Мысли вслух на Лк 18:1-17

Когда мы говорим, что Бог не такой, как мы, это не просто значит, что Он добрее, сильнее, мудрее нас. Это значит, что Он видит мир не так, как видим его мы. Когда перед нами оказываются одновременно благочестивый, честный, порядочный человек и богатый откупщик, на чьей совести немало слез и горя, наши симпатии непроизвольно оказываются не на стороне «нового русского». Именно на эту реакцию рассчитан рассказ о фарисее и мытаре — Бог видит по-другому, у Него другие представления о вере. Если один говорит: «Спасибо, что у меня все хорошо», а другой «Помилуй меня», то решающим моментом оказывается не благочестие, не соблюдения поста или других предписаний. Просто одному нужна похвала, а другому — любовь. Бог видит сердце каждого; мы же — хорошо, если видим свое.

В каком смысле призывает нас Иисус быть «как дети»? Чем так отличается детское восприятие мира от нашего? Намёк на ответ можно найти в притче о мытаре и фарисее. Казалось бы, фарисей говорит о себе сущую правду. Вряд ли он лицемерил, когда благодарил Бога за то, что он не таков, как стоявший рядом мытарь. Ни один фарисей никогда не позволил бы себе совершить осознанный грех.

Исключения, конечно, бывали, но в целом фарисеи, как люди глубоко и искренне религиозные, действительно старались избегать всякого греха. А стать мытарем, сборщиком налогов, сотрудничать с римской властью — в глазах фарисеев было очевидным грехом. И сам мытарь, надо заметить, вовсе в этом не сомневается: он лишь просит у Бога прощения за совершённые им грехи, даже не пытаясь оправдываться. Он не хуже стоящего рядом фарисея понимает, что кроме грехов ему нечего предъявить Богу. Фарисей в другом положении: ему есть что сказать Богу и есть за что Его благодарить. В самом деле: какой религиозный человек не благодарит Бога за ту жизнь, которую Он ему подарил?

По крайней мере, до тех пор, пока жизнь эта идёт более-менее размеренно и без особых кризисов или духовных срывов. Проблема тут не в том, кто с чем пришёл к Богу. Проблема в том, на кого смотрит фарисей и на кого мытарь. Фарисей смотрит на себя. Он перечисляет свои заслуги перед Богом — и любуется собой. Он как бы говорит Богу: посмотри, каким хорошим я у Тебя получился! Спасибо тебе, Господи, за то, что я вышел у Тебя таким хорошим. И даже в такой благодарности не было бы ничего плохого, если бы не одно «но»: общаться с Богом фарисею некогда. Он занят самопрезентацией. Он представляет себя своему Богу. А Бог хочет простого, обычного общения. Он и так знает каждого, Он знает, что религиозная жизнь фарисею удалась.

Ему важно, чтобы так же удалась ему и духовная жизнь. А для этого человеку надо смотреть не на себя, а на Бога. Даже если он человек очень религиозный — и, может быть, в первую очередь как раз тому, кто очень религиозен. Жить духовной жизнью можно, лишь глядя на Бога неотрывно. Как мытарь. Он кается в грехах — и не отрывает взгляда от Бога. Это главное. Бог сделает остальное. Непреодолимых грехов для Него нет. И вот тут детям проще, чем взрослым.

До известного возраста они обычно почти не обращают внимания на себя. На то, как выглядят в глазах окружающих. Они не сосредоточены на себе. Даже если ребёнок ярко выраженный интроверт, смотрит он не на себя. Он просто живёт в своём внутреннем мире — и смотрит на это самый внутренний мир, а не на себя. Вот эта отвлечённость от себя и есть важнейшее условие полноценной духовной жизни. Иначе смотреть на Бога неотрывно не получится — а такой взгляд есть необходимое условие спасения. Необходимое и, в общем-то достаточное: ведь для Божьей любви ничего невозможного нет.

Сегодняшнее чтение вновь возвращает нас к теме Царства и раскаяния. Смысловое ядро его составляет притча о мытаре и фарисее (ст. 9–14). Обычно смысл этой притчи связывают или с осуждением известного типа религиозности, или с осуждением самоправедности, той своеобразной религиозной гордыни, которая нередко заставляет религиозных людей смотреть сверху вниз на людей нерелигиозных, если не явно, то, по крайней мере, в глубине души.

