Мысли вслух на Ос 5:1-6:11

Бог раскрывает Свое сердце: «Милости хочу, а не жертвы». Возможно, это вершина откровения, данного через пророка Осию. Жертвоприношения, добрые дела, исполнение заповедей — все это имеет смысл, только если за этим стоит наша любовь не к себе, а к другому — Богу, человеку... Не «стремление к высоким достижениям», не «исполнение долга», а любовь, которая «не ищет своего» (1 Кор. 13:5) и которая оказывается реализацией свободы Духа Божьего.

Как больно видеть пророку, что тьма язычества проникла и в его народ! А ведь Израиль — надежда мира, в семени Авраама благословятся все племена земли. Бог дал Своему народу Закон, но они отвергли его: они изменяют Господу и обманывают друг друга. Когда хранители Закона живут не по Закону, кто может помочь им? Последствия этого отпадения страшны — запустение, голод, война. Только раскаявшись и взыскав Бога, могут они вновь обрести Его присутствие.

Сегодняшнее чтение целиком посвящено обличению народа Божия и предупреждению об ожидающем его суде (ст. 1). Казалось бы, здесь нет ничего такого, что отличало бы суд Божий от суда человеческого: народ виновен, доказательства его вины налицо, и наступает день, когда Бог, как верховный Судья, произнесёт Свой приговор. И всё же в этом Божьем суде есть нечто совершенно непонятное и невозможное с точки зрения человеческих представлений о суде и о наказании за преступление.

Оказывается, суд Божий невозможен до тех пор, пока народ не признает своей вины. И Бог оставляет его и уходит с тем, чтобы дождаться этого признания (ст. 15). А признание вины, как предполагается, будет сопровождаться обращением к Богу с просьбой и о суде, и о помощи. Такой суд с человеческой точки зрения выглядит довольно странным: ведь земной суд существует в том числе и для того, чтобы определить виновность или невиновность подсудимого.

Здесь же оказывается, что Бог видит Свою задачу как Судьи лишь в том, чтобы определить меру наказания для тех, кто сам признаёт свою вину. А также в том, чтобы помочь виновному избавиться от греха, приведшего к преступлению. Что же до определения виновности, то здесь суд Божий как таковой вовсе не требуется. О виновности народа однозначно свидетельствуют те бедствия, которые его постигают (ст. 9–12). И в бедствиях этих пророк видит наказание Божие (ст. 9–12). Впрочем, на сознание наказуемых они не оказывают должного воздействия: народ не воспринимает их как наказание от Бога и, пытаясь от них избавиться, обращается ко всем, кроме Того, Кто действительно мог бы помочь (ст. 13–14). Но в таком случае получается, что от наказания Божия избавиться можно, лишь обратившись к Богу и попросив Его о суде!

Такой поворот событий кажется на первый взгляд совершенно непонятным. Но если, как это было открыто уже Амосу, суд есть не что иное, как момент встречи с Богом лицом к лицу, многое здесь объясняется. Ведь тогда становится очевидно, что наказанием оказывается не действие Божие, а, наоборот, Его бездействие, оставляющее человека один на один с его грехами и с их последствиями. Конечно, невмешательство Бога в события тоже можно в известном смысле считать наказанием, но лишь в известном смысле: ведь Бог не вмешивается в ситуацию и, следовательно, ничего из того, что происходит в таком случае с человеком, нельзя считать происходящим по Его воле. Богословы называют это попущением, то есть тем, чего Бог не хочет и не делает, но чему Он не мешает быть, предоставляя свободу действовать человеку. А человеку тогда остаётся лишь пожинать плоды посеянного им зла. И только Бог, вмешавшись в ситуацию, может избавить человека от этой участи.

Бог раскрывает Свое сердце: «Милости хочу, а не жертвы». Возможно, это вершина откровения, данного через пророка Осию. Жертвоприношения, добрые дела, исполнение заповедей — все это имеет смысл, только если за этим стоит наша любовь не к себе, а к другому — Богу, человеку... Не «стремление к высоким достижениям», не «исполнение долга», а любовь, которая «не ищет своего» (1 Кор. 13:5) и которая не оставляет места для беззакония.

