Мысли вслух на Лк 20:1-26

Должен ли христианин платить налоги? Слова Христа о подати кесарю часто воспринимались как оправдание некоего «разумного баланса» между светской и религиозной жизнью. Дескать, у кесаря на нас свои права, а у Бога — Свои. Но кесарь и Бог несопоставимы ни по их власти ни по нашей ответственности перед ними. Один Бог сотворил нас и дает нам жизнь. Одному Богу мы должны служить и поклоняться. Мы все получили от Бога. Подразумевается, что сначала нужно отдать «кесарю кесарево», а потом, что останется — Богу. Но если мы сначала отдадим «должное» Богу (а должны мы Ему гораздо больше, чем имеем — вспомним притчу о талантах), то что же останется бедному кесарю? Конечно, христианин должен участвовать в жизни общества (и в том числе платить налоги государству), но это не служение кесарю (нельзя служить двум господам), а служение обществу, людям, ближним, а следовательно — служение любви, Богу. Таким образом, слова Иисуса о подати продолжают Его притчу о винограднике — мы возделываем Божий виноградник и должны отдать Ему его плоды.

Лука неоднократно подчёркивает ту настойчивость, с которой представители официальных религиозных кругов снова и снова задают Иисусу один и тот же вопрос: какой властью Ты это делаешь (ст. 1–2)? А Иисус снова и снова не отвечает на вопрос прямо. Между тем, рассуждая по-человечески, вопрос можно было бы счесть вполне уместным: в самом деле, только что Иисус, торжествуя, входил в Иерусалим, и восторженная толпа приветствовала Его, как Мессию, и вот Он снова ведёт Себя как-то совершенно непонятно, и неизвестно, чего ожидать дальше от этого странного Человека, Который упорно не желает вмещаться ни в какие рамки.

Иисус, конечно, не для того отказывается отвечать, чтобы навести на Себя и на ситуацию какую-то таинственность, которой Он всегда избегал. Не отвечает Он, очевидно, потому, что Его миссия действительно не вмещалась в привычные для спрашивающих рамки. Он Мессия, но не такой, какого ждал народ, можно было бы назвать Его и Учителем, но не в том смысле, в котором употребляли это слово в религиозных кругах. Конечно, рамки можно было бы и расширить, но ведь такое было возможно лишь с согласия спрашивавших. Иисус пробует сделать это, Он не случайно задаёт им вопрос об омовении («крещении») Иоанна: от честного ответа на него зависит, в какой мере смогут собеседники Иисуса понять и принять не только Иоанна, но и Его Самого. Но те отказываются отвечать, предпочитая уйти от сложного и неприятного вопроса, и тогда Иисус понимает, что дальнейшие разговоры бесполезны (ст. 3–8).

Единственным Его ответом становится притча о винограднике (ст. 9–16), смысл которой, судя по реплике «да не будет!», слушающие Иисуса прекрасно поняли. Но Иисус не оставляет Своим слушателям ложных надежд: Его замечание о краеугольном камне расставляет точки над i (ст. 17–18). Тогда-то и возникает у них желание убить Иисуса, избавиться от этого бескомпромиссного Проповедника (ст. 19–20), Который, как теперь уже стало совершенно очевидно, не оставит их в покое и не пойдёт ни на какой компромисс. Пытались Его поймать и на бескомпромиссности (ст. 21–22): заданный вопрос заведомо ставил отвечающего в проигрышное положение. Ответить «да» означало прослыть предателем и коллаборационистом, ответить «нет» было по римским законам равносильно призыву к бунту со всеми вытекающими последствиями.

Иисус и здесь остаётся верен Себе: Он свидетельствует о Царстве, но не о таком, о котором мечтали слушающие, а о том, которое принёс в мир Он Сам. Так, не вписываясь ни в какие рамки и не идя ни на какие компромиссы, Спаситель, принесший в мир Царство, постепенно оставался один, а Его миссия становилась крестным путём.