Между тем, Иисус отнюдь не осуждает молящегося фарисея однозначно, Он просто говорит, что перед Богом кающийся мытарь всё же более прав, чем перечисляющий свои заслуги фарисей (ст. 14). По-видимому, фарисей не плох перед Богом сам по себе, плоха скорее его позиция, и, быть может, не столько перед Богом, сколько пред осуждаемым им мытарем (ст. 11). Собственно, фарисей, как всякий религиозный человек, делал немало полезного в духовном плане, и осудить его, к примеру, за строгое соблюдение заповедей никому бы, естественно, в голову не пришло. Проблема фарисея в другом: как очень многие искренне религиозные люди, он абсолютизирует свою религиозность, начиная видеть в ней единственный путь к Богу и считая её основой духовной жизни.

Но религиозность — всего лишь состояние души, и притом преходящее, как всякое душевное состояние вообще. А духовная жизнь — не состояние, а отношение, которое всегда предельно конкретно и далеко не всегда зависит от душевных качеств человека. И вот оказалось, что глубоко религиозный фарисей демонстрировал перед Богом свою религиозность, а мытарь просил у Него прощения, понимая, что он согрешил, и согрешил очень серьёзно. Конечно, тому, кто, как фарисей, соблюдает заповеди, легче установить отношения с Богом, чем тому, кто их нарушает. Но для этого надо эти отношения устанавливать, а не хвалить себя перед Богом за соблюдение заповедей. Казалось бы, фарисей так и делает, ведь он благодарит Бога (ст. 11), но если бы его внимание действительно было обращено на Него, он вряд ли стал бы сравнивать себя с тем, кто стоит рядом: отношения с Богом обычно поглощают человека целиком, и ему становится не до сравнения себя с соседом.

Мытарю нечего было Богу продемонстрировать, он мог лишь просить у Него прощения, и, парадоксальным образом, его отношения с Богом оказались более реальными и глубокими, чем отношения фарисея. Конечно, установить живые отношения с Богом не всегда легко, но, если постоянство просьбы заставляет прислушаться к себе даже людей, притом таких, которые «Бога не боятся и людей не стыдятся», подобно неправедному судье из притчи (ст. 1–5), то «достучаться» до Бога, уж конечно, сможет каждый, кто проявит достаточно настойчивости. А когда такие отношения станут реальностью, то реальностью станет и Царство, которое даёт человеку ту полноту жизни, которой не сможет ему дать никакая религия.

Человек, когда ему что-то надо, неотступно клянчит недостающее ему для счастья. И Господь, казалось бы, поощряет нас неотступно призывать Его на помощь. Как часто мы при этом считаем, что Бог — великий взяткобратель, действующий по принципу: "мы — Ему, Он  — нам". Он же, давая нам то, что во благо, никогда не даст нам то, что во вред. Потому что Он непреклонен, Он целен, Он неподкупен. Эти Его свойства описываются в книге Премудрости: «...всемогущее слово Твое как грозный воин . Оно несло острый меч». В этом смысле быть с Ним — все равно, что ходить по лезвию бритвы, отсекающей от нас все, что опасно для нас самих.

Рассказ о судье и вдове полон комизма, и не случайно о его сюжете можно вспомнить, читая один рассказ Чехова. Так и видишь эту настырную женщину, способную допечь кого угодно. Но вот что поражает: Господь готов уподобить молитвенное обращение к Небесному Отцу обращению к бессовестному судье. Вдумаемся только: где же здесь благоговение? Как можно о возвышенных понятиях говорить столь сниженным тоном, а Небесного Отца сравнивать непонятно с кем?

Но вот, оказывается, можно, если благодаря фарисеям чрезмерно раздутое благоговение стало препятствовать пониманию того, что духовные ценности даны нам не для любования, а для повседневного пользования. Мы слишком легко превращаем нашу веру в подобие праздничного торта, а ведь это хлеб, пища каждого дня. Евангельские слова даны нам не как недосягаемый пример, а как жизненный ориентир.

Но хлеб, конечно же, достоин бережного обращения с собой. Понимание повседневной необходимости духовных ценностей не должно стать основанием для легкомысленного обращения с ними.

Рассказанная нам притча о неправедном судье — очень остроумный ход Иисуса. Посмотрите внимательно, разве не является она живой иллюстрацией человеческих представлений о механизме принятия решений Богом? Мы, маленькие и слабые, орем и вопим, и только благодаря нашей неотвязчивости что-то происходит. Картинка эта настолько абсурдна, если мы обращаемся с просьбой к Богу, Который милосерден, что хочется рассмеяться и больше так не делать. Что бы ни происходило в наших головах, Бог все равно не оставит нас и придет на помощь. Он-то придет, но найдет ли Он веру там, где призывают Его на помощь? Может ведь так случиться, что подобные представления о Боге подменят то, что мы знаем о Нем из Писания, то, чему научены.

