Мысли вслух на Лк 6:1-11

Исполнение пророчества Иезекииля оказывается для Иисуса непростым делом. Люди в Израиле настолько зашорены своими представлениями о том, что благочестиво, а что — нет, что отказывают чудесам в праве совершаться в субботу. Ради сохранения своих представлений они готовы не считать угодным Богу делом даже делание добра, даже спасение! Они настаивают на своей позиции даже тогда, когда им Иисус показывает, что не делание добра есть делание зла, а не спасение означает погибель, и тогда Бог оказывается богом зла и погибели. А когда Иисус, исцеляя сухорукого, демонстрирует им, каковы дела Божии в этом мире, они приходят в бешенство. А мы не закоснели в своем «благочестии», не перестали отличать спасение от погибели, не забыли, что Бог не хочет смерти грешника?

По свидетельству евангелиста, окружающие Иисуса люди (и в первую очередь фарисеи) не раз упрекали Его в неуважительном отношении к шаббату, которое выражалось, в частности, в том, что Он совершал в день шаббата нечто, нарушавшее запреты, связанные с субботним покоем. Некоторые комментаторы даже интерпретируют эти действия Спасителя, как сознательное нарушение шаббата, который Он, по их мнению, «отменил».

Между тем, Сам Иисус говорил, что Он пришёл не для того, чтобы разрушить Тору, а для того, чтобы довести её до полноты. И к шаббату это относится в полной мере: ведь соблюдение шаббата является предписанием четвёртой заповеди Декалога. Вопрос лишь в том, что в данном случае считать смыслом, а что формой. Изначальный смысл заповеди о шаббате был связан, в первую очередь, с необходимостью углублённого богообщения, которому можно было научиться, лишь посвящая такому общению особое время (каждый седьмой день, согласно предписанию Торы).

Запрет заниматься в день шаббата обычными делами был связан, в первую очередь, с необходимостью выпасть из того круговорота повседневных дел, который обычно захватывает человека целиком (не случайно иудейская традиция запрещает в шаббат не только работать, но и говорить о работе, и даже думать о ней).

Однако уже в послепленный период заповедь о шаббате обросла многочисленными правилами и предписаниями, связанными, в основном, с ритуальными запретами, носившими во многом внешний, формальный характер. День шаббата для многих превращался из дня, посвящённого богообщению, в довольно суровую и мрачную религиозную обязанность: думать приходилось уже не о Боге, а о том, чтобы не нарушить какой-нибудь запрет, да ещё и следить при этом, чтобы окружающие тоже ничего не нарушали. Иисус же возвращает шаббату его изначальный смысл как времени богообщения.

Если человек голоден, его надо накормить, если болен — исцелить, и ничего, мешающего богообщению, тут нет и быть не может. В самом деле, речь ведь идёт не о той повседневной работе, занятости, круговерти, которая захватывает человека целиком, а о ситуации совершенно конкретной, в которой оказался человек, нуждающийся в помощи. С точки зрения религиозных правил шаббат нарушен, а по сути — нет, ведь помощь ближнему от Бога не отделяет. Но было и другое: свидетельство о Царстве.

Ведь Иисус не излечивает, он исцеляет. Исцеляемый выздоравливает не благодаря чьей-то работе, а потому, что Царство вошло в мир и коснулось исцеляемого. А ведь именно в Царстве шаббат и обретает свою полноту. В самом деле: где же ещё богообщение могло бы быть полнее? А ведь в нём — единственный смысл шаббата. И тогда уже не важно, что делает человек, чем он занят. Ведь ни одно дело, если только оно делается в Царстве, шаббата не нарушит.

Господь исцеляет и в субботу. В Евангелии от Иоанна Он дает исполненное объяснение сему: «Иисус же говорил им: Отец Мой доныне делает, и Я делаю.» (Ин 15:7). Мы принимаем это объяснение всей душой и радуемся ему. Но тогда возникает трудность с прямым пониманием двух других библейских текстов, причем, текстов наиважнейших. Первая трудность: как понимать Шестоднев? Вторая трудность: если Иисусу важнее живое существо, чем ритуальный субботний покой, почему Он Сам воскрес в воскресение, а не в субботу? Наверное, нам не разобраться сейчас с вами с этими двумя вопросами величайшей богословской сложности. Мы можем лишь предложить какое-то свое, весьма несовершенное, а, скорее всего, просто ошибочное мнение, ибо на ошибках друг друга мы и учимся. В отношении первой трудности даже в святоотеческом наследии нельзя выявить одну сторгую линию, учения весьма расходятся. Но должно ли нас это мучить? Главное, что отличает нас от деистов, и это абсолютно для всех христиан, независимо от того, креационисты они или эволюционисты, Бог и после Акта Творения участвует в жизни Вселенной, в жизни каждого человека. Вся Библия, как кто-то сказал, это история о том, как Бог вышел на поиски человека. Бог активен, Он делает, в этом нет сомнения даже у самых убежденных креационистов. В противном случае, они не христиане и даже не теисты, а деисты или пантеисты. И, в общем, это снимает напряженность между этими двумя текстами. Что касается второго вопроса, здесь, наверное, для каждого христианина есть что-то настолько трепетное, настолько неприкосновенное… Но, мы не можем не признать одного, что в этом великосубботнем покое для нас есть что-то очень-очень важное, хотя уже не то, что имели в виду фарисеи. Мы на самом деле, как говорил один современный священник, мы все дети Великой субботы. Потому что Воскресение еще только наступит. Многие-многие люди говорят о том, как они ценят тишину этого дня. И вот за новый смысл Этой субботы мы невыразимо благодарны Господу.

