Мысли вслух на Мф 13:44-54

Сегодняшнее евангельское чтение объединяет три притчи о Царстве Небесном из целого ряда, собранных евангелистом Матфеем в 13-й главе. Две из их них очень похожи одна на другую; третья заметно отличается: они рассматривают Царство Небесное с двух разных сторон.

Притчи о сокровище на поле и о жемчужине подходят к Царству Небесному как к величайшей драгоценности, какую только может найти человек. Ради этой драгоценности можно отказаться от всего остального: ценность ее вполне оправдывает это. Для человека в этом-то и состоит суть сомнения — а вдруг то, что я оставлю ради этой жемчужины, окажется дороже и ценнее. Доподлинно знать это может только Христос, и поэтому приходится поверить Ему. А притча о неводе говорит нам о результате выбора. Поверив, что Царство Небесное — максимально возможная ценность, ты получаешь шанс не быть выброшенным вон при разборе улова.

А потом в словах Христа появляется «книжник, наученный Царству». Дело в том, что в притчах о сокровище и о жемчужине есть еще один важный аспект. Сокровище достается не просто кому-то, кому повезет, но тому, кто настойчиво ищет его — поэтому-то Господь (и евангелист вслед за Ним) не ограничивается одной только притчей о сокровище. Будь она единственной, ее можно было бы понять как притчу о везении. Купец же из второй притчи целенаправленно ищет хороших жемчужин, и больше ничего его не интересует. Именно ему подобен книжник, который не просто ждет «манны свыше», но тратит всю свою жизнь на поиски Царства Небесного.

Что, интересно, имеет в виду Иисус, говоря о «книжнике, наученном Царству»? О какой сокровищнице Он говорит? И как сказанное связано с притчами Спасителя о Царстве, в которых Он сравнивает Царство с найденным сокровищем и с пойманной рыбой? В самом деле, смысл, к примеру, притчи о найденном сокровище вполне понятен: когда дело касается чего-то действительно ценного, ради такой ценности можно пожертвовать всем, всё продав и купив то, что даст доступ к этой ценности. Человек, знающий и понимающий, что такое Царство, готов отдать всё ради того, чтобы получить возможность встать на путь, ведущий в Царство. Конечно, купить поле ещё не означает получить сокровище, поле — лишь место, где его можно найти, так же, как путь в Царство — ещё не само Царство во всей его полноте. Но встать на путь, тем не менее, означает сделать первый и важнейший шаг, направившись в нужном направлении. «Книжник», т.е. теолог, «наученный Царству», как видно, прежде всего должен быть в состоянии правильно расставить приоритеты: от своих познаний и от своей традиции он может и не отказываться, но сделать так, чтобы всё это работало на решение главной задачи — движения к Царству, совершенно необходимо. От чего-то, вероятно, придётся и отказаться, но, если одна жемчужина ценнее всего остального товара, обмен имеет смысл. Но просто встать на путь, ведущий в Царство, ещё недостаточно: ведь, судя по притче о множестве пойманных рыб, на пути этом и даже у порога Царства могут оказаться многие, потому что невод раскинут предельно широко. История Царства — это, прежде всего, история его раскрытия в нашем преображающемся мире, а потому так или иначе о нём узнает и с ним соприкоснётся каждый, хотя бы один раз в своей жизни в конце времён. Но само по себе такое соприкосновение ещё ничего не гарантирует: в сети попадает разная рыба, но попадание в сеть ещё не означает попадания в заветную корзину: негодная рыба возвращается обратно в море. Как видно, путь в Царство действительно открыт каждому, а вот попадание туда, а значит, и спасение не гарантировано никому. Приход Христа стал для нас гарантией лишь возможности спасения, осуществление которого зависит во многом от нашего собственного выбора и от нашей собственной решимости. И не только тогда, когда мы встали на путь, ведущий в Царство, но и тогда, когда мы уже идём по этому пути.

