Мысли вслух на Мф 21:23-32

Мы привыкли к тому, что чем большей властью обладает человек, чем значительнее его роль в обществе – тем больше он должен быть озабочен тем, что о нем подумают. В современном мире это называется красивым словом «имидж», то есть, в переводе с английского языка «образ». Слово, может быть, и новое, но проблема выбора верной стратегии построения имиджа была явно актуальна и две тысячи лет назад. Первосвященники в сложном положении: признать Иоанна пророком и тем самым, как принято выражаться теперь, дезавуировать все свои прежние заявления, или же вновь вслух произнести то, что, скорее всего, сильно понизит их рейтинг.

И именно поэтому Иисус отказывается продолжать разговор с фарисеями, это бессмысленно. Они даже не могут честно высказать то, что на самом деле думают. Страшный парадокс – создание говорит с Создателем, но озабочено лишь своим образом, а не тем, чтобы оставаться образом Божьим.

Праотец Иаков не побоялся бороться с Богом и получил благословение, но страх и обращенность на самих себя загораживают нас от Бога. Какой путь избираем мы?

Вопрос первосвященников и старейшин, который они задают Иисусу после очищения храма от торговли, передан в несколько окультуренной форме. В сущности же, они спрашивают не о происхождении власти Христа — для этого требовалось бы подразумевать существование этой власти, а этого ни религиозные, ни общественные лидеры делать не хотят. В греческом тексте здесь стоит не слово kratos (власть, могущество), которое обычно используется в значении власти; напротив, первосвященники и книжники спрашивают об exousia (позволение, право). Такое же различение заметно и в других языках, например, в латинском. Таким образом, первосвященники говорят довольно грубо: «А по какому праву Ты здесь распоряжаешься? И кто дал Тебе это право?». Согласитесь, такая формулировка вопроса делает его гораздо более знакомым для нас, потому что мы постоянно сталкиваемся с ним в нашей повседневной жизни.

И потому важный нюанс видится в ответном вопросе Христа. Когда Он спрашивает их о происхождении крещения Иоаннова, Он спрашивает о правах Неба. «Есть ли в вашем мире права у Бога, и каковы они? Имеет ли Бог право делать что-нибудь по собственному усмотрению?». Мы в наше время все хорошо знаем про права человека. В свои древние времена первосвященники больше думали о правах общества и государства. Но о правах и свободе Бога не думает никто. Служение Иоанна Крестителя становится, таким образом, примером того, что Создатель делает по Своей инициативе, по Своему усмотрению и вне рамок человеческих обыкновений. И поэтому уклончивый ответ первосвященников, который они хотели сделать неотрицательным (чтобы не подумали, что мы ругаем авторитетного в народе человека), оказывается неположительным: «Мы не знаем, - говорят они, - есть у Бога права или нет». А мы знаем?

Отвечать вопросом на вопрос — довольно обычная практика в еврейской среде. Но Иисус, конечно же, не стал бы играть в слова. Как видно, за заданным Им встречным вопросом стоит нечто важное, такое, от чего зависит сама возможность Его собеседников понять Его. А вопрос, как видно, касается Иоанна Крестителя. И собеседники Иисуса начинают усиленно соображать: что бы такое сказать, чтобы не прогадать? Признавать в Иоанне пророка им явно не хотелось: они, вероятно, всё же сомневались в его пророческом призвании. Но, с другой стороны, народ видел в Иоанне именно пророка, а фарисеи ведь всегда выступали в роли духовных лидеров и учителей, так, что идти на конфликт с общественным мнением им было явно не с руки. Так и последовал с их стороны ответ в духе лучших традиций политической игры: никаких комментариев, «мы не знаем», хотя, конечно, «не знать» или не иметь мнения о деятельности Иоанна, учитывая масштаб его личности, было в Иудее совершенно невозможно. А Иисус, разумеется, всё это прекрасно понимает. И, в свою очередь, отказывается отвечать на заданный фарисеями вопрос. И не потому, что хочет что-то скрыть, а потому, что понимает: отвечать бесполезно, эти люди всё равно Его не услышат, им нужен заранее известный ответ, который подтвердил бы их собственные концепции. А если ответ будет другим, он, так же, как заданный только что вопрос, останется без комментариев. И без последствий. И дело тут даже не в том, какой именно ответ услышал бы Иисус на Свой вопрос. Дело в том, чтобы ответ этот прозвучал — честный, искренний и однозначный. Каким бы он ни был. Любой честный ответ мог бы стать началом дальнейшей дискуссии, может быть, очень напряжённой. Но отсутствие ответа сразу же напрочь отсекает всякую возможность дальнейшего общения. И дело тут даже не в том, что собеседники Иисуса лукавят перед Ним, в конце концов, Ему не так уж сложно понять, что они думают и имеют в виду на самом деле. Дело в том, что они лукавят, прежде всего, сами перед собой, в том, что им нужен не ответ, а подтверждение, и в том, что интересует их не истина, а самосохранение в качестве духовных лидеров. А это уже действительно духовный тупик. И всякие разговоры тут бесполезны.