Сегодняшнее чтение продолжает тему суда Божия. Начинается оно упоминанием об обращении к Богу тех, кто прежде не думал о Нём и готов был полагаться на всё, что угодно, кроме Него (ст. 1–3). Но обращение это, как видно, оказывалось на поверку довольно поверхностным (ст. 3–5). В принципе описанную ситуацию можно считать типичной: многие вспоминают о Боге только тогда, когда им становится ясно, что больше никто и ничто им помочь не в состоянии. А когда помощь получена, они так же легко о Боге забывают в надежде на то, что больше им никогда не придётся оказаться в таком положении, что с ними произошло нечто исключительное, такое, что бывает с человеком раз в жизни, да и то не с каждым, а лишь с теми, кому особенно не повезло.

Но обычно такое отношение к Богу свойственно людям неверующим или о Боге не задумывающимся, таким, которые в дни благополучия едва ли вспомнят о Нём. А в проповеди Осии речь идёт о людях верующих или, во всяком случае, о тех, кто себя таковыми считал. Им-то, во всяком случае, никак не следовало забывать о Боге, не следовало дожидаться критической ситуации, чтобы вспомнить о Нём. Почему же эти религиозные люди на практике ведут себя так же, как неверующие? Ответом на вопрос может быть напоминание пророка о приоритетах духовной жизни (ст. 6). Осия, разумеется, не выступает здесь против жертвоприношения как такового. Он лишь напоминает о том, что, если нет милосердия в том ёмком смысле, в каком пророк употребляет соответствующее еврейское слово, жертвоприношение теряет свой духовный смысл. Ведь оно изначально было не чем иным, как формой богообщения, совместной трапезой Бога и людей, которая без милосердия, а значит, и без полноты доверия к Богу, невозможна. А духовная жизнь как раз и предполагает прежде всего отношение — будь то отношение человека к Богу или к ближнему. Если же доверия к Богу нет, жертвоприношение перестаёт быть духовным событием и становится лишь религиозной обязанностью, которую, как и любую религиозную обязанность, можно исполнить, никакого особого доверия к Богу не испытывая.

Более того: понятое так жертвоприношение легко превращалось в своего рода дань, которую народ платил Богу, ожидая взамен чего-то такого, чего он теперь мог и потребовать у Бога в соответствии с заключённым договором, и прежде всего, разумеется, земного благоденствия. А когда оно исчезало, вместе с ним исчезал и интерес к Богу, Который не мог или не хотел такое благоденствие обеспечить. И начинались поиски чего-то или кого-то, что могло бы это благоденствие гарантировать независимо от Бога, на Которого, как казалось ищущим, положиться нельзя. Так недоверие к Богу разрушает отношения с Ним и уводит человека от Бога вначале к религиозному формализму, а затем и к откровенному язычеству.

Когда пророк от лица Божия говорит, что богопознание важнее жертвоприношения, а милосердие — жертвенной трапезы, можно подумать, что он отвергает весь традиционный яхвистский культ. Между тем, Осия имеет в данном случае в виду нечто совсем иное. Чем было жертвоприношение изначально? В чём заключается его смысл? Это, прежде всего, совместная трапеза Бога и людей, трапеза, во время которой Бог не фигурально, не аллегорически, а совершенно реально садится с человеком за один стол: ведь то присутствие Божие, которое сопровождало еврейский народ на всём протяжении его истории, начиная со времён Моисея, освящало и алтарь, и жертвенник, и жертвенную трапезу, и всех, в ней участвующих.

Во времена же Осии (а может быть, и ещё раньше) на жертвоприношение стали смотреть, как на своего рода дань, которую народ отдаёт Богу приблизительно так же, как платят подати земному царю. Вместо богообщения получалось разделение с Богом, стремление откупиться от Него пышными и обильными приношениями. Неудивительно, что на таком фоне пророк напоминает о богопознании и о милосердии (соответствующее еврейское слово можно перевести и как «милость», и как «милосердие»): ведь именно познание Бога, сближение с Ним и было изначальным смыслом жертвоприношения.

