Мысли вслух на Лк 18:18-34

Когда мы встречаем Христа, мы сталкиваемся с необходимостью выбирать и отказываться от чего-то, что занимало в нашей жизни Его место. У каждого человека в этот момент могут оказаться свои идолы, но необходимость отказаться от них одинакова у всех. Кому-то, из всех сил держащемуся за выгодную должность, Господь говорит «следуй за Мной», и он вынужден оставить свою налоговую инспекцию, как евангелист Матфей. Кто-то, желающий освободиться от социальных связей, сталкивается со смутительными словами «предоставь мертвым хоронить своих мертвецов». Начальник, о котором мы читаем сегодня у евангелиста Луки, надеющийся на свое богатство, слышит «раздай все, что имеешь... и следуй за Мной». Со скорбью и состраданием Сам Христос говорит ученикам, что сделать этот выбор трудно. Но в каждый момент жизни для человека необходимо противостоять тому идолу, который пытается подмять по себя всю твою жизнь — иначе тебе придется уйти, «опечалившись».

Когда мы встречаем Христа, мы сталкиваемся с необходимостью выбирать и отказываться от чего-то, что занимало в нашей жизни Его место. У каждого человека в этот момент могут оказаться свои идолы, но необходимость отказаться от них одинакова у всех. Кому-то, из всех сил держащемуся за выгодную должность, Господь говорит «следуй за Мной», и он вынужден оставить свою налоговую инспекцию, как евангелист Матфей. Кто-то, желающий освободиться от социальных связей, сталкивается со смутительными словами «предоставь мертвым хоронить своих мертвецов». Начальник, о котором мы читаем сегодня у евангелиста Луки, надеющийся на свое богатство, слышит «раздай все, что имеешь... и следуй за Мной». Со скорбью и состраданием Сам Христос говорит ученикам, что сделать этот выбор трудно. Но в каждый момент жизни для человека необходимо противостоять тому идолу, который пытается подмять по себя всю твою жизнь — иначе тебе придется уйти, «опечалившись».

Слова Иисуса «никто не благ, только один Бог» порой вызывают недоумение: означают ли они, что Он Сам свидетельствует отсутствие у Него какой бы то ни было божественности, что Он отделяет Себя от Бога в той же мере, в какой отделён от Него всякий человек, и притом человек грешный? На первый взгляд так оно и есть, и многие историки религии основывались на этих Его словах, когда утверждали, что божественность Спасителя — идея поздняя, а изначально и в собственно еврейской среде её не было. Между тем ответ Иисуса на обращение подбежавшего к нему человека был вполне понятен в контексте самого вопроса. Ни о какой божественности Того, к Кому обращался, тот, конечно, и не подозревал. Он искал именно учителя, такого учителя, который позволит ему приобщиться благости Божьей — потому, что сам к ней приобщился.

Такой взгляд на учителей и духовных наставников был в иудаизме эпохи Второго Храма нередким: путь внутренней Торы, о котором знал тогда каждый (хотя не каждый, разумеется, этим путём шёл), так же, как и идеал «живой Торы», которой должен был стать идущий путём внутренней Торы в конце своего пути, заставляли предполагать, по крайней мере, возможность приобщиться той самой Божьей благости, которой был полон мир до падения, когда он, по слову библейской Поэмы творения, был «вполне хорош». Стать таким «вполне хорошим» и должен был тот, кто дойдёт до конца, до превращения в «живую Тору». Такой учитель может приобщить к «благости» и своих учеников — подошедший же к Иисусу человек был уверен, что нашёл того, кто сможет ему в этом помочь.

Оставалось лишь узнать у него, что же надо делать, чтобы достичь результата. Иисус между тем не предлагает никаких особых путей, кроме заповедей, всё той же внутренней Торы. Он как бы говорит: иди тем путём, который тебе известен. Ответ последовал незамедлительно: я иду, «всё это я храню от юности», но результата нет. Что ещё можно сделать, чтобы достичь желаемого? Вот тогда-то и звучат слова, напоминающие о духовной бедности.

Именно о духовной — иначе ученики, оставившие всё, не спрашивали бы в смятении «так кто же тогда спасётся?». Цель пути не достигается посредством каких-то особых аскетических или молитвенных приёмов, она достижима лишь через полное предание себя в волю Божью — а это и есть самое трудное для падшего человека. Трудное, но абсолютно необходимое — и перед такой необходимостью Иисус раньше или позже ставит каждого из Своих учеников, а тогда уже каждый выбирает своё: путь в Царство или пребывание в своём богатстве.