Господь не позволяет никаких уловок, чтобы мы могли избежать прямого и открытого исповедания своей веры и своей жизненной позиции по тому или иному вопросу. А мы больше склонны ждать знаков от Него, стараясь ускользнуть от ответственности; ведь если поступить или сказать так, как удобно нам, то станет очевидна вся наша неправда. Так и старейшины пытаются вынудить Иисуса Самого отвечать на Свой вопрос об Иоанне, втайне надеясь на чем-нибудь подловить Его. «Мы не знаем» – очень удобная позиция; говоря так, старейшины по-прежнему ждут от Христа какого-нибудь знака. Может быть, Он скажет, что крещение Иоанново было от Бога, и можно будет упрекнуть Его в самозванстве. Может быть, Он осудит Иоанна – и можно будет найти с Ним общий язык. Христос разговаривает со старейшинами и книжниками, а они – нет, они не общаются с Ним и не разговаривают, они пытаются «разрулить проблему». Но Господь не позволяет этого. С Ним допустим только прямой и открытый диалог.

«Благими намерениями дорога в ад выложена», всем известна эта народная мудрость. Почему это так? К размышлению над этим приводит нас притча о двух сыновьях. Мы легко соглашаемся на словах творить добро, ибо тогда получаем удовольствие от мысли о собственной праведности. Но постоянства, терпения, трудолюбия нам всем не хватает. И уподобляемся мы семенам, упавшим на камни. «Дух отважен, но бессильна плоть», говорит Господь в другое время. Но задумаемся и над тем удивительным даром покаяния, который нам дан. Нам всегда оставлена возможность чистого листа. Зло никогда не поздно отринуть. Впрочем, предположение о не свершившихся благих намерениях сына, сказавшего «иду», только одно из возможных толкований. Другим смыслом может служить показное благочестие, позволяющее скользить по поверхности жизни, не проникая вглубь ее проблем.

В том, наверное, огромная сложность нашей с вами жизни, что мы слишком хорошо знаем, какими мы должны быть. И что самое парадоксальное, это происходит от такой замечательной вещи как знание и любовь к Закону.

Мы примериваем на себя костюм добродетели и очень нравимся сами себе в нем. Поэтому нам так трудно бывает признать перед людьми свою слабость, свое недостоинство, свою греховность. Нам даже трудно бывает отказать человеку, который нас о чем-то просит, если мы не можем выполнить просьбу, потому что нам не хочется ставить себя в положение человека, который не помог другому в беде. Нам эта роль неприятна.

У притчи, о которой мы сегодня говорим, много смыслов. Но вот один из них: всегда быть предельно честным перед собой и перед тем, кто тебя о чем-то просит или с чем-то к тебе обращается. Иногда слышишь, что эта притча о том, что дела важнее, чем слова. Ни в коем случае. На самом деле второй сын согрешил дважды: первый раз, что не сказал отцу правду о своем внутреннем нежелании идти работать, и второй раз, что не пошел работать. И поэтому, напротив, эта притча и о том, как важны слова (первый грех), и о том, как важны дела (второй грех).