В притче о виноградарях есть какой-то фатализм: первосвященники должны убить посланного Сына так же, как их предки убивали и гнали пророков. Но из этого фатального круга есть выход, ведь каждый слушатель какой-либо притчи может отождествить себя с тем или иным персонажем и увидеть, как ему необходимо действовать, чтобы пройти выбранный путь. В этом смысле каждый из нас выбирает своей путь сам, свободно, а притча лишь указывает ему существующие альтернативы и путь к выходу из ситуации. Здесь также вопрос поставлен ребром — первосвященники могут либо отождествить себя с теми, кто убивал и гнал пророков, либо не делать этого и получить возможность свободно увидеть в Иисусе Помазанника, Христа. Но они предпочитают не делать рискованных шагов и просто убрать оскорбившего их Иисуса. Если бы уметь пользоваться притчами по назначению и видеть в них не констатацию будущей трагедии, а вызов, еще один повод выбирать...

Первосвященники и книжники, задающие вопрос о том, какою властью Христос действует, запутались в собственных умствованиях, поэтому Иисус не просто отказался отвечать на вопрос, но и дал книжникам понять, что люди, которым истина безразлична, неспособны услышать и воспринять её. Ведь на вопрос, заданный Христом старейшинам народа, они могли бы ответить одним из указанных в самом же вопросе способов: или с небес, или от людей. Вопрос "не знаем" был бы, конечно, возможен и допустим, если бы речь шла об искреннем незнании. Но книжники даже себе не хотят думать о том, какой из ответов является истинным. Вместо этого они ломают голову над тем, в какую ситуацию они попадут, и как будут выглядеть в случае каждого из вариантов ответа. Но тем самым они проявляют равнодушие к воле Того, Кто и есть Истина.

Поэтому притча о злых виноградарях, в персонажах которой вожди народа узнали себя, вызвала их гнев. Но Христос, рассказывая притчу о людях, подменяющих служение использованием выгодного положения, обращается не только к собеседникам, но и ко всем нам. Если мы будем смотреть на Церковь как на источник земного благополучия, то рано или поздно Христос будет нам мешать, и мы захотим обойтись без Него. Но тогда и мы будем изгнаны из виноградника.

Вопрос о власти, заданный фарисеями Иисусу, как видно, возвращается к ним бумерангом: Он, в свою очередь, задаёт им встречный вопрос, на который они не то чтобы затрудняются, но просто боятся отвечать откровенно. Откуда же этот страх? Конечно, бывают «неудобные» вопросы, на которые отвечать не хочется, в ответ на которые звучит обычно (в той или иной форме) традиционное «без комментариев». Но ведь, задавая свой вопрос, фарисеи должны были ожидать встречного вопроса?

Могли предполагать, что на «неудобный» вопрос получат «неудобный» ответ? Наверное, да. Но, быть может, они всё же не ожидали, что этот Проповедник станет играть не по правилам, ими установленным. Ведь за вопросом о власти стояло нечто вполне понятное и определённое, нечто в том же примерно смысле, в каком ещё раньше задавали вопрос Иоанну Крестителю представители Синедриона: кто ты? Пророк? Мессия? Как нам о тебе доложить? А если не то и не другое, то на каком основании ты делаешь то, что делаешь? Иисусу задают вопрос о власти, очевидно, в таком же смысле, ожидая, что Он объявит Себя пророком, Мессией… ну, хоть кем-нибудь, кто имеет право сделать то, что Он сделал в Храме, разгоняя торговцев.

Он не собирается «вписываться». Он задаёт вопрос по существу: а Иоанн какой властью делал то, что делал? Он, разумеется, прекрасно понимает, что Иоанн, как всякий подлинный пророк, получил власть от Его небесного Отца, и, признай фарисеи Иоанна человеком Божиим, им пришлось бы посмотреть другими глазами и на Его служение. Конечно, дело тут не в том, чтобы что-то кому-то доказать или оправдать Себя в чьих-то глазах.

Дело в том, что для самих фарисеев такой взгляд, взгляд «не по правилам», был единственной, по сути, возможностью увидеть Самого Христа и Его Царство в истинном свете. Но начать надо было с того, чтобы отринуть все человеческие страхи, опасения и предубеждения. По сути, Иисус, задавая фарисеям вопрос об Иоанне, предлагает им сделать именно это. Но они отказываются: им страшно. И этим отказом тоже делают свой выбор. Далеко не лучший, но вполне осознанный.