И милосердие — неотъемлемый элемент такого богопознания: оно предполагает, прежде всего, готовность сделать для того, к кому относишься милосердно, больше того, к чему обязывает, например, закон или подписанный договор. Конечно, человек не может ничего дать Богу, но он может отдать Ему своё сердце. Тут милосердие совершенно необходимо: ведь полноценное богообщение только и возможно тогда, когда, выстраивая отношения с Ним, не пытаешься учитывать и рассчитывать, сколько Он должен тебе, а сколько — ты Ему.

Богу можно отдать себя только полностью, без оглядки и без остатка. А Он всегда готов войти в нашу жизнь, но только на правах полноправного хозяина. Угол у нас в доме Его не устроит, даже если это будет красный угол. Он согласен только на то, чтобы быть в центре, и чтобы дом строился вокруг Его присутствия. Тут уж не рассчитаешь, сколько должны Ему мы и сколько Он должен нам. Мы обязаны Ему всем, но ничего не можем Ему дать, кроме возможности строить для нас наш дом и направлять нашу жизнь. Он не должен нам ничего, но может дать нам всё, если мы будем готовы Его принять. Это и есть богообщение и милосердие.

Говоря о благочестии и верности народа Богу, Осия провозглашает, что знание Бога (богопознание) важнее всесожжений, а милосердие («милость») важнее жертвы. Что же имеет в виду пророк? Что именно называет он богопознанием? И как связано с ним милосердие? Осия одним из первых заговорил об отношениях с Богом как о чём-то регулярном и постоянном. Прежде отношения эти сводились к эпизодическим (или периодическим — это зависело от религиозного усердия) встречах с Ним у алтаря.

В остальное время даже искренне верующие яхвисты жили обычной жизнью, стараясь лишь соблюдать данные Богом заповеди так, как соблюдают моральный кодекс, в истинности и незыблемости которого уверены.

Исключением были пророки, но их было меньшинство. Осия же впервые заговорил о том, что Бог хочет с человеком отношений непосредственных и постоянных. И для этого не обязательно быть пророком. Богопознание доступно каждому ищущему. Но искать надо не внешнего, а внутреннего. Не обряда, а отношений. Того самого, что называется словом «милосердие». Изначально этим словом описывались отношения между людьми. Такие отношения, при которых люди готовы сделать друг для друга больше, чем обязаны по закону или по существующему между ними договору.

Как принято между друзьями или между близкими в семье. Не считая, кто, кому и сколько должен. Кто для кого сделал больше, а кто меньше. Вот такими же должны быть отношения между человеком и Богом, если человек действительно стремится к богопознанию. Постоянные и глубокие отношения человека с Богом возможны лишь тогда, когда Бог становится центром и главным смыслом человеческой жизни. А в этом случае человек уже не относится к жертвоприношению, как к религиозной обязанности.

Понятие «религиозная обязанность» вообще уходит из его словаря. Всё, что делает человек для Бога, он делает ради тех отношений с Ним, которых ищет или которые, обретя, хочет сохранить. И само жертвоприношение становится теперь лишь частью этих отношений. Частью важной, необходимой, но лишь частью. И человек больше уже не считает, сколько жертв он принёс своему Богу. Ведь теперь жертвоприношение для него — трапеза с близким Другом. И никакие расчёты тут неуместны.