Согрешил ли первый сын? Думается, что все же нет. Да, он огорчил отца. Но он был честен, говоря о своем нежелании, был честен в описании своего внутреннего состояния, хотя он не мог не понимать, что оно неблаговидно. Будем стремиться к такой же честности. Конечно, свои дурные мысли надо стараться скрывать от людей, чтобы их не искушать; речь о другом: не обещать больше, чем мы реально можем сделать. Это трудно, ибо запрос всегда превышает наши возможности и хочется всегда быть добрым для каждого, но поймем, что это невозможно, и перестанем любоваться собой, ведь мы заставляем страдать тех, кто не понимает, почему мы были так добры, а потом из этого ничего не вышло.

Притча Христа о двух сыновьях отличается удивительной актуальностью, настолько, что ее рассказывают как анекдот: человек некий останавливает машину и спрашивает водителя: «Это такси?» - а в ответ слышит: «А вам шашечки или чтобы ехать?». Вряд ли рассказчик догадывался о евангельском происхождении этой мысли, но на актуальность шутки это не влияло, потому что проблема носит абсолютно вневременной характер. В любые эпохи в альтернативе «шашечки» или «чтобы ехать» мы часто выбираем первое и считаем себя вправе совершенно игнорировать второе. И это характерно и для наших взаимоотношений друг с другом, и для наших отношений с Богом. Просто удивительно, как мы не боимся строить культовые сооружения в эпицентрах насилия и обмана и изображать дружелюбие, ненавидя друг друга.

Между тем, важно услышать в словах Христа еще вот что. Задавая слушателям риторический, в сущности, вопрос: «Который из двух исполнил волю отца?», Он соглашается с их ответом: «Первый», т.е. тот, кто пошел в виноградник Отца, несмотря на то, что поначалу отказывался. Такова великая милость Бога нашего: зная нашу природу, Он не придает слишком большого внимания пустым словам. А в притче Иисуса пустыми оказываются слова обоих братьев. Но Бог судит по результату. Поэтому, хотя все мы время от времени и говорим Ему: «Не хочу», - у нас все же есть возможность тем не менее пойти в Его виноградник.

Короткая притча Иисуса о двух сыновьях как нельзя лучше иллюстрирует один из основополагающих законов духовной жизни: настоящее намерение — то намерение, которое доводится до завершения. Конечно, можно было бы сказать, что даже теоретическое согласие одного из сыновей, с готовностью изъявившего желание следовать воле отца, по-своему важно. Можно было бы кстати заметить, что этот сын, так и не исполнивший своего намерения, быть может, вовсе и не собирался обманывать своего отца. Мало ли у каждого из нас бывало в жизни ситуаций, когда благие вроде бы планы и намерения в итоге так и оставались нереализованными, не из-за внешних причин и не потому, чтобы мы от них отказались, а потому, что мы о них забыли, даже не заметив, как и когда это случилось? И нередко такое случается как раз именно с людьми вполне респектабельными, благопристойными и благополучными. А вот те, кто такими качествами не отличается, порой, как ни парадоксально, могут сделать больше добра и оказаться ближе к Царству. Наверное, не в последнюю очередь это объясняется тем, что упомянутые Иисусом «мытари и блудницы» прекрасно знают, что у них не всё в порядке, что им необходимо полностью сосредоточиться на поставленной задаче, раз уж в их жизни появилась возможность что-то изменить: ведь, упусти они её сейчас, второй случай может и не представиться. И уж они-то, если решатся воспользоваться открывшимися возможностями, воспользуются, как говорится, на все сто, они сделают это главной целью и смыслом своей жизни. И значит, их воля целиком будет отдана решению только одной задачи. Они не будут распыляться, у них в жизни не появится ничего такого, что смогло бы отвлечь их от главного. А если и появится, они просто не обратят на это внимание: ведь они знают, что им грозит, если они не используют представившуюся им возможность по полной. Их воля устремлена к одной цели, направлена на решение одной задачи. А ведь именно воля и определяет качество и содержание духовной жизни. Кто поставит себе Царство главной целью, тот непременно его обретёт. А вот респектабельная религиозность может и не помочь: ведь всякая религия — дело рук и умов человеческих. И к Царству ни одна религия прямого отношения не имеет, хотя от религиозных людей оно, разумеется, не закрыто. Неопределённое «да» может так и остаться навсегда неопределённым. А определённое «нет» — превратиться в не менее определённое «да».