Сцена, описанная в сегодняшнем евангельском чтении, замечательна мудростью и, даже можно сказать, остроумием Спасителя. Но попытаемся, однако, проникнуть в ее богословский смысл. Потому что в отличие от нашего человеческого обычая Христос проявляет остроумие не ради него самого. Почему Он говорит именно об Иоанне? Наверное, главное в том, что Иоанн являет собой Предтечу Христа не только в смысле историческом, событийном, но и в духовном. Он провозглашает покаяние без которого невозможен приход ко Христу. Именно поэтому Господь не дает вопрошающим никакого ответа. Это бессмысленно, как бессмысленно объяснять интегральное исчисление человеку, который еще не овладел арифметикой. То, что Иоанн приводит нас лишь к первой ступеньке показывает эпизод и Деяний (19:1-6). «Он сказал им: во что же вы крестились? Они отвечали: во Иоанново крещение. Павел сказал: Иоанн крестил крещением покаяния, говоря людям, чтобы веровали в Грядущего по нем, то есть во Христа Иисуса. Услышав это, они крестились во имя Господа Иисуса». И хотя сейчас мы формально не крестимся Иоанновым крещением, ибо оно духовно соединилось с Иисусовым, реально мы проживаем его как то покаяние, что приводит нас в храм. Вспомним, что наш Господь, Которому нет нужды в покаянии, тоже проходит через крещение у Иоанна. Чтобы показать нам путь, ибо Он есть путь и истина и жизнь. И именно об этом пути напоминает Он вопрошающим его первосвященникам и книжникам со старейшинами.

Зачем был Иоанн? Зачем Господу нужен был Предтеча? Какой в этом богословский, философский, экзистенциальный смысл? Казалось бы, нам так это понятно: покаяние  — вот смысл его послания. Он должен был принести то покаяние, без которого невозможно восстановление, обновление Завета, он должен был обратить сердца к Богу, чтобы эти сердца могли увидеть Бога.

Это хорошо и понятно, и так и есть на самом деле. Но почему Господь не мог Сам прийти и призвать к покаянию? Впрочем, Он и призывал ведь к покаянию и говорил о Своем долготерпении, как, например, в притче о трехлетней смоковнице (Лк 13:6-9). Отсюда следует, что это толкование не исчерпывает всех смыслов в роли этой личности. И по этой причине приведенное выше размышление о роли Иоанна как призывающего к покаянию, как гласа вопиющего в пустыне, такое известное и понятное, имеет лишь силу a posteriori, но если мы хотим понять ситуацию a priori, мы должны углубиться в размышлении об этом человеке. И, возможно, именно сегодняшний текст позволит нам это сделать.

Мы хорошо знаем, хотя бы из слов учеников (Мф 17:11), что перед приходом Мессии все ожидали прихода Илии; поэтому так должно было произойти по писанному. Но такое объяснение сегодняшний рациональный ум только расстраивает - если это так и для вас, обратимся к 84 псалму. Нам важна сейчас каждая его строка.

За невозможностью процитировать весь псалом, послушаем самое главное. Конец: «Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются; истина возникнет из земли, и правда приникнет с небес; и Господь даст благо, и земля наша даст плод свой; правда пойдет пред Ним и поставит на путь стопы свои» (Пс 84:11-14). Здесь нет никакого прямого указания на какого-то человека, который должен прийти. Может, здесь и вовсе речь не идет о человеке. Здесь просто сказано: правда пред Ним предидет (как в славянском). Но дело в том, что все эти приведенные нами слова псалма — они очень рождественские. Может, вам это сейчас не видно, но потом вы увидите: земля наша даст плод свой, истина от земли возсия, правда с небесе приничет — все это слова о Рождестве. Но тогда правда, которая «предидет», и есть Иоанн.