Почему же всё-таки падший человек вспоминает о Боге, главным образом, тогда, когда ему становится плохо? Неужели ничто хорошее нам о Боге само по себе не напоминает? Ведь Бог сотворил мир, по слову священнописателя, «вполне хорошим». Просто мы, как падшие люди, склонны об этом забывать. А о Боге вспоминаем примерно так же, как о мастере, которому звоним, когда в доме что-то сломалось и нужен срочный ремонт. Конечно, лучше вспомнить о Боге хотя бы так, чем не вспоминать о Нём вообще. Потому, наверное, Он и предоставляет нас нашей собственной судьбе, когда мы о Нём забываем: тогда мы легко и быстро на собственном опыте убеждаемся в том, насколько Он нам необходим. Но, к сожалению, такие наши с Ним отношения Его не очень радуют. Ведь, в конечном счёте, речь тут идёт об отношениях вынужденных и чисто утилитарных: будь у нас в жизни всё в порядке, Бог нам не понадобился бы настолько, что мы, быть может, вообще никогда бы о Нём не вспомнили. А Он хочет с нами отношений постоянных и глубоких, основанных не на нужде, а на любви. И использует каждый шанс для того, чтобы эти отношения установить, даже такой, который сам по себе ничего не гарантирует: ведь, даже если Он вмешается в ситуацию и поможет нам, нет никакой уверенности, что сразу же после того, как нам опять станет хорошо, мы не забудем о Нём до нашей следующей большой проблемы. И всё же каждое Его вмешательство в нашу жизнь остаётся шансом. Шансом на то, что оно станет для нас началом новых отношений с Ним. И началом нашего пути в Царство.

Всем нам свойственно вспоминать о Боге, когда нам плохо. Не всегда мы дожидаемся грандиозных внешних несчастий — порой хватает и плохого настроения. Пока всё благополучно, мы живём своей жизнью, но, как только в этой жизни возникают какие-то неполадки, мы говорим: «Вот тут проблема, зайди и исцели вот это». Мы рассчитываем, что Господь исцелит нас и перевяжет наши раны. Порой мы даже совершенно искренне полагаем, что хотели бы жить пред лицем Его. Увы, Господь, знающий сердца человеческие, констатирует, что наше благочестие — как утренний туман и как роса, скоро исчезающая... И как может быть иначе, если цель этого благочестия — найти решение своих проблем? Если мы привязаны к своим грехам больше, чем к Богу, то все наши посты и молитвы — те же бесполезные всесожжения. Молитва, которая идёт от сердца, не может не преображать сердце. И если в нашей жизни ничего не меняется, есть смысл подумать: может быть, мы просто не хотим, чтобы Бог входил в каждый уголок сердца? Может быть, мы пускаем Его только тогда, когда сами справиться не можем, а, почувствовав себя лучше, закрываем дверь со словами: «Спасибо, Господи, теперь я сам разберусь»? Если мы действительно будем стремиться познать Господа, нам придётся открыть глаза, увидеть ослепительный свет суда Божия и понять, что Он ожидает от нас не слов, а обращения — изменения жизни.

«Познаем Господа» — говорит Осия, и тут же поправляестя: будем стремиться познать Его. Можем ли мы по-настоящему познать Его здесь, в земной жизни? Но если мы опустим руки и скажем, что познание это нам недоступно и не надо — тогда мы не оставим Ему ни единого шанса сообщить нам что-то о Себе, открыться нам... А Его откровение подобно утренней заре: вокруг нас ночь — но вот мы обращаемся к Нему, открываем Ему сердце, говорим: «Да, я во тьме — но я знаю, что Ты — свет»... и постепенно небосвод светлеет, и вот уже на востоке загорается пламя — Его заря.

О каком познании Бога говорит пророк? Разве Бог не непостижим? Разве человеческий разум в силах объять необъятное, познать непознаваемое? Интересно, что призыв Осии практически не имеет отношения к интеллектуальным способностям и деятельности человека. Для библейских авторов человек целен, неделим на рассудок, чувства и т.д., поэтому познание Бога — это не рассудочное действие, а вхождение в отношения с Ним всем существом человека. Именно таков смысл слова да'ат, употребленного здесь пророком. Познание — не окончательный результат, а процесс, «познать» и «стремиться познать» — это разные стадии одного и того же процесса, разные описания одного и того же. А устремлен этот процесс, по слову пророка, не к тому, что мы вскарабкаемся к Господу, а к тому, что Он придет к нам. Нам в нашем климате не понять всей силы сравнения, используемого Осией; только жители жарких и сухих стран в состоянии оценить этот образ: «Он придет, как дождь, как поздний дождь оросит землю».