В этом конфликте Христа с фарисеями яснее всего проявляется различие между их пониманием веры. Фарисеи требуют у Иисуса ясных доводов, Он должен наглядно показать, «какой властью» Он может распоряжаться в здании храма. Это требование означает новую просьбу о доказательстве от Бога, о чуде. Вместо этого, Христос ставит перед ними фундаментальный вопрос о вере — на примере Иоанна, призывавшего народ к покаянию. В свое время нашлись люди, которым не нужно было чудесных доказательств пророческой миссии Иоанна: они сердцем поняли правоту его слов. Это были те «мытари и блудницы» (и многие другие), кто был готов вернуться к Богу, помириться с Ним, начать жизнь, непохожую на то, что было прежде. А если этой готовности нет — что ж, остается играть в доказательства и спорить об авторитете...

Сегодняшнее чтение состоит из двух, на первый взгляд, прямо не связанных между собой, частей. Первая часть представляет собой рассказ о засохшей смоковнице (ст. 18–22); вторая включает изложение беседы Иисуса с первосвященниками и старейшинами в Храме (ст. 23–32). И всё же связь между двумя этими событиями есть, хотя она и не сразу бросается в глаза.

Не случайно рассказ о засохшей смоковнице завершается беседой о вере, способной, по словам Иисуса, передвигать горы (ст. 21–22). Очевидно, вера здесь — не только доверие к Богу и к Тому, Кого Бог посылает в мир, но и определённое духовное состояние. А вторая часть отрывка посвящена как раз тому, что мешает человеку это состояние обрести и удержать. Начинается разговор с первосвященниками и старейшинами уже не раз обсуждавшимся вопросом о том, кто дал Иисусу власть делать то, что Он делает (ст. 23). Иисус, как уже бывало, отвечает вопросом на вопрос: а омовение («крещение»), которым омывал Иоанн, было истинным или ложным (ст. 25)? И тогда собеседники Иисуса начинают думать, как Ему ответить (ст. 25–27). Но думают они, очевидно, не об истинности того, что делал Иоанн, а лишь о том, как выйти из щекотливой для них ситуации, не потеряв лицо. И в итоге, как нередко бывает в таких ситуациях, уходят от ответа (ст. 27).

И тогда Иисус тоже отказывается отвечать. Здесь нет никакой игры: ведь и в самом деле при таком отношении к делу пытаться что-то объяснять этим людям бессмысленно. Их не интересует истина, для них важнее собственное мнение, что бы они ни говорили о духовной жизни, о чистоте веры и о прочих подобного рода вещах. Рассказанная Иисусом притча о двух сыновьях (ст. 28–32) как нельзя лучше характеризует ситуацию: можно сколько угодно говорить о вере и о духовной жизни, но, если нет искреннего послушания воле Божьей, всё это лишь слова. А мешает послушанию отсутствие решимости и внутренней цельности. Ведь и собеседников Иисуса нельзя назвать людьми совсем уж неверующими. Но это вера не безусловная, это вера с оговорками и допущениями. А такая вера стоит немного. Горы передвигать она точно не сможет. Единственное, на что такая вера годится — для самоутешения тех, кто хотел бы считать себя верующим, не жертвуя ничем. Но к Царству такая вера отношения не имеет.

Господь продолжает Свой путь на Голгофу, которая уже ощущается в Его столкновениях с первосвященниками и старейшинами, в Его притчах и беседах с учениками. Он вошел в город, как Царь; Он должен быть либо принят народом, как долгожданный Мессия, либо погибнуть в столкновении с лицемерием и косностью вождей и неверностью народа, в схватке с царством тьмы. Там, куда приходит Христос, не остается места для компромиссов. Смоковница, не принесшая плода, засыхает, Израиль, не услышавший проповеди Иоанна, не может принять Спасителя. Все яснее и яснее становится видно, что конфликт может кончиться только одним — смертью Мятежника. Мы, наравне с израильтянами начала первого века, находимся в самом центре событий. Христос точно так же входит к нам (или еще войдет), как Он вошел в Иерусалим; и Он точно так же столкнется (или уже столкнулся) с лицемерием и косностью в нашем сердце. Мы, как и они, всегда на грани выбора: убить Мессию и засохнуть, как смоковница, или принять Его, услышать Его слово, стать такими, какими хочет нас видеть Он и — обрести Его милость и Царство.