Одна жемчужина. Здесь удивительная плотность, интенсивность, безпустотность нашей веры. Ничто не рассеяно, а все предельно слито, сконцентрировано. Хочется привести пример лазерного импульса. Когда-то на заре лазерной эпохи, когда в основном были доступны гелий-неоновые или рубиновые лазеры, работавшие в непрерывном режиме, никто даже и подумать не мог, что постепенно, проходя непростой с технической точки зрения путь сокращения длительности импульса, люди достигнут фемтосекундных (т.е. длительности порядка периода световой волны) световых сгустков, обладающих чудовищной интенсивностью. Вот именно так - как путь к огромной интенсификации - воспринимается сведение всего Благовестия к чему-то предельно малому и несоставному.

Сергей Аверинцев создал прекрасный духовный стих, в котором делается, по сути, утверждение, что эта малая частица, к которой все сводится, но обладающая столь огромной интенсивностью – Имя Божие.

Имя меж всеми именами,
всякого имени превыше,
немолчного безмолвия возглас,
оглашающий пещеры сердца,
ума глагол безглагольный,
моление с дыханием слито;
труд молитвенника в келье,
вопль смертника на плахе!
Жемчужина цены многой,
Что не сыщется на торжище мира,
Ты сокрыта в месте заповедном,
В забвении от человеков,
И ведома тем немногим,
Что в неленостном своем сердце
Слезные труды прилагают
О тебе веселятся тайно.
Имя, в доверии безмерном
Друзьям даровано от Друга,
залог дружества неравных,
общения меж Богом и перстью,
звучащее Таинство Церкви,
изрекаемая святыня,
для круга вселенского верных
единящее средоточье.

Сравнение Царства Небесного с драгоценной жемчужиной совершенно понятно и уместно, ведь при всей своей огромной ценности жемчужина невелика в размерах, она так легко может быть зарыта среди не представляющего ценности хлама. Здесь мы опять можем вспомнить притчу о горчичном зерне, таком же незаметном, но безмерно ценном. Понятно и сравнение Царства Небесного с сокровищем, ради получения которого можно оставить всё, чем мы до сих пор обладали.

Но странное впечатление производит человек, скрывающий новонайденное сокровище от окружающих. В соответствии с правилами житейской мудрости он, конечно, поступает разумно, не желая трепаться о кладе, зарытом на пока ещё не купленной земле. Однако здесь речь идёт о Царстве Небесном, доступ к которому этот человек, как кажется, хочет утаить от окружающих. А ведь вестью об этом сокровище христиане призваны делиться со всеми, кто ещё не знает о нём.

Оправданием «жадности» покупателя может послужить ревность о святыне, нежелание отдавать её на осквернение кому попало. Увы, не для всех Царство Небесное — ценность, принимаемая с радостью. Но, конечно же, не для того герой притчи добывает клад, чтобы спрятать в сундук и пользоваться им в одиночку. В конечном итоге сокровище станет доступно всем, кто готов принять его.

Сравнение Царства Небесного с драгоценностью, с сокровищем, ради которого не жалко ничего отдать, очень характерно для Евангелия. Иисус много раз использует этот образ, и мы только что могли это прочитать в предыдущем стихе (Мф. 13:44). Но здесь мы видим несколько иной поворот этой темы. Царство Небесное подобно — не жемчужине, а — купцу, ищущему хороших жемчужин. Оно сравнивается не с предметом, имеющим «объективную» ценность, а с человеком, личностью, с внутренней нацеленностью этого человека, его поиском подлинных ценностей. В самом деле, при всей «объективности» Царства Небесного реализуется оно через личностные отношения человека с Богом, через признание человеком Божьего владычества над собой, через согласие с Его волей. «Ищите прежде Царства Божия...» «Ищите и найдете...»

В глубокой древности финал истории мира, как магнит, притягивал к себе внимание и Церкви, и язычников. В наше время, напротив, явилась некая фигура умолчания, и говорить об этом стало отчасти дурным тоном. Древние ждали, что конец наступит со дня на день, а мы предпочитаем делать вид, что он никогда не наступит. Так будет это завтра или никогда?