Как правило, самыми непонятными словами сегодняшнего чтения становятся слова: «хотя и медлит защищать их»? Почему Он медлит, чего ждет, когда нам так плохо, спрашивают люди. Поэтому давайте мы сегодня подумаем именно об этих словах. Мы хорошо помним слова псалма: скоро да предварят ны щедроты Твоя Господи, яко обнищахом зело (Пс 78:8), помним их особенно хорошо, потому что они вошли в молитвы шестого часа, и значит, мы часто слышим их в храме. В Псалтири еще три раза слышится этот призыв «скоро услыши ны» (Пс 68:18, 101:3, 142:7). Нам очень хочется, чтобы Господь помог нам скорее, мы торопим Его. Кто знает, может, если бы не это не было бы нужды, говорить, что Он медлит. Не потому, что Он, видя как нетерпеливо мы ждем Его помощи, нарочно медлит, нет, конечно. Но потому, что Он словно хочет отрезвить нас. Он хочет, чтобы мы оборотились на самих себя и посмотрели, сколько нам уже дано Им. Более всего Он хочет нашего роста, что будет невозможно, если Он все будет делать за нас. Здесь совершенно уместно, нам кажется, сравнение с земными родителями. Когда ребенок просит помочь ему написать школьное сочинение, любой разумный родитель сначала попросит его попробовать написать что-то самому. Господь, как любящий Родитель, не медлит лишь в одном случае, когда речь идет о жизни и смерти. И именно тогда совершает чудо. Если мы будем это помнить, мы будем правильнее понимать чудо и не будем искать ложных чудес.

Как велико смирение Божие… сравнить Себя с неправедным судьей — так иронично о Самом Себе мог сказать только Сам Бог и никакой человек на это бы не осмелился. Но, кроме свидетельства о богодухновенности этого текста, здесь есть что-то еще.

Мы очень часто привязываемся к словам и ситуациям более, нежели они это позволяют. Мы слишком верим словам, точнее, своему понимаю слов. Если понимать притчу сегодняшнюю буквально, даже, можно сказать, буквалистски, то ничего хорошего о Боге и о себе мы не узнаем, потому что ситуация и правда несимпатичная. Для нас это может быть предметом улыбки, а для кого-то — потерей веры. Многие именно из-за того теряют веру в Бога, что слишком доверяют своему пониманию слова Божия. «В начале было Слово и Слово было у Бога, и Слово было Бог». В начале, а потом?

Один молодой человек, его звали Миша, был очень умным и хорошим, писал стихи, искал себя на фоне своего отца академика. А потом покончил с собой. И в его дневнике нашли такую мысль: слова слишком точны, чтобы выражать суть. На самом деле, это очень глубокая мысль, не сразу понятная людям, не привыкшим к естественно-научному типу мышления. Если они точны, так почему же они не выражают точно суть? А потому, что слова точны и осязаемы, несмотря на многосторонность смыслов, а Небо еще многостороннее, оно в чем-то очень жестко и точно, а в чем-то не укладывается в точность, но шире – в этом основание нашей небесной свободы. Слова точны, остры как игла, но поэтому так трудно попасть человеку словом в суть. А Бог всегда попадает в суть, но вот, как только мы прочитываем Слово Бога, это уже не Его Слово, а нами понятое слово.

Господь в чем-то предельно точен: не убий, не укради, не прелюбодействуй, - такие точные и меткие удары, а на самом деле арматура, на которой держится мир; а в чем-то предельно свободен, как сегодня. Но Его точность не наша точность, и Его свобода — это не наша свобода все извратить и надо всем насмеяться, а свобода любить и быть любимым; а где любовь, там и шутка и самоирония, но все это непонятно стороннему человеку.

В основе библейского понимания веры лежит представление о верности, и соответствующие слова (как греческое, так и еврейское) обозначают в библейских книгах именно верность. А сегодняшнее чтение обращает наше внимание на один из аспектов тех отношений, которые определяются словом «верность»: на неуклонность и постоянство в том, что касается поставленной цели. Конечно, пример судьи, который занялся совершенно неинтересным и ненужным ему судебным делом лишь для того, чтобы его оставили в покое, с любой точки зрения выглядит карикатурно. Но дело тут, конечно, не в судье, а в настойчивой вдове. Суть притчи проста: если уж человека, которому на тебя наплевать, можно «достать» своей неуклонностью, то тем более нетрудно в этом случае достучаться до Бога, Которому на нас совсем не наплевать. Но почему настойчивость и неуклонность так важны? Неужели Бог и без нашей настойчивости не знает, в чём мы нуждаемся и насколько? Конечно, знает. А неуклонность и настойчивость, пожалуй, нужны не Ему, а нам. Чтобы не получилось так, что, получив просимое, мы тут же передумаем или не заметим полученного оттого, что наше внимание уже переключилось на что-то другое. Бог, конечно, на нас не обидится, но вот дорогу в Царство мы так не осилим: ведь, чтобы её осилить, надо, чтобы Царство стало единственным смыслом и единственной целью нашей жизни. Тогда появятся и неуклонность, и настойчивость.

