Мысли вслух на Мк 14:32-52

Сегодняшний отрывок посвящён тому, о чём нам обычно совсем не радостно думать и отнюдь не приятно вспоминать — человеческой слабости. Ведь молитва Иисуса в Гефсимании обнаружила не только страдания души Самого Иисуса, но и слабость Его учеников, которые оказались совершенно не готовы Его поддержать (ст.33–41). Примечательно, что все они в конце концов разбежались (ст. 50 – 52), хотя совсем ещё недавно дружно выражали готовность умереть вместе со своим Учителем (ст.27–31). Конечно, проще всего было бы объяснить всё горячностью и, быть может, юношеским максимализмом, который нередко подводит их обладателя в самый неподходящий момент. Но среди апостолов были люди разного возраста и темперамента, и многие из них были уже далеко не мальчиками. Очевидно, высказанная апостолами решимость следовать за Иисусом, если потребуется, до смерти, была плодом не одних лишь эмоций. И всё же в тот момент, когда Учителю так нужна была поддержка, ученики, даже самые близкие, не выдержали и уснули. Но чего же они не выдержали? Напряжения ожидания? Бессонной ночи? Наверное, и этого тоже. Но было и другое: здесь, в Гефсиманском саду, они впервые увидели своего Учителя таким — страдающим, изнемогающим от тоски, умоляющим Отца о пощаде, о том, чтобы уготованная Ему чаша как-нибудь, каким-то невероятным чудом всё же Его миновала. Они всегда и везде видели Учителя сильным — и вдруг, совершенно неожиданно, увидели Его слабым. Они привыкли всегда надеяться на Него, опираться на Него во всех перипетиях, какие выпадали до сих пор на их долю, — и вот теперь вдруг Учитель Сам просит у них помощи и ищет у них опоры. К этому апостолы, были, очевидно, не готовы. Они, конечно, готовы были умереть рядом с Ним, но, вероятно, думали, что это будет героическая смерть в борьбе за торжество того Царства, о котором так много и часто говорил Учитель, а не бессмысленная гибель в ещё даже не начавшейся войне. Неудивительно, что единственной реакцией одного из учеников на появление тех, кто пришёл арестовать Иисуса, был удар мечом (ст.47): если погибать, то всё же в бою. А когда оказалось, что боя не будет, все тут же разбегаются, не видя больше смысла оставаться там, на месте, как казалось тогда апостолам, полной и окончательной катастрофы. И вот теперь-то, когда апостолы разбегаются, становится понятным и то, почему ни один из троих не смог выдержать, не заснув, молитвы Учителя: они, очевидно, не хуже Самого Иисуса поняли, что их ждёт совсем не то, чего они ожидали. Это было невозможно вынести, и, как нередко бывает в такие минуты, сознание их просто отключилось, не выдержав напряжения. Быть может, и бежали апостолы совершенно неожиданно для себя, как случается порой с человеком в состоянии шока, когда он просто не знает, как реагировать на сложившуюся совершенно неожиданно ситуацию. И здесь перед нами очень поучительный пример, раскрывающий основную причину всякой человеческой слабости: духовная неготовность принимать ситуацию такой, какая она есть. Как правило, мы бываем готовы к тому, чего ожидаем, и совершенно не готовы к неожиданностям. А между тем именно готовность к неожиданностям предполагает готовность духовную, а не просто психологическую. К тому, чего мы ожидаем, мы приготовляем себя заранее, разрабатываем возможные модели поведения, готовим ответы на возможные вопросы. Иногда это работает, но важно помнить, что наша психика — такая же часть природы, как и наше тело. А наше духовное «я», подлинный центр нашей личности, то, что в Библии называется сердцем, проявляет себя тогда, когда все домашние заготовки, все планы и ожидания оказываются несостоятельными и ненужными. И здесь начинается самое для нас важное: ведь только тогда, когда решение принимается нашим духовным «я», оно может быть правильным в любой, даже самой неожиданной ситуации. И тогда становятся невозможными ситуации «случайной» измены и бездумного, «автоматического» предательства.