Когда наступит конец, важно только если ты обеспокоен тем, успеешь ли ты приготовиться к нему. Мы подсознательно исходим из расчета, что некоторое время можно жить так, как нам хочется, а потом успеть приготовиться к концу света. Так в сессию ты считаешь: до следующего экзамена четыре дня, два из них можно гулять, день — приходить в себя и день читать учебник. Ожидаешь ты конец света очень скоро или совсем не скоро — это лишь количественное, но не качественное различие.

Слова же Иисуса о последнем дне в основном лежат вне этой перспективы. Он подчеркивает лишь, что о дне том и часе знает только Отец Небесный. До нашего же сердца Евангелие стремится донести иное. Суть того, что происходит в конце, на Последнем суде, — отделение. В сегодняшнем чтении Господь Иисус говорит: «...и отделят злых из среды праведных». Греческое άφορίζω, aforizo, означает отделять, разграничивать, определять. Как Он говорил в притче о пшенице и плевелах, до дня жатвы оставляются расти вместе то и другое, чтобы потом быть отделенными.

С практической точки зрения для нас важно здесь вот что. В последний день отделение, разграничение праведных и злых (греч. πονηρός, poniros, доставляющий много хлопот, плохой) произойдет по факту, и не очевидно, что наше мнение и желания будут приняты во внимание. Но сегодня у нас есть выбор, по какую сторону этого разграничения оказаться. Выбирая доверие Иисусу сегодня, мы входим в день, следующий за последним, потому что «слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин. 5:24).

В притче о сокровище, зарытом на поле, больше всего поражает, что в них Царство Небесное приобретается не ценой каких-то невероятных усилий, не самопожертвованием и подвигом, а в великой радости от нежданного богатства. Продать все, что этот человек имел, кажется ему очень выгодным делом — ведь его богатство, видимо, невелико, раз на него он может купить лишь клочок земли. Здесь, как и в некоторых других притчах, обыгрывается несопоставимость Царства и того, чем мы обладаем без Бога. Безусловно, ради Царства приходится от чего-то отказываться, но если при этом помнить (и не только помнить, но и познавать верой и опытом), что цена поля и ценность клада просто несравнимы, то такая «жертва» будет не жертвой, а самым «выгодным контрактом» нашей жизни.

Стоит ли Царство Небесное всего, что у нас есть? Ведь, например, человек из притчи идет и с радостью продает все, что имеет и покупает поле с кладом. Для него очевидно, что на самом обыкновенном участке земли зарыты сокровища, поэтому он охотно совершает эту сделку: все в обмен на все. Беда в том, что для нас (как, вероятно, и для многих слушателей Иисуса) ценность Царства неочевидна. Мы бы рады пожертвовать всем, что имеем, на стоящее дело — но где гарантии, что оно стоящее? Наверное, наша задача состоит в том, чтобы тоже найти клад: на деле узнать, что на убогом пустыре зарыто сокровище, стоящее дороже всего, что у нас может быть. То есть, опытно прикоснуться к тому, что прекраснее всех остальных смыслов нашей жизни — а это непросто. В любом случае, чтобы найти такой клад, нужно искать... ну, или, по крайней мере, хотеть его найти.

Сегодняшнее чтение включает ещё несколько кратких притч о Царстве. Одна из них очевидно перекликается с притчей о пшенице и о сорняках (ст. 47–50), а две другие (ст. 44, 45–46) посвящены теме, непосредственно связанной с жизнью в Царстве. Речь идёт о том, чем готов пожертвовать ищущий ради Царства.

Замечательно, что в обоих случаях предполагается готовность отдать всё. На первый взгляд, Иисус говорит здесь о жертвенности, совершенно необходимой в свете того, о чём уже шла речь раньше, в притче о сеятеле, где страх гонений и трудностей рассматривался как одно из главных препятствий на пути к Царству. Но в обеих этих притчах присутствует и другой аспект, связанный с представлением о нынешней эпохе как об эпохе наступающего Царства.