И посмотрите: милость и истина сретостеся – все это будто бы о той заветной встрече на берегу Иордана. Но вот начало псалма, о чем здесь идет речь? О покаянии, об отвращении ярости Божией от нас, о прощении. И, наконец, центром являются слова: «Яви нам, Господи, милость Твою, и спасение Твое даруй нам». О чем эта такая смиренная, но и дерзновенная просьба? Не о приходе Христа? И вот, Господь даровал нам милость и спасение. Он здесь, Он с нами.

Но в этих словах псалма нет какого-то прямого указания на Предтечу, каким он должен быть. И это обезоруживает критиков апостериорного толкования, но дает нам новый априорный смысл — и богословский, и философский, и экзистенциальный — послания Иоанна.

Но мы же обещали, что сегодняшняя притча нам как-то должна помочь, а сами вроде бы никак еще о ней не сказали. Но ведь она о том именно и говорит, она очень привязывает нас ко всей ткани псалма. Посмотрим на нее. Во-первых, Свою власть, обоснование Своей власти, Иисус ставит рядом со служением Иоанна. Не в зависимость, а именно рядом. И, во-вторых, Иисус говорит об этом также неявно, также не давая никаких инструментов критикам апостериорного толкования. Но как много Он дает здесь любящему сердцу, готовому отозваться на Его зов и услышать то, что почти неслышно.

В сущности, первосвященники задают учащему в храме Господу Иисусу вполне закономерный вопрос о том, какой властью Он это делает. В Иерусалимском храме от века выступали из среды Израиля пророки и проповедники, возвещавшие Слово Божие и проповедовавшие народу. Им тоже задавали подобный вопрос, и пророки обычно говорили, что они проповедуют по праву призвания Духом Всемогущего. Порой их изгоняли, но весьма часто религиозные авторитеты Израиля удовлетворялись таким ответом. Так, храмовыми пророками были и Осия (в святилище Северного царства), и Наум, и Аввакум, и Малахия, и некоторые другие. Ответ Господа Иисуса Христа качественно иной. Он обращается к первосвященникам и спрашивает их об источнике покаяния. С небес ли было крещение Иоанна, через которого Дух Божий влек сердца людей к тому, чтобы покаянием встретить Агнца Божия. В сущности, ответный вопрос Христа — это вопрос о власти или авторитете Святого Духа, о том внутреннем свидетельстве, которое можно принять, только пережив встречу с Богом в покаянии. И именно на этот вопрос первосвященники отказываются отвечать. И вот с этого отказа и начинается их заговор против Христа, который приведет Его к славе Креста и Воскресения, а для первосвященников и книжников закончится разрушением Иерусалима.

Между лидерами фарисейского религиозного братства и теми, кого условно можно было бы назвать «простым народом», была существенная разница, в частности, и в восприятии некоторых людей и событий. Конечно, говоря о «простом народе», надо всё же учитывать, что совсем уж простым он не был. Неграмотный еврей в евангельские времена был большой редкостью, так же, как и еврей, не читающий и даже не изучающий Тору и Пророков — то, что сегодня мы назвали бы Священным Писанием.

При каждой синагоге непременно была религиозная школа, где всех местных мальчиков, а иногда и девочек обучали не только грамоте, но и элементарной работе со священными книгами, включая особую практику молитвенного, или медитативного, чтения. Культура работы со священными книгами была распространена в еврейском обществе достаточно широко, а среди учителей Торы (которых в Евангелии называют обычно «книжниками») большинство было занято как раз обучением такой работе детей и взрослых, нередко бесплатно или за очень скромную плату.

Но, с другой стороны, были в еврейском мире и академии, где Тору и другие священные книги изучали подробнейшим образом. Это был особый мир знатоков, образованных богословов, изощрённых комментаторов священных текстов, пускавшихся порой в такие тонкости и доходивших до таких глубин, о которых простые читатели Торы иногда даже не догадывались. К сожалению, этому несколько замкнутому мирку академических богословов была, как нередко бывает в подобных случаях, свойственна изрядная толика учёного снобизма, заставлявшая смотреть на упомянутых простых читателей как на невежд в Торе.