Слова Христа: «Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему... хотя и медлит защитить их»,- в Синодальном переводе нередко вызывают смущение у читателя. Господь предлагает ученикам притчу о неправедном судье, который все же защищает бедную вдову по причине ее неотступности. Неправедный судья, от которого нелепо и ждать справедливости, не смог устоять против твердости просительницы. Тем более, говорит Христос, Бог, любящий избранных Своих, откликнется на их просьбы. Так и понимает эту притчу евангелист Лука, поэтому он озаглавил ее: «притча о том, что должно всегда молиться и не унывать».

Если человек не сразу получает просимое, он начинает сомневаться в благости Божией. Это распространенная ошибка, обусловленная незнанием Бога. Притча Христа как раз опровергает такое мнение. Но тогда почему Бог «медлит защитить их»? Этим словам Синодального перевода соответствуют совсем иные слова оригинала. Греческий текст содержит здесь один глагол в значении «быть терпеливым, обладать выдержкой»: «терпит в них» (в избранных Своих). Patientiam habebit in illis, «хранит терпение в них», вторит ему Вульгата. «И долготерпя о них», с большой точностью передает это славянский текст. Речь, следовательно, идет об участии Бога в перенесении страданий избранных Его.

Трудно передать этот смысл по-русски, чтобы получился перевод, а не толкование. Может быть, «Неужели Бог не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, разве не Он долготерпит [в них]? Конечно, даст Он им скорую защиту... Но найдет ли Сын Человеческий, прийдя, веру на земле?». Для нас важно понимать, что Господь не говорит о безразличии Творца, который снисходит до воплей Своих людей как будто нехотя, в промежутке между более важными делами. Отнюдь нет. Христос подчеркивает именно участие Бога в наших страданиях. И, кроме того, из оригинального текста следует, что это участие входит в самую глубину отношений Бога с миром и Его замысла о нем.

С практической же точки зрения важны слова Христа о вере. О долготерпении Божьем и страданиях избранных Христос говорит нечто, с трудом понятное не только нам, но, вероятно, и ученикам. Но, говорит Он, дело не в том, каков Бог. Дело в недостатке веры, который не дает нам возможности увидеть, узнать, как скоро дарует Бог Свою защиту. И тот же недостаток веры лишает нас возможности попросить и обрести эту защиту.

Во все времена люди задают этот вопрос: защищает ли Бог Своих избранных? Если да, то почему погибают хорошие люди, а если нет, то где же Его любовь? Особенно часто такие вопросы звучат после страшных катастроф. В самом деле, даже если мы уже поняли, что не Бог наводит эти ужасы, что все это последствия греха — либо непосредственно, либо косвенно (как в случае стихийных бедствий: «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» Рим. 8:22), — все равно вопрос о защите остается.

Иисус не дает прямого ответа, но подсказывает верное направление размышлений: «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» Для того, чтобы Бог мог подать Свою защиту, нужно наше доверие Ему, нужно, чтобы мы полностью вверили в Его руки свою жизнь. Сделали мы это, прося о защите, или все-таки рассчитываем на Его помощь, но на наших условиях? Например, приняли ли мы при этом Его взгляд на то, что такое человеческая жизнь, или внутренне настаиваем на своем понимании ее как в первую очередь жизни физической? А ведь от этого прежде всего зависит, что собой представляет Божия защита.

Сатана не способен придумать ничего нового, потому что в нем не заложено творческого начала. Все зло на свете есть пародия на добро, а сама смерть пародия на сон. В этом смысле очень понятны слова книги Экклесиаст: что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но [это] было уже в веках, бывших прежде нас (1:9-10). Если принимать эти вроде бы противоречащие эмпирическому материалу слова как то, что все новое – это проникновение Бога на землю, таковы все научные открытия (то, что в самом прямом смысле может быть названо новым), то становится возможным их понять. Так же и с сегодняшним текстом: весь его исконный смысл был просто взят и спародирован дьяволом в нашей церковной жизни. В результате теперь мы имеем не только мытаря и фарисея, но и псевдо-мытаря и псевдо-фарисея. Псевдо-мытарей узнать легко. Часто видишь как наши близкие друзья, готовые поведать нам свои задушевные тайны, начинают бить себя в грудь и говорить: это я во всем виноват, поделом мне, я такой, я сякой, я немазаный. Это либо истерика, либо позерство и в том и другом случае мы видим псевдо-мытаря. А вот с псевдо-фарисеями сложнее. С одной стороны, это настолько умные люди, что умеют различать псевдо-мытарей и решают, что раз так, надо просто перевернуть притчу из Евангелия верх ногами, и раз псевдо-мытарь плох, то псевдо-фарисей хорош. Конечно, они не приставляют приставки псевдо-, они как-то забывают о ней. Но давайте посмотрим канон на Притчу о мытаре и фарисее (5-ый глас) и увидим там такие слова: «Фарисеевы добродетели потщимся подражати, и поревновати мытареву смирению, во обою ненавидяще безместное мнение, и пагубу падений» (будем стараться подражать фарисеевой добродетели и мытареву смирению, в каждом из двоих ненавидя разное: непристойное (или нелепое) превозношение и гибельность грехов). Слова замечательные. Но если мы посмотрим в целом на канон, то это едва ли не единственное место, где сказано хорошо о фарисее (хоть в чем-то мы должны ему подражать). Конечно, подобный перекос порождает и перекос в умах: у одних в ту же сторону, у других в противоположную. А правда, как всегда, посередине. Поэтому стоит всегда хорошо помнить это молитвословие, в каждом давайте видеть хорошее и тому подражать.