Всех обычно очень волнует, пролезет ли в конце концов верблюд через игольное ухо или нет. И если пролезет, значит ли это, что Бог сотворил невозможное. Но давайте попробуем обратиться к общему духу сцены. И вспомним полные пылкой самоуверенности слова пришедшего к Иисусу человека, о том, что «все это он сохраняет от юности своей». Кто может сказать о себе такое, кто может сказать о себе, что он праведник?! Вся острота максимализма слов Иисуса, кажется нам, направлена не против богатых, а на то, чтобы охладить эту горячность, только лишь, чтобы подчеркнуть, что никто не праведник. И все-таки именно за эту горячность юноша так полюбился Ему, о чем мы узнаем из параллельного места у Марка (Мк 10:21).

Слова Христа о том, что удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное, глубоко поразили Его слушателей. Многие, отнюдь не одни только фарисеи, были глубоко уязвлены этими словами, потому что мы все считаем благополучие главным признаком Божьего благоволения к человеку. Если же Иисус называет богатство препятствием для вхождения в Царство, то кто же может спастись? На это Господь говорит, что спастись не может никто. Именно эту страшную правду слышат и отвергают фарисеи в словах Христа. Вся надежда человека на то, что он может что-то сделать, чтобы достичь спасения, подрывается этими словами.

Это страшные слова, но в них нет ничего нового. За добрых полтысячи лет до Христа об этом говорили пророки Израиля. «Может ли Ефиоплянин переменить кожу свою и барс — пятна свои? так и вы можете ли делать доброе, привыкнув делать злое?», говорил пророк Иеремия в конце 7 века до Р.Х. (Иер. 13:23). Гораздо важнее то, что открывает Иисус во второй половине той же фразы: «но все возможно Богу». Спасение, вхождение в Небесное Царство, говорит Господь, по силам Богу и, что еще важнее, Бог хочет этого спасения людей. Он многократно повторяет, что Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее и что Отец послал Его не губить души, а спасать. Нет воли Отца, чтобы погиб один из малых сих, говорит Иисус, но воля Отца в том, чтобы верующий в Сына не погиб, но имел жизнь вечную. Вот эта воля Отца о нашем спасении побеждает наше греховное бессилие, и это главная добрая новость — Благая Весть.

Все, что говорит Иисус слушающим Его людям, неизбежно подводит к этому вопросу: «Кто же может спастись?» Весь максимализм Нагорной проповеди, все Его притчи, переворачивающие привычные представления о праведности и благочестии, — все это, если воспринято не «благодушно», а всерьез, может погрузить нас в мрак отчаяния: я так не могу, мне это не по силам! Я — грешник, и нет мне никакого спасения. Все это потому, что мы все еще думаем не о спасении, а о само-спасении, мы внутренне пытаемся спасение заслужить, заработать и все время натыкаемся на свою несостоятельность. Но Иисус еще две тысячи лет назад сказал, что наше спасение — это не наша работа и доблесть, а дар благодати Божией. Богу возможно спасти нас, а не нам! Наша задача — довериться Его спасению, а не упорствовать в своем понимании путей праведности, позволить Ему вмешиваться в нашу жизнь на стадии принятия решений, а не на стадии «расхлебывания» последствий наших поступков. Собственно, это и есть та вера-доверие Богу, которая оказывается спасительной для нас.

Как всегда у Иисуса, сказано парадоксально. И даже шокирующе для слушателей. Неужели Он действительно хочет, чтобы мы расстались со всеми родственниками, бросили их ради Его Царства, в котором Он нам обещает получение большего количества детей, братьев и сестер, жен и родителей? Кстати, а зачем нам большее количество родителей?

Нет, чего-чего, а глупостей Иисус не говорил. Наверное, Он хочет нас вывести из нашей успокоенности, что вот, всё у нас нормально, есть семьи, родственники, которые нас любят, дети, которые будут нашим продолжением... Он хочет сказать, что всё это — только тень того, что может быть, что все наши отношения, построенные нами самими, слабы и недолговечны. Но если мы откажемся от этих наших отношений ради Божиего Царства, ради Его главенства среди нас, ради тех отношений, которые Он может построить между нами, то тогда мы не только не потеряем всех этих наших ближних, но по-настоящему обретем. Тогда мы будем действительно любить друг друга, а не обладать друг другом. И то, что возникнет между нами здесь, «в сие время», уже не будет подвластно времени и смерти, а перейдет вместе с нами в жизнь вечную.