И он же, учёный снобизм, заставлял относиться если не с пренебрежением, то как минимум с подозрением к тем, кого можно было бы назвать народными духовными авторитетами, к числу которых принадлежал, между прочим, и Иоанн Креститель. Конечно, нередко такая сдержанность бывала оправданна: массовое религиозное сознание не слишком разборчиво в выборе своих религиозных лидеров. Но априорная недоверчивость порой мешала и академическим книжникам, и образованным лидерам религиозных братств разглядеть подлинных Божьих людей, как и произошло в случае Иоанна Крестителя.

И тогда вождям фарисейского движения оставалось лишь лавировать между собственной недоверчивостью и даже некоторой духовной брезгливостью, с одной стороны, и народными симпатиями, с другой: ведь открытое выражение совей позиции могло для них кончиться плохо. Однако такое лавирование отнюдь не способствует ни духовной цельности, ни полноценной духовной жизни — и вопрос Спасителя должен был заставить Его собеседников задуматься об этой простой, но неочевидной для них истине.

Заданный Иисусом фарисеям вопрос об Иоанне и о его проповеди с крещением прозвучал, разумеется, не случайно. Не случайно именно в том отношении, что стал ответом на вопрос о Нём Самом, о Его власти и о Его служении. В сущности, вопрос Спасителя становится для беседующих с Ним фарисеев тестом на искренность и на честность, прежде всего, перед самими собой. Казалось бы, речь идёт о вещах не только разных, но и несопоставимых: Иоанн ведь хоть и великий, но лишь пророк, а Иисус — Мессия и Сын Божий.

Но это различие в данном случае не так важно. Важно лишь, что готовы увидеть и услышать спрашивающие Иисуса о Его власти фарисеи. А на этот вопрос им лучше всего было бы ответить себе самим. И вопрос об Иоанне как раз и подводит их к такому ответу. Тут речь не о Мессии, а лишь о пророке, но о пророке, которого народ почитал и выступить против которого было небезопасно.

Вполне возможно, что, если бы те же фарисеи прямо ответили бы Иисусу то, что думали — «от человеков», и Его ответ им был бы иным. Он ведь никого не лишает свободы, Он требует лишь честности и искренности. Человек может ошибаться, может видеть всё в неверном свете, более того — с точки зрения Самого Спасителя в той или иной мере ошибаются все, ведь никто из людей не видит реальность такой, какой её видит Он.

В каждой конкретной ситуации Ему открыто столько же, сколько Его небесному Отцу, а такого о себе не может сказать ни один человек. Но Ему важна не наша безошибочность, а наша внутренняя цельность. Та самая, которая неотделима от искренности и честности перед собой, а значит, и перед другими. И Иисус задаёт фарисеям вопрос, ответ на который должен был показать им самим, есть ли у них эта цельность. И вот оказалось, что собеседники Иисуса тест провалили.

Они не стали отвечать Ему на вопрос — не потому, что не знали ответа, а потому, что испугались. А ведь поддаться страху — самый простой и распространённый способ разрушить ту самую внутреннюю цельность. Но тогда и Иисусу отвечать на заданный Его собеседниками вопрос смысла не имело: ведь Ему пришлось бы так или иначе говорить о Царстве, куда человек с двоящимся сердцем и двоящимися мыслями войти не может. Ответ фарисеев на вопрос Иисуса стал и ответом на вопрос, заданный ими самими. Ответом грустным, но единственно возможным.

Притча о винограднике, как и все такого рода притчи, касается, прежде всего, народа Божия: ведь именно он в пророческой традиции символически называется обычно виноградником. В таком контексте смысл притчи становится вполне понятным, и понимают его все без исключения слушающие Иисуса. Более того: те, кого непосредственно касалось сказанное, прекрасно поняли, что оно касается именно их: возглас «да не будет этого!» — лучшее тому доказательство.