После Пасхальной трапезы Иисус с учениками пошел в селение Гефсимания. Там Он попросил учеников подождать, пока Он помолится. Иисус часто уединялся на молитву, но сейчас поддержать Его Он взял самых близких Ему учеников: Петра, Иакова и Иоанна. На горе Преображения они стали свидетелями Божественной славы Учителя (Мк 9:3-8). На этот раз им открывается в полноте человеческая природа Спасителя, впервые перед ними предстает Учитель, нуждающийся в обычной человеческой поддержке. Но они не в состоянии были оказать ее: дремота сковала их.

Иисус знал, что Его ждет. Час Его приближался, и все человеческое восстало против. Пав на колени, Он молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей. Навсегда останется загадкой тяжесть пережитой Спасителем борьбы между человеческими чувствами и Божественной волей. «Но не чего Я хочу, а чего Ты», — смог выговорить Иисус. Возвратясь к троим ученикам, Он находит их спящими и говорит: "Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна". Отойдя от учеников, Он опять молился, произнося те же слова, пока любовь к Отцу не укрепила Его.

Далее Евангелие повествует о том, как один из двенадцати поцелуем предал Учителя, о том, как со словами «но да сбудутся Писания» Иисус отдал Себя в руки воинов, пришедших арестовать Его, и как в полной растерянности все ученики бежали. Но каким-то особенным образом доносятся до нас слова Христа, сказанные и нам: «Бодрствуйте и молитесь, дух бодр, плоть же немощна». Только бодрствуя и молясь, мы сможем, преодолев все наши страхи перед будущим, перед непонятным, вместе со Христом сказать нашему Небесному Отцу: «Но не чего я хочу, а чего Ты».

Предательство совершилось, на Иисуса, как на разбойника, организована облава. Попытка одного из учеников защитить Христа по правилам мира сего пресечена Им Самим.

Вероятно, арестовавшие сами не верили, что Христос начнёт активно сопротивляться. Но меры предосторожности выдают другой страх: страх неведомого, страх другой жизни, которую принёс этот непонятный проповедник, наконец, страх всмотреться в себя и увидеть понимание собственной неправоты. Страх, заставляющий приписывать своей жертве самые чудовищные нелепости, только бы заглушить голос совести.

Бегство апостолов во время ареста Иисуса обычно объясняют страхом и трусостью. Между тем у нас нет оснований думать, что все они были настолько трусливы — по крайней мере, евангельские рассказы об этом не свидетельствуют. Совсем наоборот: некоторые из них, и в первую очередь Пётр, были настроены весьма решительно — тот же Пётр, к примеру, в момент ареста Учителя схватился за меч, и, одобри его Иисус, вполне возможно, если не все, то большинство учеников так или иначе Петра бы поддержало. Апостолы были готовы к восстанию и к войне, они готовы были драться, защищая своего Учителя, и в этой войне готовы были за Него умереть.

Проблема была в том, что никакой войны впереди не было. Иисус не собирался воевать, Он даже не собирался защищаться от людей, пришедших Его арестовать. Мессианская война, к которой внутренне готовились апостолы, существовала лишь в их воображении — и в этом была главная проблема. Они готовились к одному, а на самом деле с ними произошло совсем другое — в такой ситуации духовный срыв не только возможен, но и почти неизбежен.

Точнее, он неизбежен настолько, насколько человек погружён в свою воображаемую реальность, насколько много (или, наоборот, сравнительно мало) тратит он духовных усилий на то, чтобы в ней существовать. Для учеников картина нарисованной ими мессианской войны была настолько реальна, что они даже представить себе не могли никакого другого развития событий. Пётр хватается за меч именно потому, что его картина реальности в сложившейся ситуации предполагала только один возможный вариант действий. Между тем Иисус действует совершенно иначе, не так, как ожидают апостолы.