Евангелисты единодушно обращают наше внимание на то, что, когда Господь говорит ученикам о Страстях, они не понимают того, что Он им говорит. Евангелист Лука даже усиливает это, говоря что они «ничего из этого не поняли; слова сии были для них сокровенны». Между тем, Господь всякий раз говорит, что надлежит исполниться сказанному о Нем у пророков. Следовательно, речь идет о словах, которые должны были быть достаточно хорошо известны всем иудеям и, в частности, двенадцати апостолам. В этом, собственно говоря, и заключается отличие библейских пророчеств от предсказаний будущего. Что в них было пророчеством о Христе, можно было понять лишь тогда, когда эти пророчества свершились. Так, пророчества о том, что все народы придут в Царство Божье, Царство Нового завета, свершились в Церкви, а не в государственно-политической истории иудейского народа. Напротив, слова пророка Захарии о тридцати сребренниках, цене, уплаченной за милость Божью, и его же слова о том, что люди спасутся, взирая на Того, Которого пронзили, оказались не поэтическим приемом, не метафорой, а именно буквальным предвидением событий. Евангелисты подчеркивают все это еще и для того, чтобы мы не увлекались рациональным путем понимания и истолкования спасительных действий Христа. Постичь их оказывается возможным главным образом на практике своей собственной духовной жизни.

При чтении сегодняшнего отрывка заметен разрыв между тем, чего ждут люди от прихода Христа и тем, что реально происходит. В значительной степени, конечно, он обусловлен узостью и приземленностью ожиданий иудеев, очень человеческих и в силу этого примитивных. Но для всех остальных, кого призывает Господь, кто открывает Евангелие и не принадлежит к иудейской среде, этот разрыв тоже важен. Мы глубоко переживаем потребность в спасительном действии Божьем, хотя бы уже потому, что чувствуем свое бессилие перед лицом страдания и смерти. Мы действительно нуждаемся в избавлении и осознаем это. Библейские пророки не раз говорят от лица Господня, что именно это и должно совершиться в результате прихода Христа. Казалось бы, что еще нужно? Все, Бог и люди, хотят, «чтобы все было хорошо». Разве это не актуально и для нас, приходящих к Богу сегодня?

Но Господь говорит ученикам, что Он будет предан, поруган и убит — и в третий день воскреснет. Его смерть никак не вмещается в рамки человеческого «чтобы все было хорошо». Очень важно, что смерть Христа с человеческой точки зрения необъяснима, и ученики не в силах понять Его слова. Ведь если бы Крестную жертву можно было бы объяснить рационально, это означало бы, что Бог был внешними обстоятельствами вынужден к ней. А Крестная смерть Христа — ничем не заслуженное нами явление Божественной любви к людям. И в ней совершается избавление мира.

В непонимании учеников наглядно видно, как отличается Божий замысел о мире, в котором все «хорошо весьма», от человеческого «чтобы было все хорошо». Бог предполагает присутствие в мире вечной жизни, а мы — лишь отсутствие смерти. Это далеко не одно и то же, и насколько же первое лучше второго.

Интересно: почему всё-таки слова Спасителя о предстоящих Ему страданиях и смерти оказываются для Его учеников непонятными? Евангелист говорит даже не о непонимании как таковом, а о том, что они оставались для апостолов «скрытыми», т.е. закрытыми, как бывает порой закрыто от человека то, что не вмещается в его сознание. Разумеется, многое можно объяснить тем, что апостолы были людьми своей эпохи со своими представлениями о Мессии и о Царстве.

Конечно, уже в Книге Исайи о страданиях Мессии кое-что говорится, там даже прямо сказано, что страдать Он будет добровольно и отнюдь не за свои грехи, а за грехи народа. Поскольку Книга Исайи читалась и читается в синагогах регулярно, ученики Иисуса не могли этого не знать. Но ни в каких ветхозаветных книгах ничего не говорится о смерти Мессии и о Его воскресении. В рамках же традиционных для евангельской эпохи представлений пророчества Книги Исайи интерпретировались в том смысле, что Мессия, прежде чем Он создаст Своё мессианское Царство, которое понималось как обычное земное государство, законы которого основаны на нормах Торы, вынужден будет скрываться и даже пострадает то ли от языческих властей, то ли от предателей среди собственного народа. Но впоследствии Он, конечно, возглавит народное движение и в результате победоносного восстания придёт к власти в Им же основанном государстве.

