Мысли вслух на Мф 23:29-39

С каждым новым словом все суровее становится обличение книжников и фарисеев, и вот уже Христос упрекает их не только в лицемерии и греховности, Он обвиняет религиозных вождей народа в противлении Богу. Всякий грех уводит от Бога, но здесь грех усугубляется нежеланием приносить покаяние, и вражда с Богом становится сознательным противлением Его воле.

Нежелание приносить покаяние может прикрываться псевдоблагочестивым самообманом, когда не хочется не то что признаваться в собственных грехах, но и видеть их, а при этом очень хочется выглядеть респектабельно. Раз так, то очень удобным способом красоваться своей мнимой праведностью становится обличение чужих грехов и внешнее почитание праведников прежних лет.

Но Христос видит глубже и прямо показывает нам, что и сами давние преступления, и сегодняшнее их громогласное осуждение могут быть звеньями одной и той же цепи. Как часто Его слова о гробницах пророков и памятниках праведников вспоминались в последние годы, когда имена замученных поминались всуе, а их памятью спекулировали. Если нет настоящего покаяния, а есть его подмена внешними формами, значит, всегда есть опасность, что при изменении конъюнктуры новые фарисеи опять будут готовы стать гонителями.

Сказанные Иисусом слова оставляют впечатление грядущего на Иерусалим Суда и расплаты за всё зло, которое творилось на его улицах на протяжении столетий. Конечно, можно было бы сказать, что приход Мессии и знаменует начало Суда, и это было бы верно. Но есть здесь нечто, не укладывающееся в рамки традиционных для тех времён мессианских представлений. И прежде всего бросается в глаза то, что Иисус связывает осуждение города, прежде всего, с отвержением Его Самого как Мессии. Тут уже не Бог наказывает Иерусалим, а сам Иерусалим наказывает себя, отвергая собственное спасение. А связано это отвержение, как видно, всё с той же религиозностью, которая мешала столь многим фарисеям увидеть в Иисусе Мессию и войти в Царство. А она, похоже, не меняется на протяжении столетий, прекрасно при том приспосабливаясь к новым реалиям и включая в свою традицию даже то, на что не имеет никакого морального права. Символом такого приспособленчества становятся для Иисуса надгробные памятники пророкам: когда-то их убили предшественники («отцы») тех, кто теперь ставит им памятники и чтит их гробницы. Конечно, история знает немало подобных примеров: современники нечасто оценивают великих людей сообразно их величию, особенно, когда дело касается духовной жизни. Но дело, как видно, не в позднем признании как таковом, а в его причинах. Причины же на протяжении столетий не меняются, оставаясь теми же самыми: формальная, законническая или обрядовая религиозность, которой враждебно любое откровение, хоть как-то грозящее нарушить целостность её религиозной системы. И Иисус, разумеется, прекрасно понимает, что нынешние фарисеи, отвергающие Его, точно так же отвергли бы и пророков, которым ставят памятники, если бы те появились перед ними вживую. Так же, как, разумеется, понимает Он и то, что путь, ведущий Его на крест, проложен для Него теми же силами, которые привели к гибели пророков, в своё время свидетельствовавших о том самом Царстве, которое Он теперь принёс в мир.

Мы привыкли к утверждению, что дети не несут ответственности за своих родителей. Нам кажется это правильным, ведь как могут быть виноваты те, кто содеянного не совершал. Однако здесь Господь говорит: «на вас падет кара за кровь всех праведников, пролитую на земле от сотворения мира: от невинного Авеля до Захарии, сына Берахии, которого вы убили между жертвенником и святилищем», что означает как раз обратное. Как понять такую справедливость? В учениях отцов Церкви постепенно сложилось представление о наследовании первородного греха (самого греха по мысли блаженного Августина, оказавшего влияние на западное богословие, и последствий греха, как, например, тленности по мысли восточных отцов). Мы понимаем, что был только Один Человек, который был абсолютно безгрешен, это Иисус. А мы неизбежно грешим и своими грехами соучаствуем в грехе Адама, разделяем его судьбу, в этом веке каждый новый человек на земле должен разделить судьбу Адама.