Рассказанная евангелистом история очень жизненна и снабжена точными деталями. Легко представить себе полуголодных учеников Иисуса, утомленных долгими переходами, которые пытаются утолить свой голод любыми средствами. Для любого человека должно быть очевидным, что руководило апостолами, когда они начали срывать колосья. Однако понятное с точки зрения житейской логики действие вступает в противоречие с общепринятым пониманием закона. На нелепость этого противоречия и указывает Иисус, вспоминая историю о царе Давиде, который ел хлеба предложения. Как и во многих других евангельских отрывках, Господь разрешает вопрос исходя из того, что в центре любой проблемы всегда стоит живой человек, а не отвлеченные мертвые правила. Этот простой и понятный подход воплотился в формуле «суббота для человека, а не человек для субботы».

Поведение Иисуса подчёркнуто провокационно. Понятно, что на первом месте для Него — не закон, а личность. Понятно, что исцеление важнее субботнего покоя. Но зачем говорить: «Встань и выступи на средину»? Зачем вообще обсуждать эту тему? Можно же промолчать, можно сделать всё тихонечко, не демонстрировать... Иисусу важно сказать о том, что важнее. Он сознательно отказывается от позиции «тихонько». Бог действует открыто, Его действие — всегда свет. И потому Он не только не скрывает, но подчёркивает, что Его поведение не соответствует общепринятой норме — и тем самым ставит под сомнение, отрицает эту норму.

Споры о субботе — едва ли не самое острое из противоречий между Господом Иисусом Христом и фарисеями и законниками, и это не случайно. Ведь речь идет не об очевидных вещах, а о том, что значит слушаться Божьей заповеди. В любом религиозном сообществе заповеди имеют тенденцию превращаться в некие ритуальные установления, исполнение которых ценно само по себе. Кроме того, такой подход к заповеди требует казуистики: как именно ее исполнять, что при этом можно, а чего нельзя. Так произошло и с заповедью о субботе — существовало устное предание, расписывавшее все тонкости соблюдения священного дня. Иисус явно не укладывается в эти рамки. Он прямо спрашивает у законников, для чего существует Божья заповедь — чтобы делать добро, или наоборот? Для Него, по-видимому, неприемлем ответ: «чтобы не делать ничего». Так, кстати, многие верующие и сейчас формулируют цель своей жизни — «не делать ничего плохого». Но если мы вдруг осознаем, что заповедь дана на добро, то, возможно, нам придется делать это добро и в субботу, и в воскресенье, и в другие дни...

В разговорах Иисуса с фарисеями, они часто предъявляют Ему претензии по поводу того, как Он обходится с теми или иными предписаниями или традициями. Одно из центральных мест в этих спорах занимает суббота. Что можно и чего нельзя делать в субботу? В сознании иудея того времени ответ на этот вопрос требует серьезного знания Закона и комментариев на него авторитетных учителей. Но то, как этот вопрос ставит Иисус, превращает богословскую дискуссию в прямой вызов совести (которая есть не только у учителей и богословов): Что можно делать в субботу — добро или зло? спасать или губить? Евангелие учит нас ставить волнующие нас вопросы именно так, ведь совесть часто бывает лучшим советчиком — даже в богословских вопросах.

Сегодняшнее чтение предлагает нам два сюжета, связанных с субботой и с тем, как понимает субботу Иисус. Один из них (ст. 1–5) описывает ситуацию, хорошо понятную каждому ортодоксальному иудею. На день субботы в евангельские времена (как и сейчас) распространялось множество запретов, регламентирующих то, что в иудаизме расценивается как работа, запрещённая в субботний день четвёртой заповедью. Системы таких ритуальных запретов в различных раввинистических школах могли несколько отличаться друг от друга, но все они, по сути, уже во многом утратили духовный смысл, сохранив сугубо религиозную функцию.