Притча о мытаре и фарисее была рассказана тем, "которые уверены были о себе, что они праведны, уничижали других". И правда, как же можно быть праведным, уничижая других людей? Никак. Зато можно просто чего-то в себе не видеть... Фарисей благодарит Бога. И кто знает, чего больше в этой молитве – бахвальства и гордости за себя любимого или искренней благодарности Богу за то, что Он дает силы на исполнение заповедей, за то, что сам фарисей родился в нормальной семье, а не в семье каких-нибудь грабителей? Но в молитве он осуждает не только грех, но и грешника, как бы приподнимаясь за счет другого. А ведь когда мы осуждаем, одним человеком меньше становится среди тех людей, которые допускают возможность исправления человека. Господь призывает оставлять открытым путь к покаянию и милости Божией. А мы – нет. Не говоря уже о том, что через нас Господь уже не может никому помочь - ни нам самим ни людям, рядом с нами.

Плохо ли регулярно поститься, молиться, тщательно исполнять религиозные предписания? Одни, комментируя притчу о мытаре и фарисее, говорят: да, плохо. Плохо потому, что это отвлекает от главного, от духовной жизни как таковой, от живых отношений с Богом, и заставляет человека любоваться собой. Другие возражают: нет, не плохо, притча о другом, она о той гордыне, которая заставляет превозносить себя и унижать соседа, стоящего рядом. Если нет гордыни и самопревозношения — значит, всё в порядке, тогда можно исполнять все религиозные обязанности, не уподобляясь евангельскому фарисею.

При более же внимательном взгляде на ситуацию нетрудно заметить, что правы обе стороны — каждая по-своему. Фарисеи были действительно людьми глубоко религиозными. Насколько искренне и что вообще стояло за их религиозностью — вопрос другой. Скорее всего здесь было то же, что всегда скрывается за всякой религиозностью: известная мера искренности, изредка встречавшаяся глубокая и насыщенная духовная жизнь, встречавшаяся намного чаще поверхностность, прикрытая более-менее ревностным законничеством — словом, всё, как у всех религиозных людей всех времён и традиций.

Если такой религиозный человек вставал на духовный путь и проходил его до конца, он обычно изживал свою религиозность настолько, что она практически переставала определять его жизнь, лишь слегка касаясь её поверхности — хотя со стороны людям, не проникающим своим взглядом глубже этой поверхности, такой человек мог казаться глубоко религиозным. Иисус, однако, осуждает в фарисее отнюдь не его религиозность и даже не гордыню как таковую — она лишь следствие.

Он обращает внимание на то, что гордыню порождает, на её духовный корень. Корнем же становится взгляд человека, зафиксированный на нём самом, на тех или иных его способностях или качествах. Вот этот внутренний взгляд, перенесённый человеком с Бога на себя, и разрушает все его духовные усилия, перенаправляя их с подлинной цели и настоящего их объекта на цель мнимую, на объект, по сути являющийся лишь иллюзией, миражом, порождённым усилием ложно направленной человеческой воли.

Дело тут даже не в том, что падший человек склонен практически всегда переоценивать свои способности и качества, видя себя лучшим, чем он есть на самом деле. Дело в том, что, если говорить собственно о духовной жизни, падший человек вообще не имеет никаких способностей и качеств. Праведность — не свойство падшего человека, а его состояние, производное от той динамики отношений человека с Богом, без которой ни о какой праведности вообще не может быть речи. Рассматривая и анализируя себя, человек теряет эту динамику.