Среди ученых не прекращается спор о том, кто был Захария сын Берахии, о котором идет здесь речь. Библия упоминает свыше тридцати человек, носивших такое имя, но их отцов звали иначе. Главное, что мы должны понять, ему выпало быть далеко не последним в этом трагическом списке.

В сегодняшнем отрывке приведено одно из самых трогательных сравнений. Господь уподобляется птице, собирающей под свои крылья птенцов. Это сравнение идет еще из Ветхого Завета. В самом начале книги Бытия при описании того, как Дух Божий носился над водою, употреблен глагол, описывающий парение птицы над гнездом. Или, например, в 62 псалме: в тени крыл Твоих я возрадуюсь. Метафора любви Божьей к человеку и человеческой к Богу, которой Он ждет. Но на каком страшном фоне звучит она в этом тексте. «Иерусалим! Иерусалим, убивающий пророков и побивающий камнями тех, кто послан к нему!» Люди на любовь Божию отвечают злобой и убийствами.

Как понимать слова Спасителя о доме, который теперь остаётся пустым? Судя по контексту, Он имеет в виду события 70 г. н.э., которые Он предвидел, когда после организованного, в первую очередь, зелотами антиримского восстания римляне, подавив его, до основания разрушат Иерусалим и Храм. В таком случае слова Христа можно и нужно понимать, в первую очередь, буквально: город и Храм (вернее, то, что от них останется, а останется очень немного) после страшного разгрома действительно опустеют.

Есть, однако, в словах Спасителя и второй, более глубокий смысл. Он ведь лучше кого бы то ни было другого понимает, что события 70 г. станут следствием того духовного выбора, который народ делает во время Его земного служения. Его, разумеется, не радует ни сам этот выбор, ни катастрофа, которая станет его следствием, но Он знает, что поделать тут ничего нельзя: и народ в целом, и каждый конкретный человек свободен в своём выборе, силой тут никого ни к чему принудить невозможно.

Он принёс в мир Царство, которое могло стать достоянием всего народа в целом, но на которое обратила внимание лишь меньшая его часть; спасение в ближайшей перспективе для еврейского народа теперь неизбежно оказывалось уделом не большинства, а меньшинства.

В этом трагизм земного служения Спасителя, Который даже не мог во всеуслышание назвать Себя Мессией, Которым Он действительно является, не потому, что Ему не поверили бы, а потому, что, наоборот, поверили и тут же постарались бы поставить во главе очередного мессианского движения, перерастающего в антиримское восстание.

Его хотели видеть не таким Мессией, каким Он был на самом деле, а таким, который бы удовлетворил ожиданиям разгорячённой религиозно-политическими лозунгами толпы. Толпа же всегда агрессивна, она ненавидит тех, кто отказывается следовать её лозунгам и соответствовать её ожиданиям, и ненавидит тем больше, чем большими были связанные с потенциальным лидером ожидания. Мессия отвергается, а на Его место приходят те, кого Сам Он называет хищными волками, которым овцы интересны исключительно как пища.

И дом пустеет: Храм, который, по свидетельству пророков, должен был встретить Мессию, вместо отвергнутого Мессии впускает в себя римских солдат, которые не оставят от него камня на камне. Такова цена предложенного и отвергнутого Царства, цена отвергнутого спасения, равная гибели.

Сегодняшнее чтение подводит итог всем спорам между Иисусом и фарисеями. Споры эти касались самых различных вопросов, но, как выясняется, речь во всех случаях шла о смысле духовной жизни. И главным в Законе оказывается «суд, милость и вера» (ст. 23). Не случайно Иисус говорит здесь о суде, о милости (соответствующее греческое слово, впрочем, точнее было бы перевести как «милосердие») и о вере. Ведь именно о милосердии и о верности Богу (а в еврейской Библии понятия «вера», «истина» и «верность» обозначаются одним словом) как об основе богопознания говорили пророки. Иисус здесь лишь напоминает Своим слушателям о том, о чём они должны были бы помнить, но, как видно, забыли.

