Мысли вслух на Мф 15:1-11

Лучше всего люди обучаются в ходе практической деятельности. Самый великий Учитель, конечно, знает об этом и дает Своим ученикам практическое задание. Он их готовит к будущему апостольству, к подвигу свидетельства о Царстве Того, Кто родился в этот мир (см. ГЛАВНУЮ НОВОСТЬ), чтобы принести в него мир, как об этом пели Ангелы в рождественскую ночь. Апостольское служение требует самоотверженности, но Христос обещает, что благовествование будет наполнено Его силой, Его действенной любовью, исцеляющей этот мир.

Сегодняшнее чтение затрагивает один из важнейших вопросов религиозной жизни — вопрос о священном Писании и о традиции. Для всякой религии проблема ритуальной чистоты всегда была центральной: ведь ритуальная чистота определяет саму возможность полноценного участия в религиозной жизни. Неудивительно, что последователи фарисейских религиозных школ, как люди исключительно благочестивые, задавали Иисусу вопросы, касающиеся иудейских норм и правил ритуальной чистоты. К числу таких вопросов относится и вопрос об омовении рук (ст. 1–2).

Речь в данном случае идёт, разумеется, не о гигиене, а об очистительном омовении, которое положено было совершать перед едой. Впрочем, ссылка на «предание старцев» очевидно предполагает, что речь идёт не о заповеди Торы, т.е. священного Писания, а об её интерпретации, связанной с фарисейской традицией. Иисус же отвечает вопросом на вопрос: а можно ли подменять заповедь, данную Богом и ясно выраженную в Писании, человеческими мнениями, сложившимися внутри какой бы то ни было, пусть и авторитетной, традиции? Ведь любая традиция — плод человеческого творчества, а заповедь дана Богом (ст. 3). Отвечая так, Иисус, казалось бы, уходит от вопроса, по крайней мере, на время. Впрочем, уже очень скоро Он отвечает и на него, возвращая Своих слушателей к тому пониманию чистоты, которое Торой предполагалось изначально (ст. 10–11, 16–20).

Но при более внимательном прочтении становится ясно, что ответ этот прямо связан с вопросом о подлинной и мнимой традиции. Подлинная традиция всегда ставит на первый план духовное состояние человека, а также его отношения с Богом и с ближними. Именно это определяет судьбу человека в Царстве, как, впрочем, и то, сможет ли вообще человек туда войти. Для религиозного же сознания важна внешняя форма, любая религиозность всегда несёт в себе нечто магическое, даже если речь идёт о религии Откровения. И нередко оказывается, что внешние выражения религиозности оказываются важнее сути. Спору нет, Бог важнее семьи; но означает ли это, что жертва на Храм важнее помощи престарелым родителям? Едва ли, ведь такая жертва сама по себе вовсе не определяет качества отношений жертвующего с Богом. Более того, она вполне может оказаться средством для того, чтобы забыть о престарелых родителях, не испытывая при том никаких угрызений совести: ведь формально заповедь не нарушена! Такой формализм в той или иной степени всегда присутствует в любой религиозной традиции.

Наверное, именно поэтому Иисус и не создал никакой новой религии: ведь христианство — не религия, а просто жизнь в Царстве. И Он всё время напоминает Своим слушателям, что подлинная традиция и есть опыт Царства. Такую традицию нет необходимости поддерживать искусственно: она и без того никогда не утратит своей значимости. И органично войдёт в Царство, став его неотъемлемой частью.

Упрёк в нарушении предания исходит от тех, для кого следование преданию стало самоцелью. Сталкиваются две позиции, спор идёт о том, кто же на самом деле соблюдает закон — тот ли, кто выполняет внешние предписания, необходимую упаковку закона, или же соблюдающий сущность закона, даже если со стороны кажется, что буквальное выполнение предписаний нарушается. Но проблема и в другом: многие благочестивые правила придуманы людьми, они не обязательно от Бога. Но как часто человеческое заслоняет данное свыше, и так мы начинаем подменять волю Божию своими представлениями о ней!

