10:29). Теперь фараону предстояло встретиться с силой Божьей во всей её полноте, а Божья любовь и милосердие оказались от него полностью скрыты. Для Бога такой выбор фараона означает огромные возможности для Египта, упущенные навсегда (ст. 9). Какими они были и какие чудеса могли быть явлены Богом в этой стране, остаётся лишь догадываться. А для фараона встреча с силой Божьей должна была стать поистине страшной, ещё и потому, что удар её падал не только на него лично, но и на всех его подданных. Но, учитывая занятую фараоном позицию по отношению к Моисею и к Богу Израиля, это была единственная возможность осуществить план Божий. Теперь ситуация сложится так, что от выбора фараона не будет зависеть уже практически ничего, и единственной мыслью египтян станет желание избавиться от самого Моисея, от его народа и от его Бога, Чью милость фараон отверг, сделав Его для себя Богом поистине страшным.

Противостояние близится к развязке. Для библейского автора в гибели египетских первенцев и в спасении израильтян совершенно ясно виден «перст Божий», Господь Сам проходит по Египту, поражая и спасая. Нам предоставляется нелегкая задача — как-то соотнести катастрофу с вмешательством Бога в историю, зная, что Он несет жизнь, а не смерть, и в то же время зная, что это Его голос, Его обращение к людям. Не случайно мы вспоминаем о Боге именно в ситуации катастрофы и ужаса. Бог Израиля — грозный, страшный Бог: Он ведет Свой народ к победе, поражая и наказывая его врагов, а в случае неверности Его гнев оборачивается и против израильтян. Увидеть в этом Боге Бога любви, прощения, самопожертвования — это не просто задача «оправдания Библии», сведения в ней концов с концами, а задача увидеть в этом страшном и прекрасном мире присутствие одновременно Бога-Вседержителя и Бога свободы и любви. Это потребует от нас умения принимать парадоксальную истину, а значит — и собственной внутренней цельности.

При чтении тех глав Книги Исхода, что посвящены рассказу о казнях египетских, невольно возникает вопрос: каким же всё-таки был изначальный Божий замысел относительно всего происходящего? Моисею Бог говорит: фараон не послушался, чтобы в Египте «умножились чудеса». Во многих других случаях священнописатель прямо указывает на то, что именно Бог ожесточил сердце фараона — в том смысле, что сделал его жёстким, неподатливым, неуступчивым. Имея такое сердце, человек становится упрямым, каким и оказался фараон в истории с Моисеем. Вынужденные просьбы и обращения к пророку не в счёт: иногда внешние обстоятельства могут сломать даже очень упрямого человека, но это ещё не означает, что он избавился от своего упрямства.

В других, однако, случаях в тех же главах говорится, что фараон сам ожесточает своё сердце. Как же всё-таки обстоит дело? Ответ на этот вопрос неоднозначен, тут налицо антиномия, всегда появляющаяся там, где дело касается встречи Божьей воли с человеческой свободой. Всякий сам волен решать, насколько жёстким будет его сердце — ведь именно человек определяет степень собственного упрямства. Бог, разумеется, всегда может изменить ситуацию, ведь Ему все человеческие сердца доступны и открыты.

Менять же её или нет — вопрос, на который, кроме Бога, никто ответить не может. Притом, даже если бы Бог и объяснил нам, почему в конкретном случае Он вмешивается или не вмешивается, почему Он растапливает сердца одних и не прикасается к другим, мы всё равно бы ничего не поняли. Чтобы понимать такие вещи, надо знать о конкретном человеческом сердце столько же, сколько знает о нём Бог. Никому из нас, людей, такое знание не может быть доступно по определению. Ясно одно: если Бог не вмешивается, если он оставляет ситуацию на волю человека, значит, у Него есть на то веские основания.

Что, однако, вовсе не мешает Ему осуществлять свой план уже без участия того, кто участвовать в его осуществлении не хочет. В таком случае нежелающий престаёт быть субъектом Божьего промысла и становится его объектом — и тогда Божьи чудеса будут явлены, так сказать, за его счёт. Тот, кто не хочет жить, как надо, как Бог ведёт, невольно и наглядно демонстрирует миру, как жить не надо. История с фараоном и с Исходом как раз и стала такой демонстрацией — но по воле самого фараона, а никак не Бога.