В самом деле, если, по словам Иисуса, «книжник, наученный Царству, выносит из своей сокровищницы и новое и старое» (ст. 52), если полнота Царства включает в себя не только новое, но и преображённое духом Божиим старое, то едва ли можно в этом случае говорить о приобретении Царства как о потере чего бы то ни было из того, что человек имел прежде, если, разумеется, оно не противоречит самой природе Царства. «Продать всё» (ст. 44, 46) означает в таком случае не потерять ничего: ведь в Царстве всё проданное будет обретено вновь, и обретено таким, каким оно никогда не могло бы стать в этом, ещё не преображённом, мире.

С другой стороны, в мире непреображённом нет ничего непреходящего, и никакие сокровища в нём человеку не дано сохранить навечно. Такова логика Царства: в нём можно сохранить лишь то, с чем решишься расстаться как со своей собственностью, как с тем, что принадлежит тебе одному. И тогда то, с чем расстаёшься, вернётся к тебе в Царстве преображённым. Так возвращаются в Царстве книжнику все его познания, которыми он решился пожертвовать ради Царства. И не удивительно: ведь по законам нынешнего, непреображённого мира всё и все существует само по себе, отдельно от Бога и от полноты Его жизни. В Царстве всё и все этой полнотой пронизано, Царство Божие живёт жизнью своего Главы. Всё ограниченное, оставаясь самим собой, обречено на исчезновение; став частью Царства, оно становится частью полноты, которая не исчезает. У Бога не пропадает ничего, кроме зла и греха. И потому вложение в Царство оказывается самым надёжным: туда можно вложить всё, что имеешь, и получить бесконечно больше, столько, сколько в этом мире не получишь никогда.

Пример из рыболовной практики, приведённый Иисусом, несложен и не мог вызвать затруднений в понимании притчи у слушателей, многие из которых и сами были рыбаками, привыкшими сортировать улов. Немудрено, что слушатели дружно подтверждают, что поняли, о чём речь. Но за притчей последовало на первый взгляд с ней не связанное упоминание о книжнике, наученном Царству Небесному. Попробуем, однако, увидеть, что связывает эти речения.

В первую очередь задумаемся: куда выносит хозяин новое и старое из сокровищницы? И зачем? Сокровищница — это склад, где ценности хранятся про запас. Но там они могут не только сберегаться, но и пылиться без движения, не принося пользы. Между тем Господь хочет, чтобы полученные от Него дары находили постоянное применение, действовали, а не только благоговейно оберегались. И старая, испытанная веками ветхозаветная мудрость, и то, что Господь открыл в новозаветную эпоху, только что наступившую, и ещё не ставшее привычным, должно стать нашей жизнью. Книжникам, вызубрившим бесценные тексты, часто было трудно усвоить то, что исходило от Христа. Но Он не отрицает из-за этого саму книжность, а предлагает книжникам воплотить в жизнь то, что они хранят. И не одним только книжникам, но и всем нам Господь даёт такую возможность. Ведь Он не хочет, чтобы мы оказались среди отброшенных рыб.

А пока продолжается привычная нам земная жизнь, и отвергнутым оказывается именно Сам Иисус. Характерно, что Его земляки не отрицают наличие у Него мудрости и сил, но то, что ими обладает сосед, живущий среди них, оказывается решающим. В самом деле, сомнительные пришельцы из экзотических краёв нередко собирают больше сторонников, чем тот, кто живёт рядом. Что ж, нередко это говорит о том, что мы не понимаем того, что перед носом.

В самом несовершении чудес по неверию земляков видится не слабость, но деликатность, нежелание навязывать Себя принудительно. Даже к тем, кто Его отвергает, Христос продолжает относиться уважительно.

