Мысли вслух на Лк 11:37-41

Не в обычае Господа оставлять обличение без наставления и Он говорит сегодня о свете, который дан людям. Он говорит, в сущности, о том, что именно замутненность нашего взора грехом и суетой лишают нас возможности видеть свет и погружают всего человека во мрак. Именно в результате греха знамение Ионы пророка не принимается нами, мы не узнаем голоса Божия в словах Христа, донесенных до нас Евангелием. Господь говорит об этом состоянии человека: «если [око твое] будет худо, то и тело твое будет темно». Напротив, если мы пытаемся освободиться от греха, делаем все, что в наших силах и просим милости и помощи у Бога там, где не хватает наших сил, то у нас есть возможность увидеть Христа, узнать и полюбить Его, и тогда свет Божий осияет нас.

Слова обличения, которые Господь обращает к книжникам, фарисеям и законникам, в большой степени относятся к религиозной психологии падшего человека вообще. Они актуальны отнюдь не только в Палестине начала первого века. В немногих словах сегодняшнего евангельского отрывка Господь указывает на главное, что каждый из нас в той или иной степени знает на собственном опыте. Это стремление к почету и одобрению от окружающих, которое является искажением желания быть праведным перед Богом. Это стремление регламентировать всю жизнь, являющееся искажением послушания воле Творца, возникающим, когда ты не слышишь голоса Его. Это обида на обличение, возникающая, когда ты всю ценность своего бытия полагаешь в своих аскетических достижениях, а не в любви Христа.

В конечном итоге все эти малоприятные вещи возникают оттого, что страшно полагаться на суд и любовь Божью, с которых начинает свое обличение Христос. Видимо, человеческое сердце сотворено нуждающимся в опоре, и наша личность распадается, не находя ее. Но ты можешь искать эту опору в суде и любви Божьей или в любых иных вещах, которые постигаются твоим чувственным опытом. Однако самое важное в словах Христа иное, самое важное в том, что Ему не безразлична судьба обличаемых Им людей и в словах Его слышна глубокая скорбь. Для нас, обличаемых Им, это означает, что мы можем надеяться на Его помощь в исцелении, в том, чтобы встать пред Ним в истине.

Первые три стиха сегодняшнего евангельского чтения являются продолжением слов Христа об узнавании Бога. В предыдущем чтении Господь говорил, что ниневитяне и царица Савская будут осуждающим примером для людей: ниневитяне покаялись, узнав глас Всемогущего в обличениях пророка Ионы, а царица Савская познала Премудрость Его в мудрости Соломона. Господь говорил о том, что Его современникам и всем нам дается знамение Ионы пророка, возможность узнать Истину в словах Христа. Но люди ищут совсем других знамений, — несомненных чудес, которые нарушают свободу человека и унижают Бога. Однако не в обычае Господа оставлять обличение без наставления, и, продолжая, Он говорит сегодня о свете, который дан людям.

Он говорит, в сущности, о том, что именно замутненность нашего взора грехом и суетой лишает нас возможности видеть свет и погружает всего человека во мрак. Именно в результате греха знамение Ионы пророка не принимается нами, мы не узнаем голоса Божия в словах Христа, донесенных до нас Евангелием. Господь говорит об этом состоянии человека: «если [око твое] будет худо, то и тело твое будет темно». Напротив, если мы пытаемся освободиться от греха, делаем все, что в наших силах, и просим милости и помощи у Бога там, где не хватает наших сил, то у нас есть возможность увидеть Христа, узнать и полюбить Его, и тогда свет Божий осияет нас.

Что такое духовная жизнь, Спаситель объясняет Своим слушателям на примере физического зрения. Если глаза человека здоровы, говорит Он, то и всё его тело наполнено светом, а иначе вместо света человек погружается во тьму. Но речь тут идёт всё же не только о физическом зрении, которое служит лишь примером для описания реалий духовной жизни. В евангельскую эпоху наиболее распространённые представления о Царстве носили или религиозно-политический, или мистический характер. В первом случае на Царство смотрели, как на реальность сугубо политическую, как на обычное земное государство, отличающееся от всех остальных, прежде всего, тем, что его правителем станет Мессия, а его законы будут полностью соответствовать Торе.