Ответ Спасителя на это «да не будет!» тоже достаточно однозначен: Он напоминает слушающим Его людям о краеугольном камне. Образ краеугольного камня встречается в притчах Иисуса постоянно, и смысл его заключается в том, что такие камни, использовавшиеся при постройке дома в качестве угловых элементов ленточного фундамента, не годились ни на что, кроме того употребления, к которому были предназначены. Нет сомнения, что, говоря о краеугольном камне, Иисус имеет в виду Себя, тем самым делая персонажами рассказанной Им притчи Своих слушателей. Как видно, Он хочет дать понять слушающим Его людям, что каждый из них стоит перед выбором, от которого нельзя уйти.

Многим, наверное, хотелось бы, чтобы Иисус оказался одним из многих — пророков, проповедников, учителей Торы, — словом, чтобы Он оказался обычным человеком. Тогда Его можно было бы слушать, не особо прислушиваясь, и принимать, не принимая, как делаем мы всегда, когда в душе не соглашаемся с говорящим. Вежливое, формальное приятие в таком случае означает всего лишь согласие с правом собеседника на собственное мнение, на отличную от нашей точку зрения, до которой нам порой, в сущности, нет никакого дела. Но и выдвигающий эту точку зрения должен в таком случае признать наше право на собственное понимание истины, отличное от выдвигаемого. Он должен допустить то, что сегодня называют плюрализмом, признать относительность всякой истины и всякого мнения, включая своё собственное, и тогда ему в свой черёд позволят высказаться, как всем прочим.

Согласись Иисус с такими правилами игры, Ему, возможно, не пришлось бы умирать на кресте. Но в том-то и дело, что Он никак не мог с ними согласиться, и не потому, что Ему непременно нужно было что-то кому-то доказать и выиграть все споры, в которые Его вовлекали слушатели, а потому, что принятие таких правил стало бы для Него лжесвидетельством и крахом Его миссии.

Ведь Он принёс в мир Царство и явил миру полноту Божию, а это было уже не просто одно из множества мнений или даже одно из множества откровений: Он действительно явил миру всю полноту истины и всю полноту откровения. Все великие мудрецы и пророки, приходившие до Него, задавали вопросы и высказывали мнения; Он не задавал вопросов, Он на них отвечал, и Сам стал ответом на все возможные вопросы. И принять Его можно было только в таком качестве: любое другое отношение к Нему было бы лукавством.

Конечно, если человек действительно не осознаёт, Кто перед ним, дело ещё поправимо: не осознанное сегодня может быть осознано завтра. Но если речь идёт о нежелании принимать очевидное, нежелании отказаться от собственного права на мнение перед лицом живой Истины, ситуация тупиковая: ведь Истина не может перестать быть истиной, как бы этого кому-то ни хотелось. Остаётся или принять, или отвергнуть. Или считать этого странного Учителя Тем, Кем Он Сам считает Себя, или относиться к Нему, в лучшем случае, как к безумцу, а в худшем — как к сознательному отступнику и богохульнику, претендующему на то, на что не может претендовать ни один человек. Приходилось выбирать: третьего не дано.

Притчу о винограднике Господнем впервые приводит пророк Исайя в конце 8 века до Рождества Христова. Возвращаясь к ней накануне Страстей, Господь обращает внимание на некоторые детали, которые делают эту притчу не только образом отношений Израиля с Богом, но и образом грехопадения вообще. «Убьем его, и наследство будет нашим», — эти слова могли бы стать мрачным лозунгом всего человечества в его противостоянии Богу. Но все же в первую очередь Господь говорит о первосвященниках и книжниках, вождях народа. Они рассматривают народ Божий как свой удел, данный им «для кормления», как это называлось в Древней Руси. Абсурдность происходящего еще и в том, что виноградари в этой притче пытаются сделать вид, что настоящего Владетеля не существует, что Бог не увидит их дел. Но Бог не исчезает потому, что кто-то из людей хотел бы от Него избавиться. И потому для первосвященников отвергнутый ими Господь становится краеугольным камнем, без которого рушится все выстроенное веками здание иудейской религии.

