Мысли вслух на 1 Тим 3:14-16

О Церкви Павел говорит, что она — «столп и утверждение истины». Как понимать его слова? И что он имеет в виду под Церковью? В христианской истории эти слова апостола нередко использовали для утверждения авторитета тех или иных религий, выросших на христианской почве, и самых разных церковных структур и институтов, претендовавших на то, чтобы быть выразителями и носителями христианской истины в последней инстанции.

Павел совершенно очевидным образом не имеет в виду никаких религий и никаких церковных институтов: христианство для него никогда не было религией, а церковных институтов в их средневековом виде в его времена просто не существовало. Для апостола Церковь — нечто совершенно иное. Это неудивительно: ведь и христианство Павел никогда не воспринимал как новую религию, для него оно всегда было не религией, а жизнью, жизнью со Христом в Его Царстве.

Вот в Нём, во Христе, и видит Павел живую истину. Да и не он один: ведь первые два или даже три поколения христиан смотрели на Христа как на живую Тору, а значит, и на живую истину. Да Спаситель и Сам говорил о Себе, что Он — путь, истина и жизнь. Но такая истина может существовать лишь как личность Мессии, явившего миру живую Тору. Человек же может познавать христианскую истину, лишь становясь живой Торой во Христе. Никакой абстрактной, формулированной христианской истины быть не может: никакие слова, никакие формулы её не вмещают по определению.

Есть, конечно, церковные символы веры, но они никогда не претендовали на законченное выражение христианской истины. Они лишь очерчивали то пространство возможных для христианина мнений по основополагающим вопросам, покидая которое человек фактически перестаёт быть христианином в том смысле, в каком ими были первые христиане. Но для человека стать живой Торой возможно лишь при условии личных отношений с Богом и с посланным Им Мессией одновременно. Точнее, внутри этих отношений, отношений Отца и Сына, в том духовном пространстве, которое они образуют.

Все, оказавшиеся в этом пространстве и участвующие в процессе духовного становления, оказываются связаны также и между собой, образуя то духовное целое, которое в другом своём послании апостол называет телом Христовым. Вот оно-то и есть Церковь, «столп и утверждение истины». Разумеется, такое единство всегда имеет некое внешнее измерение, связанное с жизнью своей эпохи, но оно никогда не идентично вполне ни одной из форм, в которой существует. Церковь как тело Христово всегда больше не только любой церковной структуры и любого института, но и любой конкретной церковной общины. И только она в своей духовной динамике является «столпом и утверждением истины». Вот об этой Церкви и говорит Павел в своём послании Тимофею.

Последний стих сегодняшнего чтения является древнейшим Символом веры, так как он полно выражается основную суть веры христиан. "Во плоти", то есть как человек, и это очень важный момент. Бог принял на себя всю тяжесть бытия, придя в мир как человек. "Оправдал Себя в Духе", или, по другому переводу, "явил Свою правду" через сошествие Святого Духа, которое было обещано Иисусом. "Показал Себя Ангелам", то есть искупление было совершено ради творения в целом. Жертва Христа уничтожила смерть, посеянную первородным грехом.

Говоря о Церкви, Павел называет её домом Божиим, «опорой и основанием истины» (ст. 15). Это определение у каждого, хотя бы поверхностно знакомого с яхвистской традицией и, в частности, с яхвистским культом, ассоциировалось с Иерусалимским Храмом, как местом присутствия Божия, освящавшего народ и делавшего его единым духовным целым. Конечно, то же присутствие, согласно уже не священнической, а раввинистической традиции, пребывало и в священных собраниях, таких, как, например, пасхальный седер или трапеза шаббата, но они воспринимались, как продолжение храмовых жертвенных священных трапез, с которыми их связывало не только единство веры, но и единство жертвы: освящённое жертвенное мясо присутствовало на этих трапезах вплоть до 70г., до конца эпохи Второго Храма и прекращения яхвистских жертвоприношений.

Павел же, как видно, домом Божиим называет церковное собрание, что и не удивительно: ведь здесь, по мысли апостола, становилась явной и открывалась всем участвующим та полнота Царства, которая обычно оставалась скрытой от мира, которому она откроется лишь в день Суда и возвращения Спасителя. Но полнота эта, как видно, связана уже не с храмовым богослужением, а с тем, что принёс в мир Спаситель (ст. 16). Апостол не случайно связывает «тайну благочестия» с путём Христа, который представляет собой не что иное, как боговоплощение, шаг за шагом всё больше открывающееся миру. И откровение это оказывается неотделимо от откровения Царства, входящего в мир. Именно дыхание Царства, дыхание Божие являет полноту праведности Мессии («...оправдал Себя в духе», — говорит Павел). Только в Царстве, где нет непреодолимой границы между духом и природой, человек, рождённый земной женщиной, может показать себя ангелам. И только духом Божиим возвещается и принимается в мире благая весть о рождении обещанного Богом Мессии, так, чтобы ищущие Царства могли услышать, поверить услышанному и пойти за Тем, Кому доверились.

Kогда всё это произошло, миру открылась полнота присутствия Божия, свойственная Царству, которую апостол, следуя традиционному словоупотреблению, называет «славой», сопровождающей Мессию, воскресшего из мёртвых. И весь пройденный Христом путь приводит в Церковь, в то собрание, где предстоятелем становится Он Сам, воскресший из мёртвых для того, чтобы дать миру Царство. Царство, которое и становится, по слову апостола, «опорой и основанием истины», воплощённой в Церкви так же, как полнота Божия воплотилась в Самом Иисусе Христе.

Когда появился в Церкви первый символ веры? И что считать таковым? Конечно, в нашем сегодняшнем понимании символ веры является, в первую очередь, исповеданием и свидетельством ортодоксальности того, кто этот символ провозглашает. Но всегда ли было так? Изначальный смысл слова «ортодоксия» связан с понятием о правильных взглядах или, точнее, о правильных мнениях («ортодоксия», собственно, и означает буквально «правильное мнение»). Получается, что, провозглашая, к примеру, Никейский символ веры, мы тем самым декларируем, что наши мнения о неких основополагающих для христиан вещах являются верными, что они не отличаются от мнений, разделяемых всеми христианами или, по крайней мере, их большинством. Но какое дело Богу до наших мнений? На пути в Царство важны не мнения или теории, а поступки, ортопраксия на этом пути важнее ортодоксии. Различия во мнениях по подавляющему большинству богословских проблем с точки зрения Царства — лишь рябь на воде, а существенно для Царства лишь одно различие: между грехом и праведностью. Так что же: символы веры не нужны? Наверное, всё-таки нужны: иначе Павел не провозглашал бы свой символ так решительно. Но его символ имеет для духовной жизни практическое значение: он содержит краткое свидетельство того, что составляет основу духовной жизни всякого христианина. А главный его вопрос, как и главный вопрос любого другого символа веры, сводится к тому, Кем является для исповедующего Иисус из Назарета. Это всё тот же вопрос, заданный Им Петру: кем считают Меня люди? И кем считаете Меня вы? Здесь уже не мнения по абстрактным богословским вопросам, а выражение отношения к конкретному Человеку. Отношения, которое или открывает исповедующему путь в Царство, или его закрывает.