Конечно, предполагалась и особая мера присутствия Божия в Храме, и обновление с приходом Мессии союза-завета, но речь всё же шла о земном государстве, которое будет создано так, как создаются все государства мира сего. Прямой противоположностью такому представлению о Царстве были представления о нём, как о Царстве мистическом, существующем где-то в ином измерении бытия, путь в которое и откроит Своим избранным грядущий Мессия.

И если фарисеи и ревнители-зелоты видели в Царстве прежде всего земное государство, то, к примеру, ессеи считали его реальностью мистической. Иисус же, как видно, смотрит на дело совершенно иначе. Тот факт, что Царство «не от мира сего», вовсе не означает, что оно пребывает в каком-то ином измерении бытия. Оно здесь, рядом, только не каждый в состоянии его увидеть. Чтобы его увидеть, нужно здоровое, полноценное духовное зрение, которого падший человек изначально лишён.

Если же зрение его очистится и исправится, Царство станет для него такой же очевидной и несомненной реальностью, какой в нынешнем состоянии является для него непреображённый мир. Ведь Спаситель принёс в мир Царство не для того, чтобы оно оставалось для мира чем-то чуждым и иноприродным, а для того, чтобы его сила и дыхание преображали мир, обновляя его и делая частью Царства. С тем, чтобы в конце времён частью Царства стал бы весь наш мир, кроме того зла в нём, которое с жизнью Царства несовместимо.

В нескольких эпизодах евангелист приводит разные высказывания Господа о жизни в наступающем Божьем Царстве. Иисус проповедовал не в пустоте — вокруг Него были верующие люди, благочестивые и не очень. Естественно, все они немного по-разному понимали, что такое Бог и как с Ним надо жить. Но в словах, приводимых евангелистом, можно проследить два основных «типа религиозной жизни» — с одной стороны, человек с чистым, простым оком, которого переполняет свет, как свет от светильника, видного всем, кто во тьме; с другой стороны — формальное благочестие людей, помнящих, когда нужно омыть руки, когда заплатить десятину, но иногда забывающих (не со зла, а исключительно в силу ограниченности человеческой памяти) о таких вещах, как прощение, милость, доверие Богу. Конечно, оба типа — это действительно «типы», своеобразные идеалы духовной жизни, и все же они достаточно четко рисуют два направления, по которым может отправиться ученик Иисуса Христа.

Слова Спасителя, обращённые к фарисеям и учителям Торы, которых в те времена называли обычно «книжниками», могут показаться слишком жёсткими, какими они и казались некоторым Его слушателям. Но вопрос был слишком серьёзен, и вещи надо было назвать своими именами. Обвинения звучат серьёзные: в сущности, Иисус упрекает и религиозный актив тогдашней Синагоги (фарисеев), и выдающихся учителей Торы в том, что они сами не соблюдают того, к чему призывают других. Странное, казалось бы, обвинение: ведь именно фарисеи и учителя Торы в евангелиях показаны как ревнители Торы, это именно они постоянно упрекают Иисуса в том, что он нарушает то или иное её предписание. Но Иисус чётко обозначает проблему: внешняя религиозность, лишённая духовного наполнения. Именно такая религиозность и стала главной проблемой синагогальной духовной жизни в евангельские времена. Такой религиозности придерживались многие фарисеи, ей обучали народ многие учителя Торы.

Альтернатива, конечно, была, но её представляли немногие. Имена некоторых из них новозаветные книги до нас донесли: Никодим, Гамалиил… Но не они определяли общую атмосферу синагогальной жизни того времени. И вот оказывалось, что призывы к духовной жизни сопровождались обучением жизни не столько духовной, сколько религиозной. Не тому, как обрести внутреннюю цельность и внутренний свет (то самое «светлое око», о котором говорит Иисус), а тому, как соблюдать ритуальные предписания. Конечно, и они тоже появились не просто так, и за ними стоит некий духовный опыт, их породивший, но опыт к тому времени уже забылся, а предписания остались.

И вот теперь народу предлагается жить одной религиозностью без духовного наполнения, предписаниями без богообщения. А сами учителя при этом чувствуют себя этакими хозяевами Торы: ведь именно они её комментируют и интерпретируют, к ним обращаются за советом, именно их авторитет в глазах простых людей непререкаем.