Даже если он при таком рассмотрении и воспринимает что-то истинное, эта истина оказывается относительной, она — лишь статический срез духовной динамики, которую невозможно уловить, вертясь перед расставленными в собственной душе психическими зеркалами, как делает фарисей из притчи Спасителя. Вот такое переключение внимания с процесса живого богообщения на его отражение в собственной душе и ломает духовную жизнь человека, разрушая его отношения с Богом, хотя внешне может казаться, что у него всё в порядке — ведь в религиозном смысле он действительно остаётся таким же благочестивым, каким был всегда. Теперь, однако, за благочестием оказывается духовная пустота, о чём и предупреждает Иисус в Своей притче.

Мытарь и фарисей — две стороны человека, которые мирно уживаются внутри нас. При этом фарисей, живущий в нас, может быть очень достойным человеком: пост, молитва, десятина от всего, что имеешь, это уже не так мало. Даже Господь говорит, что «сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот». То есть фарисей получил свое оправдание, но не столько, сколько мытарь. Произошло это потому, что фарисей требовал справедливого к себе отношения, а мытарь надеялся на милость. В конце концов, так и нам нужна не справедливость, торжества которой слишком часто хочет фарисей внутри нас, нам нужна милость, которой тихо просит мытарь. Потому что по справедливости нам полагается очень мало, если не вообще ничего, тогда как по милости нам обещано Царство.

Мы часто совершаем в отношении этого текста одну ошибку. Мы слишком легко судим о фарисее. Но забываем, что должны помнить о том, что видимо он и в самом деле был праведен. А праведность не так уж малого стоит. Но Господь нас призывает понять, что одной праведности недостаточно. Чего же именно не хватает фарисею? Первое, что приходит на ум, ему не хватает сокрушенности сердца (Пс 33), или самого к нему близкого новозаветного свойства нищеты духом. Ему не хватает покаяния. Именно поэтому этот текст отнесен еще и к началу Великого поста. Но покаяние это не только осознание своей греховности и моление о прощении. Это что-то большее. Это нечто, что как нельзя более соединяет нас друг с другом. Потому что грехи-то другого человека мы как раз всегда очень хорошо видим, и вот осознание собственной греховности смягчает наше сердце в отношении грехов других людей. Вспомним слова из послания Иакова: Ибо суд без милости не оказавшему милости; милость превозносится над судом. (Иак 2:13). Покаяние это не столько просьба к Богу облегчить суд надо мною лично, сколько милость к ближним. И об этом мы тоже часто забываем, читая текст сегодняшнего чтения. Ибо бить себя в грудь иногда бывает даже очень приятно, когда мы поверхностно прочитываем текст об осуждении фарисея и оправдании мытаря.

А всё-таки: в чём заключается то возвеличивание себя, о котором говорит Иисус применительно к фарисею? Разве плохо соблюдать заповеди и быть религиозным человеком? Само по себе, очевидно, нет, ведь и Спаситель не осуждает фарисея, Он лишь говорит, что мытарь, которому нечего сказать Богу, кроме слов раскаяния, перед Ним правее фарисея, готового перечислять свои религиозные успехи и достижения. Но проблема, как видно, не в религиозности как таковой, и даже не в том, что она позволяет смотреть на грешника сверху вниз, а в том, что она, как это ни покажется парадоксальным, иногда может отвлечь человека от Бога. Собственно, уже одно то, что фарисей, стоя в Храме перед Богом, думает и говорит о себе, о стоящем рядом мытаре, о своей религиозности, — словом, о чём угодно, но только не о Боге, можно считать духовным провалом, по крайней мере, в той конкретной ситуации. Конечно, достижений фарисея один провал не обесценивает, но этот конкретный день он провёл в Храме без всякой духовной пользы. И парадоксальным образом именно собственная религиозность фарисея привела его к такому результату. А вот мытарь провёл время в Храме не без духовной пользы: он не оценивал ни себя, ни других. Он просто общался с Богом. Этого оказалось достаточно: ведь Богу вовсе не требуется, чтобы мы кого-то оценивали. Цену каждому из нас Он и Сам знает. А нам нужно лишь смотреть на Него. И тогда «возвеличивать себя» нам совершенно точно будет не перед кем.

Притча о мытаре и фарисее заняла исключительно важное место в жизни и предании Церкви. Как молитва «Отче наш», молитва мытаря «Боже, милостив буди мне грешному» вошла в число необходимых ежедневных молитв. Чтение же этой притчи непосредственно открывает для нас время подготовки к самому важному в году: празднованию Распятия и Воскресения Христовых. И главное, пожалуй, что притча о мытаре и фарисее говорит о позиции человека перед Богом. В ней все важно, каждая деталь. Важно, что ты можешь прийти и обратиться к Всемогущему, какой бы груз вины не тяготил тебя. Важно, что ты не должен оправдываться и объяснять, как это ты дошел до жизни такой...Твоя задача — придти, дойти до этого входа в дом Господень, и сердцем обратиться к Нему. И важнее всего, что твое покаяние встречает милость Божия, и Он оправдывает мытаря его слезами. Все привходящие обстоятельства жизни остаются в стороне: происходит встреча кающегося человека и любящего Бога. И любовь Божия в этой встрече побеждает все.