Ситуация неприятия пророка в родных местах, как видно, оказывается типичной: в ней оказался даже Сам Иисус в пору Своего земного служения. И причины её в евангельском рассказе описаны достаточно прозрачно: в родных местах служителя Божия, парадоксальным образом, знают слишком хорошо, чтобы признать в нём служителя Божия. Конечно, если бы Иисус был признан официально, отношение к Нему в родных местах было бы иным: Им бы, как водится в таких случаях, гордились и считали бы местной знаменитостью. Но в том-то и дело, что увидеть в Иисусе Человека Божия надо было самим, без подсказок и указаний «сверху». Никакой общественной выгоды родному городу Иисуса и прилегающим к нему территориям от такого признания не было бы. В такой ситуации в дело вступают другие факторы, связанные уже не с общественным мнением, а с особенностями падшей человеческой природы. Падший же человек вообще крайне неохотно признаёт другого лучшим себя, особенно тогда, когда такое признание не несёт ему никакой выгоды. И дело тут не только в том, что признание это влечёт за собой некие практические следствия, к примеру, привилегии того или иного рода, положенные лучшему: ведь в случае, в частности, с Иисусом ничего подобного не было. Дело в том психологическом и духовном дискомфорте, который порождает такое признание для падшего человека. Ведь тогда придётся признать и то, что в мире есть альтернатива тому образу жизни, который так привычен падшей человеческой природе. И хотя альтернатива, кажется, «не от мира сего», но вот же здесь, перед глазами, Тот, Кто стал её живым воплощением. И что тут можно сказать? Разве что не принимать Его всерьёз. А как не принимать? Проще всего отмахнуться, не заметить очевидного, не поверить. И тут на помощь приходят память и рассудок: ну, какой Он там пророк или, тем более, Мессия? Мы же хорошо Его знаем, с детства, никакой Он не Мессия и не пророк, и всех Его родных мы знаем, Он же нам, так сказать, свой в доску, ну, какой Он там Мессия? Даже говорить смешно… А подо всем этим звучит: да ладно, никакой Он не другой, такой же, как мы, пусть другим рассказывает о Царстве, другим показывает чудеса, другим представляется то ли пророком, то ли Мессией, а нас не обманешь, мы Его знаем, как облупленного. И самое страшное в такой позиции даже не то, что стоящие на ней не готовы увидеть в Мессии Мессию. Самое страшное в ней то, что и Царства они тоже не увидят никогда: оно ведь тоже другое. Не от мира сего.

В Евангелии возможность чуда нередко оказывается связанной с верой того или тех, кто этого чуда ждёт или требует. Так же было и в дохристианские времена: чудеса Бог являл по вере ожидающих (или не ожидающих) чуда. Если действие Божие было слишком очевидным, внешне это всегда выглядело так, чтобы при желании всё можно было бы объяснить естественными причинами.

Чудеса Христовы порой бывали более наглядны и очевидны, но Он всегда совершал их, имея в виду конкретных людей, Ему доверявших и ожидавших от Него помощи. Остальным, ставшим невольными свидетелями происходящего, оставалось лишь принимать ситуацию такой, какой она была. Конечно, многое в этом случае объясняется тем, что Бог ненавязчив. Он не станет тянуть к себе человека насильно, поражая его воображение сверхъестественными явлениями.

Ведь Бог хочет, чтобы человек общался с Ним из любви, а не из страха или корысти. Потому и Спаситель не тянет никого в Царство чудесами. Но, когда дело касается Царства, приходится иметь в виду кое-что еще. Царство всё пронизано Божьим светом и Божьим дыханием, они — его природа или, вернее, то, что в Царстве заменяет природу нашего мира. Но есть у Царства и своя структура. Структура, которую образуют отношения его обитателей.

Отношения их с Богом, со Христом, друг с другом. И отношения Самого Спасителя со Своим небесным Отцом — как духовное основание Царства, его главная духовная опора. А ведь все отношения в Царстве могут быть только и исключительно добровольными. Тут невозможно никакое лукавство, никакая двусмысленность, никакие недомолвки. Всякое нежелание видеть Иисуса, нежелание с Ним общаться ставит человека вне Царства. А ведь все чудеса Спасителя и есть не что иное, как явления Царства, его силы, его дыхания.

Неудивительно, что там, где нет доверия к Иисусу, нет ни Царства, ни чудес. Они не то чтобы невозможны там — они просто бессмысленны. Насильно мил не будешь, а демонстрировать силу Царства тому, кто его не хочет, означает фактически принуждать человека к тому, к чему принуждать совершенно невозможно. Иисусу остаётся лишь уйти, предоставив тех, кто отказывается Ему доверять, их собственной судьбе. В конце концов, это их выбор, на который они имеют полное право.