Не все, конечно, были такими, но и таких хватало, чтобы огромное множество людей замкнулось в кругу формальной религиозности без всякой возможности из него выйти. А всякое свободное Божье слово, любое дуновение Божьего дыхания в этой среде воспринимается как нечто ненужное и даже опасное: ведь оно подрывает монополию учителей и толкователей на Тору, а значит, и на духовную жизнь. Не случайно Иисус говорит тем, кто ставит памятники древним пророкам, что они ничуть не лучше своих отцов, которые этих же пророков убивали. Живая духовная жизнь им не нужна так же, как она не была нужна их отцам. А значит, и Царство им не нужно тоже.

В Евангелии мы не найдем, гневных обличений Иисуса, направленных против воров, вымогателей, проституток, неверных жен, оккупантов и прочих грешников. Единственный класс, который Он обличает — книжники и фарисеи. Чем же провинились эти люди, изучавшие закон, учившие других и бывшие своего рода «совестью нации»? Мне кажется, самая серьезная их вина выражена в ст.  52. Призванные вести людей к познанию Бога, они сами прошли мимо этого — самого главного в человеческой жизни. Если нет знания Бога, то никакое знание о Боге не будет иметь смысла.

Сегодняшнее чтение посвящено центральной теме той полемики, которая развернулась между Иисусом и частью фарисейского братства — теме Царства и религиозности. Для понимания ситуации важно иметь в виду, что речь идёт не о какой-то специфической форме религиозности. Религиозность фарисеев, конечно, имела вполне конкретные черты, свойственные эпохе; но, с другой стороны, именно фарисейскую ментальность можно было бы считать квинтэссенцией религиозности как таковой, и в определённом смысле любую другую религиозность, известную в истории (по крайней мере, в истории авраамистических религий), можно сравнивать с фарисейской религиозностью, как с эталоном.

Но в том-то и дело, что Иисус не был основателем новой религии. Христианство не религия, а жизнь в Царстве, и Спаситель всё время пытается донести эту мысль до Своих собеседников. Не случайно Он столь обстоятельно отвечает пригласившему Его в дом фарисею на вопрос о ритуальном омовении рук перед едой (ст. 38–44). Вопрос о ритуальной чистоте является центральным вопросом любой религии, она определяет принадлежность человека к религиозной общине и его религиозную полноценность.

Иисус же говорит о чистоте не как о религиозном, а как о духовном состоянии. Ведь возможность пребывания в Царстве определяется не качествами человека, моральными или религиозными, а его отношениями с Богом и с ближними. Религия и мораль могут очистить человека внешне, аккуратное исполнение религиозных обязанностей делает человека религиозно безупречным, он соответствует всем предписаниям Торы, если понимать её как только религиозное законодательство, не имеющее отношения к внутренней жизни человека.

Можно было бы назвать это религиозным формализмом, но здесь будет всё же не вся правда, ведь те же фарисеи старались исполнять предписания Закона не только формально, они были просто совершенно уверены, что, аккуратно заплатив десятину, они действительно чисты перед Богом (ст. 42). Иисус же не случайно говорит о милостыне (ст. 41), о том, что невозможно регламентировать никаким законом: только отказ от попыток всё формализовать в отношениях с Богом может заставить человека задуматься не о своих религиозных обязанностях и правах, а о своих отношениях с Богом и людьми. Тогда и статусу, столь важному в религиозной жизни (ст. 43), такой человек не будет придавать особого значения. И главная проблема здесь в том, что в Царство ведёт не какая-то особая, новая религия, а отказ от всякой религии вообще. Такое было неприемлемо даже для «книжников» — преподавателей Торы (ст. 45). Но Иисус в ответ замечает, что раввинистическая теология, как и всякая традиционная теология вообще, занимается обоснованием всё той же религиозности, которая, между прочим, ни к чему не обязывает самих теологов (ст. 46).

Но хуже всего то, что именно религия и её защитники во все времена противостояли свидетелям Божиим и стремились от них избавиться. Так было прежде, и во времена Иисуса не изменилось ничего (ст. 46–52). И тут оказывается, что вполне религиозные, учёные и внешне благочестивые люди обрекают на крест Того, Кого, по их собственным уверениям, они ждали уже много веков. Выбирая между религией и Царством, они, как видно, выбирают религию. И остаются при своём.