Впрочем, Иисус отнюдь не осуждает фарисеев за внешнее соблюдение Закона, например, за десятину, которую они, очевидно, платили очень аккуратно, Он лишь правильно расставляет приоритеты с тем, чтобы второстепенное не заслоняло главного. Ведь и милосердие, и вера, без которых не может быть правильного суда, возможны лишь тогда, когда есть живые, реальные отношения с Богом, а вот заплатить десятину можно, даже не имея таких отношений, следуя, к примеру, устоявшейся традиции или из соображений религиозной дисциплины. Но такое формальное исполнение религиозных обязанностей отнюдь не приближает человека к Богу. Более того, оно может даже исказить основополагающие представления о духовной жизни, и тогда второстепенное легко может показаться главным, как и случилось с религиозными формалистами (ст. 16 – 22).

Очевидно, именно это имеет в виду Иисус, говоря, что такие формалисты и сами не идут в Царство, и другим мешают (ст. 13). И дело здесь не только в том, что, формально соблюдая Закон, они нередко забывают о милосердии к тем, к кому Закон требует относиться милосердно, как, например, к вдовам (ст. 14). Дело в том, что при таком подходе к духовной жизни, когда она ограничивается лишь формальным исполнением религиозных обязанностей, человек меняется внешне, ничуть не меняясь по существу (ст. 25–28), ведь внешняя религиозность может в лучшем случае изменить привычки и психику человека, не затрагивая его духовного «я». И всякая попытка обращения к сердцу человека тогда вызывает лишь раздражение самодовольной натуры, гордящейся своей «праведностью». Так было всегда, и не случайно Иисус видит в почитании такими «праведниками» пророков и подлинных праведников древности лишь лицемерие (ст. 29 – 32): Он прекрасно понимает, что, будь эти пророки и праведники живы, никакого почитания от своих мнимых «почитателей» они бы не заслужили, и те поступили бы с ними так же, как поступили с ними при жизни их современники.

Время и история не меняют людей, их меняет лишь действие духа Божия, и только тогда, когда они сами этого хотят и на это соглашаются. Но такое, увы, мало свойственно падшей человеческой природе, и потому крестная смерть Спасителя становится неизбежной.

«Религия — экологическая ниша», «религия — социальная игра». Именно так говорят о религии многие думающие и серьезные люди. Игра... Иисус так и называет фарисеев, благочестивых, знающих и исполняющих все религиозные предписания, живущих этим и ничем другим, — «Актеры!». Не то, чтобы Он осуждает актеров вообще, но эти люди играют в то, во что нельзя играть. Как ни похожа наша жизнь на театр, Бог не может быть содержанием спектакля. Поэтому для Иисуса недопустима такая социальная игра — Бог для Него слишком важен и слишком близок, чтобы так лицедействовать: сначала молиться напоказ, а затем обманывать и унижать; проповедовать, а затем забывать о Боге; быть честным перед Богом в подсчете дохода с овощей, а затем обманывать Его всей жизнью. Наверное, это наша потребность — кого-то изображать, кем-то себя выставлять... Но небесный Отец не играет в «дочки-матери» — у Него настоящая любовь.

Самое страшное, что чем выше призвание человека, тем трагичнее и больнее его отпадение, его неверие. Фарисеи были религиозными наставниками Божьего народа, хранителями предания, закона, Писания. Иерусалим — «город великого Царя», но именно там погибает Христос. Иудеи — избранный народ, «свои Богу», но — «к своим пришел и свои Его не приняли». Мы, христиане — тоже богоизбранный народ, дети Авраама по вере, хранители евангельского Предания. Поэтому, мы тоже ходим по краю пропасти, мы тоже — в группе риска. В любой момент наше благочестие может превратиться в лицемерие, убежденность в вере — в сознание собственной правоты, уважение к традициям — в законничество. Как избежать «закваски фарисейской», но при этом остаться Божьим народом? Как сохранить верность Евангелию, но не потерять Христа?