Мытарь и фарисей — две стороны человека, которые мирно уживаются внутри нас. При этом фарисей, живущий в нас, может быть очень достойным человеком: пост, молитва, десятина от всего, что имеешь, - это уже не так мало. Даже Господь говорит, что «сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот». То есть фарисей получил свое оправдание, но не столько, сколько мытарь. Произошло это потому, что фарисей требовал справедливого к себе отношения, а мытарь надеялся на милость. В конце концов, так и нам нужна не справедливость, торжества которой слишком часто хочет фарисей внутри нас, нам нужна милость, которой тихо просит мытарь. Потому что по справедливости нам полагается очень мало, если не вообще ничего, тогда как по милости нам обещано Царство.

В каком смысле Иисус говорит, что в Царство может войти лишь тот, кто станет, как ребёнок? Что такого есть в детях, что могло бы помочь нам войти в Царство, если бы мы это обрели или этого не потеряли, став взрослыми? Некоторые (и довольно многие) уверены: речь идёт о том, что называется иногда «детскостью», под которой, увы, чаще всего подразумевается духовная и жизненная незрелость с неизбежно ей сопутствующей безответственностью.

Но вряд ли Иисус имел в виду что-то подобное: ни легкомысленности, ни безответственности Он никогда и ни в ком не поощрял. Тогда о чём же идёт речь? И можно ли вернуться в детство, именно вернуться, оставшись самим собой, а не впасть, утратив собственную духовную и экзистенциальную идентичность?

Когда-то считали (а некоторые продолжают считать до сих пор), что дети безгрешны и невинны; увы, вдумчивый и внимательный наблюдатель, такой, каким был, к примеру, Августин, во все времена мог заметить, что это не так: дети грешат так же, как и взрослые, разумеется, с поправкой, когда дело касается масштабов и форм, на возраст и возможности.

Но есть всё же в детях, до известного возраста, известная духовная цельность и непосредственность, даже тогда, когда дело касается греха. Конечно, и дети могут обманывать, но они, по крайней мере, обманывают других, а не себя. Привычка обманывать себя приходит с возрастом, и она, как ни покажется это кому-то странным, мешает духовной жизни куда больше всего остального.

Казалось бы, есть на свете грехи куда страшнее. Но в любом грехе можно раскаяться. При одном условии: если согрешивший честно скажет сам себе, что он виноват, что он грешник, что ему есть в чём раскаиваться и есть за что просить прощения. И у детей это, как правило, получается лучше, чем у взрослых. Потому им и легче на пути в Царство: ведь простить Бог может всё, если только Его искренне о том попросить.

Мы понимаем и хорошо чувствуем всю гамму наших нежных чувств к детям и нас не удивляет, что Господь тоже любит их и хочет, чтобы их к Нему приносили. Но кроме этого чисто витального аспекта у сегодняшнего текста есть аспект глубоко философский. Чтобы понять его обратимся к фрагменту из Нобелевской лекции Иосифа Бродского. «Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека реальность этическую. Ибо эстетика – мать этики; понятие "хорошо" и "плохо" – понятия прежде всего эстетические, предваряющие понятия "добра" и "зла".

В этике не "все позволено" потому, что в эстетике не "все позволено", потому что количество цветов в спектре ограничено. Несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомого или наоборот, тянущийся к нему, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно совершает выбор эстетический, а не нравственный. Эстетический выбор – индивидуален, и эстетическое переживание – всегда переживание частное. <...> Дело не столько в том, что добродетель не является гарантией шедевра, сколько в том, что зло <...> всегда плохой стилист. Чем богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем четче его царственный выбор, тем он свободнее – хотя, возможно, и не счастливее».

Нам очень важно отметить в этих словах две вещи: младенец делает эстетический выбор, ибо не знает этики, и, в определенном смысле, этика зависима от эстетики. Вот почему «таковых есть Царствие Божие». Это нам понять гораздо труднее, чем нежные чувства к детям, наши и Иисуса. Нам так трудно дается освоение этических норм христианства, а ведь дети еще не прошли этого тернистого пути, так почему они оказываются впереди нас? Но вот ответ Иосифа Бродского. Действительно на каком-то глубинном уровне эстетика прежде этики, по сути только недостаток подлинной эстетики в этой земной жизни и определил необходимость этики. Этика неизбежно связана с нашим страданием, потому что запрещает нам то, чего нам очень порой хочется, и это уже есть свидетельство ее земной «этиологии». Подлинная эстетика не несет в себе никакого страдания и является отзвуком Небесного. И именно дети, не знающие еще, просто не наученные еще этике, до какой-то определенной поры еще имеют чувство подлинной эстетики.