Между тем «правильное» выполнение благочестивых норм, равнодушное к подлинному состоянию души Господу не нужно. Остерегаясь ритуального осквернения извне и, шире, всякого постороннего негативного воздействия, слишком легко упустить из вида оскверняющее нас наше собственное зло. Но то, что гнездится в нас, может оказаться более гремучей смесью, чем негативные воздействия извне. Ведь это мы принимаем или отвергаем их.

Если кого-то такой подход соблазняет, значит, у таких людей неверные представления о духовной жизни. Грозно звучат слова Христа об искоренении того растения, которое насаждено не Отцом Небесным. Но в них содержится серьёзное предупреждение: если мы видим, что человек согласился поддаться соблазну и отошёл от Господних путей, то не потому ли, что первоначально он отверг Его волю в глубине своего внутреннего мира?

Для слушателей евангелиста Матфея закон Моисея — не просто свод непонятных правил и установлений. Матфей приводит слова Господа Иисуса о том, что «скорее прейдут небо и земля, чем одна черта из закона» (Мф. 5:18). В чем же тогда состоит противостояние Христа и фарисеев? Похоже, для фарисеев закон — это набор заповедей, делая которые, человек может угодить Богу, стать к Нему ближе, исполнить Его волю о человеке. Таков подход вообще всякого религиозного сознания, для которого суть отношений Бога с человеком заключается в совершении неких действий, которые Бог предписывает людям исполнять. Знакомый подход, не правда ли? Что же говорит о законе Христос? В Его толковании любовь к родителям оказывается выше подаяния на храм, чистота сердца — важнее чистоты рук. Вот к чему направлен Моисеев закон. Тогда, чтобы жить по закону Божьему? нужно быть более внимательным к сердцу, к отношениям с Богом и людьми, чем к исполнению законов или правил.

Жизнь человека всегда, так или иначе, сопряжена с «изучением учений и заповедей человеческих» — начиная с правил дорожного движения и кончая всевозможными «омовениями рук» (каждый может сам подумать, что под этим понимать). Очевидно, конфликт в этом евангельском рассказе возникает из-за того, что человеческое предание оказывается оторванным от Божьей заповеди. Однако, степень такой оторванности не всегда легко понять, ведь сами-то фарисеи выводили правила об омовении из Божьего закона. Объясняя эту проблему Своим ученикам, Христос уводит вопрос из плоскости казуистики и правил в плоскость этики, а вернее сказать, любви. Именно в этом свете становится понятно, почему противоречит Божьей воле правило посвящения Богу родительского имущества. Именно в отношении к основным заповедям любви к Богу и человеку становится ясно, что оскверняет человека, а что нет. От человеческих законов и правил нам никуда не уйти... но их ценность, их соответствие Истине проверяется именно тем, ведут ли они к осуществлению главного Божьего дара — любви — или уводят от него.

Мы сейчас, наверное, не очень хорошо понимаем, что такое осквернение. На языке Писания осквернившийся — это человек, ставший ритуально нечистым, отчего ему невозможно войти в храм, пока он не совершит достаточно длительного и хлопотного ритуала очищения. Невозможность войти в храм означает оторванность от общения с Богом и с людьми, неисполнение Божьих заповедей и, соответственно, неминуемое наказание. Поэтому иудеи так боялись ритуальной нечистоты, и им приходилось быть очень осторожными, чтобы не прикоснуться к чему-то «нечистому» или не съесть что-то «нечистое». Представьте себе такую жизнь, в постоянной оглядке, и вы поймете, что Иисус приносит поистине освобождение человека от зависимости от внешнего мира. Но отрезанность от Бога, тем не менее, возможна, она связана с грехом, с греховным состоянием сердца человека, а этим состоянием, в свою очередь, определяется и то, как мы общаемся, как мы разговариваем. «Исходящее из уст — из сердца исходит», — говорит Иисус (Мф. 15:18). Значит, следить нужно не за тем, что вокруг нас, а за тем, что внутри нас, и за тем, как оно проявляется в наших словах, в нашем общении друг с другом, а иначе и нам нельзя войти в храм (ср. Мф. 5:23-24).