Такова непростая судьба христианского откровения, что его все время пытались использовать в своих целях все, кто только мог что-то выудить из него для себя. Но в том и его подлинная божественность, что никогда эти попытки не удавались до конца, а рано или поздно терпели фиаско. Такова и судьба тех, кто пытается представить христианское благовестие как учебник революции, а Христа как главного революционера всех времен и народов. Такие попытки предпринимались не раз в истории европейской культуры. Однако именно им можно представить слова сегодняшнего евангельского чтения: «отдавайте кесарево кесарю». Наверное, этими словами вдохновлялись апостолы Павел и Петр когда говорили народу Божьему следующие слова. «Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли» (1 Петр 2:13). «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Рим 13:1). Только в одном случае невозможно подчинение властям, когда власть присваивает себе божественные полномочия, Божие можно давать только Богу. Именно поэтому ранние христиане пошли с одной стороны против слов Петра и Павла, но с другой стороны, если посмотреть глубже на все три упоминающиеся здесь цитаты, то понятно станет, что они шли единственно верным путем.

Для иудеев начала 1 века нашей эры подать кесарю была унизительным знаком зависимости от римлян. Если бы Господь сказал, что ее следует платить, Его можно было бы обвинить в отсутствии патриотизма (тут первосвященники срочно оказались бы патриотами). Если бы Он сказал, что платить ее не следует, то Его можно было бы обвинить в подстрекательстве к мятежу (в этом случае первосвященникам нужно было выказать себя конструктивными сотрудниками римлян, что, в конечном итоге, они и сделали). Ответ же Христа поразителен в первую очередь тем, что Он четко разграничивает сферу земного устроения жизни, к которой относятся все формы национальной и наднациональной власти, и сферу жизни духа. Господь не отвергает государство и не призывает к религиозному переустройству государственного управления. Его ответ полагает жизнь духа и мирскую власть в разных плоскостях.

С одной стороны, это дает нам возможность видеть реальную полезность власти для обеспечения нормальной жизни общества, как об этом подробно напишут апостолы. С другой же стороны, ответ Христа делает Его учеников свободными от обожествления власти и отвергает посягательства земных властей на духовную жизнь людей. Для той эпохи именно это было небывалым откровением, и именно за это гнало христиан римское государство. Самое же главное в словах Христа — призыв отдавать Божие Богу, быть озабоченными исполнением своих обязанностей перед Творцом мира не меньше, чем перед его временными властителями. И это труднее всего.

Перед нами попытка провокации, предпринятая под маской благочестия. Мы видим, как фальшивое благочестие, оторванное от подлинного хождения перед Богом, оборачивается противлением Ему. Само построение фразы, начинающейся издалека и усыпанной фальшивыми комплиментами обличает отсутствие прямоты у задающих провокационный вопрос. Но Бог поругаем не бывает, и Христос не только достойно избежал расставленную ловушку, но и как бы мимоходом изложил принцип, в соответствии с которым должны строиться основы отношений между верой и государством.

Духовная жизнь и государственное управление относятся к разным сферам, их нельзя смешивать. Живя в государстве, мы признаны выполнять его законы и не отрываться от реальности гражданской жизни, но недопустимо подменять евангельские принципы политическими или же объявлять любые действия земных правителей соответствующими Божией воле. В те дни, когда прозвучал вопрос о допустимости платить подать римскому императору, он требовал почитать себя как бога. Христос не возражает против уплаты налогов, что является обязанностью жителей любого государства, но если император будет требовать от подданных совершения тяжкого греха, уступки недопустимы.

Вопрос, заданный Спасителю с тем, чтобы Его подловить и поставить в безвыходное положение, никак не был связан с вопросом о необходимости уплаты налогов или уклонения от этого. Собственно, он мог быть задан и имел смысл лишь в конкретной ситуации Иудеи I в. н.э. И речь шла не о том, надо ли платить налоги, а о том, можно ли это делать правоверному иудею.

Такая постановка вопроса могла бы показаться странной, если бы не специфика конкретной ситуации. Дело в том, что Иудея входила тогда в состав Римской империи и налоги собирались римскими властями в свою пользу. Отсюда и соответствующее отношение к сборщикам налогов как к коллаборационистам, со всеми вытекающими последствиями. Но если со сборщиками (мытарями) всё было ясно (на них смотрели как на изгоев и отщепенцев), то с уплатой налогов всё было не столь однозначно. Радикалы-зелоты были против какого бы то ни было сотрудничества с римскими властями, включая уплату налогов, но такая позиция автоматически ставила их вне закона: призыв к отказу платить налоги по римским законам приравнивался к государственной измене и бунту.