Словом, мессианское движение виделось людям этой эпохи чем-то вроде Маккавейских войн, а в Мессии они видели военного и религиозного вождя, который в конце концов реализует своё законное право на престол в Своём Царстве, вполне земном по своей природе. Смерть Мессии в такой сценарий никак не вписывалась, даже при том, что говорил Спаситель о Своём воскресении: ведь Его ученики не могли представить себе никакого воскресения, кроме того, которое, согласно всё тем же общепринятым в евангельскую эпоху представлениям, ожидало всех в день Суда, или, как его в те времена называли, в «последний день». Но, вероятно, не только это мешало апостолам.

По-видимому, не меньше им мешало и то, что Царство они пока знали лишь как реальность, по отношению к их собственной жизни внешнюю. Они соприкасались с ним, но в их сердце оно всё же ещё не вошло до конца. Ничего удивительного тут нет: ведь для этого нужна была Пятидесятница, нужно было, чтобы дыхание Царства ворвалось в мир, подобно вихрю, проникающему не только в запертую комнату, но и в закрытые грехом сердца. Именно потому и должен был Мессия пройти Свой путь до конца, до смерти и воскресения.

Его ученики чувствовали только одно: их Учитель не может умереть, если Он умрёт, исчезнет то, что Он принёс в мир. О такой перспективе они не то чтобы боялись, но просто не могли думать: эта мысль не входила в сознание, она была невозможна до абсурда, до того абсолютного абсурда, который невозможно пережить, не сойдя с ума. Если подобного рода мысли и мелькают иногда в сознании человека, человеческая психика их просто блокирует в целях самосохранения. Неудивительно, что и сознание апостолов закрывалось в ответ на слова Учителя: ведь они были самыми обычными людьми, преображающая Пятидесятница была у них ещё впереди. И они просто молча шли за Иисусом, боясь спросить о том, о чём не смели даже думать.

Бедный богач. У него было все необходимое, чтобы быть нормальным, хорошим человеком. Но чтобы стать совершенным, ему нужно было «прыгнуть выше головы», совершить поступок, на который вряд ли отважится и бедный человек, не то что богатый. Так что ужас учеников вполне понятен: если для входа в Царство Божье нужно сделать такое, что легче «верблюду пролезть сквозь игольное ушко», то кто же может спастись? Иными словами, на кого рассчитана проповедь Христа, ради чего они ходят вместе с Ним? И даже если они сами оставили дом и семью ради Него, то достаточно ли этого для спасения? Ответ Иисуса парадоксален: спасение, невозможно для человека, но возможно для Бога. Значит Его Весть рассчитана на тех, кто сможет это понять и претворить в жизнь, хотя бы всем верблюдам пришлось лезть через игольные ушки...

Что нужно, чтобы быть хорошим человеком? Ответ более или менее ясен даже для тех, кто не читал Писания — не обманывать, не убивать, уважать других... На этих принципах основаны наиболее здоровые человеческие сообщества. Да и чего большего можно пожелать людям, ведь без насилия и лжи мир был бы неизмеримо лучше... И все же находятся люди, для которых недостаточно этого. Они оставляют всё и совершают невозможное. Как мать Мария Скобцова, которая пошла в газовую камеру вместо другой женщины; как мать Тереза из Калькутты, своими руками заботившаяся о нищих и прокаженных в Индии; как множество мучеников, древних и современных, для которых их жизнь оказалась менее ценной, чем вера; как, наконец, сами апостолы, положившие жизнь на то, чтобы проповедать слово Христово всему миру. Что срывает этих людей с насиженных безопасных мест и толкает на путь святости? Как совершается это духовное прозрение? Как быть нам, много раз слышавшим евангельский призыв и оставшимся к нему безучастными? Как сделать, чтобы Иисус не прошел мимо нас, мимо нашей тьмы? — Может быть, как тот слепец, закричать в темноту: «Сыне Давидов, помилуй нас!».

Ответ Спасителя на вопрос о вечной жизни одновременно прост и сложен. Прост потому, что ничего нового Он не предлагает. Всё тот же старый, хорошо известный путь Торы — внешней и внутренней, путь соблюдения заповедей. То, что спрашивающему знакомо с детства. А вот дальше — неожиданное требование: раздать всё и идти за Ним, за своим Учителем. И тут спрашивающий останавливается. К такому шагу он не готов. А Иисус говорит о богатых, которым трудно войти в Царство. О каком богатстве тут речь? Спрашивающий был богат материально. Но вот апостолы — не богачи, а им всё же не по себе. Кто же может спастись?