Отметим еще одну мысль Бродского: «Эстетический выбор – индивидуален, и эстетическое переживание – всегда переживание частное». Это тоже выводит нас на уровень детскости. Потому что этика – по сути это нормы внутрисоциального существования, существования взрослых людей, а дети, пока мы не отдадим их в детский сад, и еще какое-то время после этого, существа в высшей степени индивидуальные просто потому, что с социумом они не имели дела. Но сколько в этой индивидуальности богатства, если бы такой была наша молитва к Богу. А потом они приносят вам из сада или школы то, что говорят другие дети или воспитательница, учительница и так далее, потом им уже страшно быть не такими как все. Что-то такое есть и в нашей жизни в Боге, какое-то школярство, и если сказано что когда и как читать, то мы то тогда и так читаем и думаем, что молимся. А на самом деле молитва это тяжелейший труд по отысканию подлинного Лица Бога, да, об этом многие помнят, но и своего подлинного лица. Нельзя об этом забывать. И очень часто оказывается, что искать его нужно в своем раннем детстве.

На Востоке повсеместно существует поверье: если пророк или праведник прикоснётся к младенцу, судьба ребёнка будет счастливой. К людям, известным своей праведностью, стремились и стремятся прикоснуться даже взрослые, а уж если родителям удастся сделать так, чтобы человек, известный своей праведностью, погладил, например, их младенца по голове, то большего для своего чада и желать нельзя.

Очевидно, и к Спасителю младенцев приносили из таких же соображений. Ученики же, как видно, думали, что тут налицо некие распространённые в народе предрассудки. В самом деле: традиционные иудейские представления о духовной жизни предполагают, что она должна быть хоть сколько-нибудь осознанной, так, что, например, применительно к ребёнку, незнакомому с Торой, нельзя говорить ни о какой духовной жизни.

А желание родителей принести младенцев к Иисусу они воспринимали, как нелепое и бессмысленное: ведь в таком возрасте всё равно нельзя говорить ни о какой духовной жизни. Сам Иисус, однако, видит эту ситуацию несколько иначе. Он, разумеется, не собирается ничему учить младенцев, которых к Нему приносят. Но Он и не прогоняет тех, кто оказывается рядом.

Оно и понятно: будь Иисус просто учителем Торы, пусть и величайшим из всех, младенцам нечего было бы делать рядом с Ним. Но Он не только Учитель, Он Мессия, принесший в мир Царство. Царство, которое всегда с Ним и которое может раскрыться ищущим, если они доверятся Ему. И тут не всегда важно понимать, что происходит. Иногда дыхание Царства воздействует даже на тех, кто имеет самые смутные представления и о Боге, и о Царстве, и о Мессии.

Конечно, ни о какой осознанной духовной или церковной жизни в этом случае говорить не приходится: для такой жизни человеку необходимо понимать и осознавать, как Бог с ним работает. Но воздействие дыхания Царства иногда может быть полезным с точки зрения подготовки человека к осознанной духовной жизни. Лишним, во всяком случае, оно не будет никогда — и потому Спаситель не отталкивает никого из тех, кто приходит к Нему с чистыми, пусть и наивными, намерениями.

Часто люди не могут понять призыва Христа уподобляться младенцам, стараться быть как дети, «ибо таковых есть Царствие Божие», как говорит нам сегодняшнее чтение. Что это значит, говорят они, если ведь дети не только не обладают должной мерой разума, но они не знают и жертвенной любви, их любовь эгоистична, только взрослея, да и то не все, люди овладевают этим сложнейшим искусством любить, не получая ничего взамен. Как это часто бывает, в этом нашем непонимании приходит нам на помощь апостол Павел. Из его посланий вовсе не следует, что надо слепо стараться уподобиться младенцам. Напротив, где-то он говорит о нашем младенчестве отрицательно: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое» (1 Кор 13:11) или, например, 1 Кор 3:1, Еф 4:14, Евр 5:13. И поначалу кажется, что это противоречит призыву Христа. Но разгадку дает другой текст апостола: «братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни» (1 Кор 14:20). Вот оказывается, о чем говорит Христос, о том, чтобы зло мы воспринимали как младенцы, так же безоружно, так же, не имея с ним ничего общего. «Он еще неиспорченный человек», говорят в подобных случаях, вот к такому неиспорченному восприятию мира и призывает нас Господь.