Вот тут-то они и теряются: что, в самом деле, остаётся делать солдатам, когда их командир не только не пытается сопротивляться, но сам, абсолютно добровольно, сдаётся в плен? Сдаваться вместе с ним? Это абсурд, не вмещающийся в сознание. Выстроенная апостолами реальность рушится у них на глазах, и они бегут — бегут потому, что в такой ситуации ничего другого им не остаётся. Иисус же, видя их духовное состояние, ещё во время Тайной Вечери не сомневался, что всё будет именно так — ведь в падшем мире это всё так понятно и так по-человечески.

В размышлении над сегодняшним евангельским чтением сосредоточимся на отречении Петра. Попробуем сопережить с Петром это событие. Не будем торопиться говорить, что у нас и в мыслях не было отрекаться от Христа, ибо мы любим Его больше всего на свете. Говоря так, мы показываем, что не знаем, что такое любовь. Кажется, если кто-то хочет понять слова из первого послания Иоанна (1 Ин 4:8), что Бог есть любовь, ему в первую очередь надо задуматься о том, что почувствовал и пережил Петр в минуты отречения и во все последовавшие за ними три дня. Почему это так? Что для нас самое страшное, когда мы любим? Самое страшное, что любимый человек умрет. И когда он умирает, буквально сразу после того как угаснет его жизнь, мы начинаем понимать, как многого мы для него не сделали, что могли бы сделать, но теперь сделать это уже невозможно, ибо его больше нет. Нельзя прийти к нему, обнять и молить о прощении за все то плохое, что было и за все то хорошее, чего не было. Что пережил Петр, еще не знающий о Воскресении? Дикую боль раскаяния и невозможность просить прощения. И если подумать, его отречение не многим лучше предательства Иуды. Но Иуда не выдерживает чувства вины, а Петр выдерживает. В чем разница? Быть может, поняв разницу, мы поймем, что такое любовь.

Инсценированный судебный процесс у нормального человека не может вызвать ничего, кроме омерзения. Конечно, политика — дело грязное, а представители храмовой верхушки были, прежде всего, именно политиками, и лишь потом — религиозными лидерами. И всё же известного рода религиозность была им отнюдь не чужда, это видно даже по их попыткам соблюсти нормы Торы, хотя бы формально. Конечно, вот так, среди ночи, сокращённым составом Синедриона решать вопрос о смертной казни кого бы то ни было, тем более, по обвинениям в преступлении против «народа, Храма и Торы» (а именно в этом пытались обвинить Иисуса), было недопустимо. Нужно было найти хоть какое-то обоснование: срочность дела, особая тяжесть обвинений или ещё что-то, что позволило бы оправдать нарушение процедуры; но ничего не находилось. А Иисус как будто бы Сам помогает обвинителям, ничего не возражая и не отвечая на задаваемые Ему вопросы. И лишь на один, очевидно провокационный вопрос первосвященника Он отвечает, отвечает так, что у того появляется повод обвинить Его в богохульстве: при соответствующей, очевидно неблагоприятной, для обвиняемого интерпретации данного ответа такое обвинение становилось формально возможным. Иисус как будто бы Сам торопит Своих судей с решением, помогает Своим обвинителям. Зачем? Ведь Он, очевидно, вовсе не рад тем страданиям, которые Ему предстоят, Он бы хотел избежать их, если бы только это было возможно. Но, как видно, в данном случае речь идёт о свидетельстве, от которого Иисус не уклоняется. Конечно, Он прекрасно понимает, что происходит, и не собирается участвовать в комедии, называемой судом. Но на прямой, пусть и насмешливый, вопрос Он отвечает прямо. И для первосвященника наступает момент истины, а значит, и момент Суда: от его реакции зависит теперь его судьба в вечности. И тут политик от религии одерживает в нём верх: он использует представившуюся ему возможность обвинить Того, Кто только что предоставил ему возможность спасения. Шанс спасения упущен, а Предоставивший его приговорён к смерти.