Попробуем подставить в диалог Христа и книжников современные реалии, чтобы лучше понять, о чем идет речь.

С одной стороны выдвигаются некоторые религиозные правила, касающиеся внешней стороны жизни и восходящие к авторитету определенных людей. Греч. πρεσβυτέρον здесь очень точно переведено как «старцы»: речь идет не только и не столько о древних, сколько о старших и авторитетных. В новозаветной Церкви это слово сразу стали использовать для обозначения священнослужителей и начальствующих, независимо от возраста. Мы тоже называем теперь старцами людей нам вполне современных. С другой стороны, Спаситель говорит том, что такие предания (лат. traditionem, традиции) не обязательно обладают божественной непогрешимостью.

Итак: «Почему ученики Твои преступают предания старцев? Ибо вычитывают перед Причастием не все молитвы, положенные в молитвослове». Он же сказал им в ответ: «зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? Ибо Бог заповедал: не убивай. А вы говорите: если кто работает защитником родины, тот может и убивать. Таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим».

В качестве примеров книжники и Господь используют вещи совершенно разного уровня. Крошечная деталь повседневной обрядности и заповедь из числа Десяти. Вывод Христа звучит как приговор: «тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». Дело здесь, собственно, не в том, что обряд — второстепенная вещь, все равно без него не обойдешься. Сам Господь говорит: «сие надлежало делать и этого не оставлять» (Мф. 23:23). Однако есть главное в законе: суд, милость и вера. Погрешая против них, ты не сможешь быть человеком, даже исполняя все мельчайшие подробности обряда и обычаев.

Различение чистой и нечистой пищи, кашрут всегда играл в иудаизме особую роль. Это различение предписано Торой, а Тора связывает с ним сохранение ритуальной чистоты. Чистота же, в свою очередь, определяет возможность освящения, которое является целью и смыслом духовной жизни как в яхвизме, так и в иудаизме. Но с течением времени в иудаизме в том, что касается кашрута (так же, впрочем, как и в некоторых других случаях) произошла некоторая формализация: смысл его был не то чтобы забыт, но отошёл на второй план, а нормы и правила ритуальной чистоты, касающиеся пищи (как, впрочем, и нормы ритуальной чистоты вообще), стали самоцелью.

Иисус же возвращает кашруту его изначальный смысл. Он говорит: дело не в том, что человек ест, а в том, что он говорит. Казалось бы, слова не самый надёжный критерий, когда дело касается человеческого сердца. Но они могут сказать многое, нередко даже то, что сам человек предпочёл бы скрыть. В частности, они нередко свидетельствуют о духовном состоянии говорящего больше, чем он сам может подумать, особенно, когда срываются с языка невольно. И Иисус, разумеется, прекрасно это зная, указывает на то, что главной целью всех религиозных предписаний должна быть духовная жизнь человека, а не религиозность как таковая. Если же такой цели не стоит, религиозные нормы и правила теряют всякий смысл.

Но дело было не только в этом: ведь о чём-то подобном некоторые учителя Торы говорили ещё до прихода Христа. Дело было ещё и в том, что для Царства прежние нормы и правила ритуальной чистоты действительно во многом оказывались неактуальны. Конечно, вопрос чистоты в Царстве стоит во многом даже острее, чем в нашем, ещё не преображённом, мире: в Царстве, как показывает опыт первохристианской общины, любой грех может оказаться смертельным. Но здесь он зависит полностью от воли человека, от его интенций и ценностной системы. Осквернить человека извне в Царстве не может ничто. Поэтому Иисус и говорит о том, что «исходит из уст»: ведь, когда дело касается слов, приходится говорить и о намерениях, притом не всегда осознаваемых самим человеком. Только они и важны для Царства. А все нормы и правила внешней ритуальной чистоты важны для человека лишь постольку, поскольку он остаётся ещё частью нашего преображающегося, но пока не преображённого мира.