Они, кажется, поняли Учителя правильно. Оставить всё — это не только о материальном. Ведь понятие бедности в яхвизме (как и в иудаизме эпохи Второго Храма) было весьма многогранным. Уже Исайя Иерусалимский о бедности говорил скорее как о духовном состоянии, чем как о материальном положении. И себя самого он считал бедняком, будучи придворным и аристократом высшего круга. Бедность — значит оставить всё. Вопрос Иисуса, обращённый к интересующемуся вечной жизнью: а сможешь ли ты оставить всё? И вопрос Петра: вот, мы всё оставили; что дальше? Тут дело уже не в имуществе.

Тут речь о том, чтобы отказаться от собственной жизни. Не от физической жизни — отказаться от неё означает отказаться лишь от конкретной формы собственного существования. Отказываться приходится от себя, а не от своей жизни. От того самого себя, который, как верит большинство религиозных людей, никуда не денется, даже если отнять земную жизнь. Вот от этого себя и приходится отказываться. От отдельной жизни, отдельного существования. И от всего, что с ним связано, что его определяет. От всего, что можно охарактеризовать словом «моё». А то, что остаётся — настоящее, чистое «я», которое и заметить-то удаётся не сразу, — это чистое «я» обретает другую, новую жизнь.

Входит в иной поток, бесконечно более мощный и чистый по сравнению с прежним. Где нет ничего своего в узком, земном смысле слова, но где каждому «я», каждому из нас начинает принадлежать вся полнота жизни большого Божьего мира, жизни Царства. Но для этого надо разжать волю, которой мы держимся за наше нынешнее подобие жизни. Это ведь именно она, судорожно сжатая воля, привязывает нас к жизни мира сего. И разжать её куда сложнее, чем разжать руку, держащуюся за верёвку, когда висишь над пропастью. Но иначе ничего не получится. Иначе — вечная привязка к подобию жизни, которое будет бесконечно истощать нашу душу и наше тело. И никакой свободы. А значит, и никакого Царства.

Описанный в сегодняшнем чтении эпизод (ст. 18–30) вновь возвращает нас к теме богатства и бедности. Заданный Иисусу вопрос становится понятен в контексте того множества раввинистических школ, без которых невозможно представить себе религиозную жизнь евангельских времён. Главным вопросом для всех этих школ был вопрос о том, как обрести «жизнь вечную». Речь в данном случае шла, конечно, не о бессмертии души, а о том, как войти в мессианское Царство. Представители всех школ были, разумеется, едины в том, что касалось соблюдения заповедей и других норм Торы, но каждая школа предлагала также и свои рекомендации: особые молитвы или усиленный пост, или ещё что-то в дополнение к общепринятой религиозной практике.

По-видимому, обращённый к Иисусу вопрос был задан именно в таком смысле: какие дополнительные рекомендации Ты можешь дать для того, чтобы гарантированно войти в Царство? Спрашивающий, без сомнения, относился к Иисусу с уважением, иначе он едва ли назвал бы Его «учитель благий» (ст. 18). Впрочем, Иисус сразу же отклоняет такое несколько идолопоклонническое отношение к Себе, как к источнику некой особой религиозной истины (ст. 19), ведь Он никогда не собирался создавать никакой новой раввинистической школы, и Ему не нужно было, чтобы в Нём видели основателя нового религиозного движения. И Он, как видно, отнюдь не собирается давать обратившемуся к нему человеку никаких рекомендаций того рода, которые давали другие учителя (ст. 20). Но спрашивающий настаивает (ст. 21), и тогда Иисус говорит ему то единственное, что Он мог ему сказать (ст. 22).

Смысл сказанного прост: предай себя полностью, без остатка в волю Божию, а в знак решимости исполнить это откажись от всего, что имеешь. Конечно, дело было не только в имуществе как таковом, иначе у учеников не возникло бы вопросов (ст. 26–29). Они, очевидно, понимали, что бедность, о которой говорит их Учитель, есть состояние не материальное, а духовное. А Сам Иисус говорит, что достичь его одними человеческими усилиями невозможно (ст. 27). В самом деле, полнота смирения перед Богом возможна лишь тогда, когда человек полностью отказывается полагаться на что бы то ни было, кроме воли Божией, а такой отказ не по силам никому, если Сам Бог не поддержит отказывающегося в его решении. Но другого пути в Царство, как видно, нет. Религиозные средства здесь не помогут, необходим следующий шаг, и от решимости сделать его зависит возможность дальнейшего пути в Царство. Делающим его может казаться, что они теряют всё. Но решившись, они обнаруживают, что получили бесконечно больше того, с чем расстались: Царство, о котором говорит Иисус.