Декларируемая готовность учеников умереть за своего Учителя резко контрастирует с их неготовностью к духовному усилию. Они заявляют, что готовы умереть за Него, но не выдерживают даже короткой сосредоточенной молитвы, о которой Он их просит. Ничего удивительного тут нет: эмоциональный порыв ведь по сути своей и по природе совсем не то, что реальное духовное усилие. Такое духовное усилие необходимо во всяком реальном деле, в то время, как воображение, рисующее нам картины того, как мы будем его делать, духовного усилия почти не требует.

Потому-то реальные подвиги и оказываются настолько труднее воображаемых, даже если человек к ним, как ему кажется, внутренне готов. В данном же случае ситуация осложнялась ещё и тем, что ученики не понимали своего Учителя. Они всё ждали, когда начнётся та самая мессианская война, о которой столько говорили в народе. Они по-прежнему ждут Царства на земле — и будут ждать его до самой Пятидесятницы, даже в день Вознесения задавая Спасителю всё тот же вопрос: ну, теперь-то Ты восстановишь Царство Израиля?

На самом деле их всех ждёт нечто совершенно иное, чего они пока даже представить себе не могут. Вот эта неготовность и лишает учеников духовных сил. Проблема тут в том, что невозможно прилагать духовные усилия к тому, что не является реальным. Воображаемая ситуация для любого настоящего духовного усилия — то же, что призрак для человека, вооружённого мечом или даже автоматом: они существуют в разных реальностях, и все попытки воздействия на призрак реальным оружием заканчиваются ничем.

Такими же бесполезными оказываются духовные усилия, направленные на разрешение воображаемых проблем или на устранение воображаемых опасностей в воображаемых же ситуациях: они лишь обессиливают человека духовно, не оставляя ему сил на решение проблем реальных. Нечто подобное произошло и с учениками: вместо того, чтобы просто идти за Учителем шаг в шаг, вслушиваясь в Его слова и не пытаясь ни понять, ни вообразить, ни рационально осмыслить то, что не поддаётся ни пониманию, ни осмыслению, они продолжали выстраивать собственные картины реальности, не имевшие никакого отношения к действительности.

В этой реальности они и жили — радуясь воображаемым радостям, пугаясь мнимых опасностей, готовясь к выдуманным подвигам. Между тем Учителю надо было от них не так уж много: сосредоточенной молитвы, которая могла бы стать Ему реальной духовной поддержкой, но на эту реальность у учеников не хватило духовных сил — все они ушли на воображаемые подвиги в воображаемой ими грядущей мессианской войне.

При чтении евангельских рассказов о Тайной Вечери и обо всём, что последовало затем, невольно задаёшься вопросом: могло ли быть иначе? А если не могло, если «Сын Человеческий идёт, как написано о Нём», не означает ли это, что никто ни в чём не виноват, что все участники тех событий лишь разыгрывали некую, не ими написанную, драму, предопределённую заранее, так, что никто из них ничего не мог в ней изменить? Но почему же тогда Сам Иисус, говоря о неизбежности происходящего, тут же прибавляет: «но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предаётся»? Может быть, всё же есть неизбежность и неизбежность? В самом деле, после грехопадения земной путь Мессии не мог быть беспрепятственным, он так или иначе должен был окончиться страданиями и смертью. И всё же даже при таком положении вещей каждый свободен принять то решение, которое считает правильным. Да, в падшем мире в каждой общине неизбежно находится свой Иуда; но это не предопределяет конкретного выбора конкретного человека, с которого именно поэтому не снимается ответственность за сделанный им выбор. К тому же, никто из участников той драмы, совершенно очевидно, не думал ни о каком предопределении, красивые рассказы в стиле Леонида Андреева тут неуместны, и это, быть может, страшнее всего. Иисус просто мешал многим, мешал по разным, но вполне земным причинам. А если так, то, как ни печально это признать, на месте Его гонителей потенциально мог бы оказаться любой из нас. Выбор остаётся всегда. Главное, чтобы он оказался правильным.