Целью заповеди о субботе было отвлечь человека от его повседневных занятий с тем, чтобы хотя бы один день из семи он полностью посвятил бы Богу, забыв о собственных делах. Между тем, система ритуальных запретов, сложившаяся после Вавилонского плена, основывалась не на этой духовно-практической задаче, а на более-менее формальных богословских критериях, определявших те или иные действия как работу. Все такие действия, само собой разумеется, были в субботний день запрещены, и растирание зёрен, хотя бы и руками и в очень небольшом количестве (ст. 1), формально приравнивалось к помолу зерна и входило в число запрещённых действий.

Иисус в ответ ссылается на события из истории древнего Израиля (ст. 3-4), намекая на хорошо известное фарисеям раввинистическое правило, разрешавшее нарушить субботние запреты, если это было необходимо для спасения жизни человека или домашнего животного. Более того: Он напоминает своим собеседникам о том, что для спасения жизни в древности нарушались даже нормы ритуальной чистоты: ведь дать священный хлеб тому, кто не являлся священником, означало этот хлеб осквернить.

Конечно, если бы ученики Иисуса умирали с голоду, и у них не было бы другой еды, им бы разрешили растереть столько зёрен, сколько им было необходимо для того, чтобы не умереть с голоду, в таком случае растирание зёрен не было бы нарушением субботы. Но для этого надо было, чтобы угроза голодной смерти была для них неизбежной. Иисус же смотрит на субботу иначе, Он говорит о том, что в Царстве суббота представляет собой не систему ритуальных ограничений, а полноту богообщения, неотделимую от Того, Кто принёс Царство в мир (ст. 5).

Второй эпизод (ст. 6–11) описывает исцеление Иисусом сухорукого человека. И здесь мы видим то же различие в понимании субботы. Для Иисуса исцеление не работа, а явление Царства, которому самое время явиться именно в субботу, в день, посвящённый Богу, и потому Он исцеляет в субботу особенно часто, напоминая присутствующим об истинном смысле этого дня (ст. 8–10). Но для религиозных формалистов Царства нет, а есть лишь нарушение запретов, которое они тщательно отслеживают (ст. 7). И ненавидят всякого, кто эти запреты нарушает (ст. 11). Так приверженность к религиозным запретам заслоняет от человека Царство. И ведёт на крест Того, Кто принёс это Царство в мир.

Все евангелисты много говорят о шаббате и о том, как понимает его Иисус. И всякий раз оказывается, что Иисус шаббат нарушает. По крайней мере, с точки зрения окружающих Его глубоко и нередко искренне религиозных людей. Что это: сознательное пренебрежение традицией? Вряд ли. Иисус действительно никогда не был традиционалистом в том смысле, в котором им оказывается человек, сделавший традицию своим богом. Но к подлинной Традиции он всегда относился с уважением. Он ведь знает, что такая Традиция связана с откровением Его Отца.

Но её ещё надо раскрыть, найти заново под слоем многочисленных человеческих традиций, претендующих на то, чтобы быть частью Традиции с большой буквы. Так и с шаббатом. Изначальный его смысл, как и смысл самой четвёртой заповеди, был связан с обретением внутреннего мира и покоя в общении с Богом. Речь шла о том, чтобы провести в таком покое и в богообщении хотя бы один день в неделю. И все связанные с шаббатом ограничения, как предполагалось, должны были оградить человека от суеты.

Так было вначале. Но прошло время, и ограничения стали самоцелью. Превратились в систему ритуальных запретов, значимых самих по себе. Стали важнейшей и неотъемлемой частью иудаизма — именно в этом своём ритуальном качестве. И шаббат стал не столько днём покоя и богообщения, сколько днём воздержания от запрещённой активности. От всего, что считалось и называлось работой. Включая, разумеется, и исцеления, и растирание зерна. Ведь это всё «работа».

Иисус же смотрит на дело иначе. Мир и покой абсолютно необходимы, но какой покой у человека, думающего только о голоде, который его мучает? Лучше уж растереть несколько зёрен и съесть их с тем, чтобы потом погрузиться в тот самый покой, чем весь день шаббата не иметь покоя от голода. Ещё интереснее ситуация с исцелением сухорукого. Да, конечно, лечение — работа. А явление Царства? Что это: работа? Или в шаббат оно неуместно?

Очевидно, всё наоборот: именно в шаббат явление силы и дыхания Царства более чем уместно. Это ведь и есть то, чего ищет человек во время шаббата, если только вести речь о подлинном шаббате. Но окружающие Иисуса люди Царства не замечают. Они замечают лишь нарушение ритуальных предписаний. И вместо радости и благодарности звучат обвинения. Обвинения, отделяющие обвинителей от Царства надёжнее любого греха: в грехе ведь можно и раскаяться, а вот в собственной религиозной правоте раскаиваться никто, скорее всего, не станет. И останется вне Царства. Со своей правотой.