Более умеренные фарисеи считали, что, поскольку речь идёт о принуждении, о вынужденной уплате, платить налоги всё же можно, чтобы избежать смерти. При этом зелоты, расходясь в этом вопросе с фарисеями, всё же не задавали им лишних вопросов, по крайней мере, публично, тем более, что многие фарисеи, не решаясь поддержать радикалов открыто, тем не менее в душе им сочувствовали, и зелоты знали, что в случае чего всегда могут рассчитывать на поддержку своих менее радикальных единомышленников (конечно, в пределах возможного).

Иисусу провокационный вопрос был задан, и задан именно с тем, чтобы поставить Его в положение, когда «удобного» ответа нет: призвать публично платить налоги римлянам означает столь же публично признать и одобрить оккупационное правление, а призыв к отказу от их уплаты равносилен призыву к бунту со всеми вытекающими из такого призыва последствиями.Иисус между тем, как всегда, отвечает совершенно «не по правилам»: он говорит не о политике, а о Царстве. Кому принадлежат деньги? Тому, кто их чеканит? Так и оставьте их ему.

Для Царства вопрос о налогах неактуален, от того, платит ли человек налоги, или нет, его жизнь в Царстве не зависит никак, так же, как не зависит она от того, кому именно он их платит. Ведь всё это имеет отношение лишь к тому, что не выходит и никогда не выйдет за рамки непреображённого мира. Никакие деньги никогда не станут частью жизни Царства, и никаких налогов там не будет никогда. Все налоги, уплаченные в этом мире, тут и останутся. А если так, то жителем Царства можно оставаться, платя налоги любому земному правительству. Или не платя никакому.

Очень логичный ответ, не правда ли? Но разве мы не можем сказать, что у нас один Царь, что у нас все — Божие? И тогда ничего не отдавать кесарю (в более общем виде — государству)?

Если бы у нас действительно все было Божие... Всякое помышление, всякий поступок... И у нас самих, и у всех вокруг нас. Это, действительно, Царство Божие, Царство Любви. Не было бы имущества, денег (вспомните первые дни существования Церкви), не было бы насилия, преступлений и вообще неправильных действий — и не нужна была бы полиция, армия, чиновничество, в целом государство. Тогда — правда, все Божие и все — Богу.

Но на деле ведь все не так. Честно посмотрим, сколько наших поступков мотивируются любовью, а сколько - чем-нибудь другим. И если никто из нас не в состоянии жить в соответствии с Божьей волей, то необходимы хоть какие-то человеческие институты, поддерживающие порядок в мире, не дающие ему свалиться в хаос. Это и есть деньги, государство, «кесарево». К сожалению, все эти институты обязательно начинают претендовать на то, что не входит в их компетенцию поддержания порядка в обществе: на совесть, веру, духовную свободу человека. И тут во всей определенности должно включаться правило Иисуса: «Божие — Богу».

Сегодня мы, даже если не хотим никак «уловить Иисуса» в словах, а просто честно задаем Ему наболевшие вопросы, все равно часто ставим эти вопросы в «некорректную» форму, причем ребром, «или-или». И простой вопрос, платить или не платить налоги, превращается (не у всех, конечно, но у некоторых) в дилемму: «любить государство всей душой или всей душой его ненавидеть?»... И простой ответ о том, что государство может претендовать только на деньги, а никак не на душу, превращается в труднейшую задачу «отдавать Богу Богово, а кесарю кесарево». Точно также, мы готовы строить самые удивительные домыслы о «загробной жизни» и о «состоянии усопших», и не можем понять, что для Бога нет смерти, а следовательно нет деления на мертвых и живых. Почему нам все так трудно? Может быть, просто не хватает опыта Божьей жизни, способности посмотреть на мир Его глазами?