Что хочет сказать Бог, говоря устами Своего пророка о богопознании и милосердии («милости»), которые Ему важнее жертвоприношений? Ведь существовавшая в яхвизме во времена Осии практика жертвоприношений была, несомненно, одобрена и благословлена Им, а Бог не человек, чтобы менять Своё мнение в зависимости от грехов или ошибок людей. Но в чём был смысл яхвистского жертвоприношения? В основе его лежала практика и опыт богообщения, суть которого была известна даже язычникам. Состояла она в том, что жертвоприношение становилось встречей человека с Богом (или с богами и духами, если говорить о язычестве) за одним столом. Таким образом Бог давал человеку возможность общения с Собой и освящения в наиболее естественной и органичной для человека форме. Но, чтобы жертвоприношение действительно стало формой богообщения, требовалось обращённость человека к Богу, соблюдение данных Богом заповедей и то милосердие по отношению к ближнему, без которого человек не мог рассчитывать на прощение грехов, особенно таких серьёзных и сознательно совершённых грехов, как, к примеру, отступничество, столь, увы, частое в жизни еврейского народа во времена Осии. А между тем именно тогда многие стали смотреть на жертвоприношения, как на способ откупиться от Бога, компенсировать роскошью жертвоприношений и пышностью праздников те нарушения Торы, которые стали уже очевидны каждому. Пророк же от лица Божия говорит своим соплеменникам и единоверцам, считавшим себя верующими лишь потому, что они участвовали в пышных религиозных ритуалах, что без той духовной основы, на которой построены живые отношения человека с Богом, никакие жертвоприношения ничего им не дадут. Так, что лучше не обольщаться, надеясь на благоволение Бога в обмен на пышный культ. Его не будет.

В библейских книгах (особенно в пророческой проповеди и в гимнографии) часто появляется образ Бога, Который отворачивается, забывает, уходит. Иногда это понимают буквально, как форму наказания, наложенного Богом на человека (такой взгляд свойствен обычно людям верующим и религиозным), иногда — как простую аллегорию, как пример столь часто встречающихся в Библии антропоморфизмов.

Но только ли тут аллегория? И в каком смысле можно говорить о наказании, если Бог просто оставляет в покое тех, кто именно этого и хочет? Впрочем, при ближайшем рассмотрении всё оказывается не так просто. Конечно, заповеди, например, нередко оказываются в тягость даже тем, кто считает себя людьми верующими. И тут не одно лицемерие, тут желание видеть Бога и даже получать от Него поддержку, но без обременения какими бы то ни было условиями.

Идеальным Богом для таких людей был бы Бог, Который даёт всё, что ни попросишь, и ничего не требует взамен. Они вовсе не против отношений с Богом, если отношения эти будут лёгкими и необременительными. И им обычно невдомёк, что, будь они и в самом деле такими, просители очень скоро стали бы жертвами своих собственных желаний, немедленное исполнение которых превратило бы их жизнь в ад гораздо раньше, чем они думают. Неудивительно, что Бог в такой ситуации отходит в сторону.

Но как это возможно? Разве Бог не всеведущ и не всемогущ? Да, но и в антропоморфизме библейского образа Бога есть своя духовная правда. И дело не в том, что Бог похож на человека, а в том, что человек сотворён Богом по Своему образу и подобию. И если нам вовсе не трудно помнить и знать нечто важное о человеке, с которым мы не желаем общаться, то тем более это нетрудно Богу.

А с другой стороны, как для нас знать о человеке и знать человека — вещи разные, так и для Бога знать о нашем существовании и знать нас лично — не одно и то же. Первое можно считать объективной данностью, связанной с Божием всеведением, второе — следствием Его решения, которого может и не быть. И тогда окажется, что Бог, зная всё о нас, лично с нами знаться не захочет. До тех пор, пока мы не престанем ставить Ему условия, на которых готовы впустить Его в наши дома и в нашу жизнь.