Мысли вслух на Мф 11:1-30

Сегодняшнее чтение многое говорит нам о мудрости, в том смысле, в каком понимает её Иисус. Начинается оно эпизодом, описывающим странное, на первый взгляд, недоумение Иоанна Крестителя по поводу служения Спасителя (ст. 2 – 6). В самом деле, ведь вопрос был задан именно тем человеком, который первым указал на Иисуса как на Мессию-Христа (Мф 3:13–17). А для Самого Иисуса этот эпизод стал поводом для горьких слов о человеческой мудрости. И дело тут не в ограниченности человеческого разума: в такой ограниченности самой по себе ничего страшного нет, ведь Бог с самого начала не задумывал человека всеведущим. Дело в том, как и для чего человек использует данный ему Богом разум. А падший человек, оказывается, чаще всего использует его для самооправдания и самоутверждения. Ветхозаветные авторы смотрят на мудрость как на искусство выстраивания отношений с Богом и с людьми, как на науку праведной жизни, но нередко оказывалось, что она вырождалась в некое подобие интеллектуальных игр, служащих исключительно для развлечения и в этом смысле немногим отличающихся от детских игр (ст. 16 – 17). Но хуже всего оказывалось то, что эти игры, принимаемые со всей серьёзностью, в критически важный момент заслонили от «мудрецов» живую Истину, пришедшую в мир, заслонили от них Царство. Какого Мессию ожидали в те времена верующие евреи? Мессианских богословских концепций было немало, но случилось так, что реальный Мессия не вписался полностью ни в одну из них. Наверное, даже сам Иоанн Креститель ожидал от узнанного им Мессии-Христа чего-то другого. Впрочем, на тех, кому свои теории дороже истины, угодить невозможно: если постится, значит, одержимый, а если не постится — обжора, пьяница, грешник (ст. 18 – 19)… Здесь важно лишь одно: соответствует ли тот, кого оценивают, критериям «своего», вписывается ли он в рамки концепции, или нет. Если же нет, то всегда можно найти обоснования для того, чтобы объявить такого «неправильным», грешником, нарушителем Торы и слугой сатаны. А сторонники «правильной» теории всегда сумеют обосновать её «правильность» (ст. 19). Вот только на Суде потом таким «теоретикам» придётся тяжелее тех, кто просто грешил без всяких теорий (ст. 20 – 24). Что, в общем-то, и неудивительно: на мудреце, употребившем свою мудрость во зло, ответственность больше, чем на том, кто ни на какую мудрость не претендует.

Сегодня Господь говорит о ветхозаветном пророчестве: Все рассказы, пророчества, обетования о Царстве Божьем были до Иоанна, теперь же начинается время их осуществления. Теперь Царство реально во Христе, доступно для каждого верующего в Него и следующего за Ним. Его удивленные ученики привыкли говорить о Царстве, как о чем-то ожидаемом, о чем-то, чего еще нет. Как ни странно, мы тоже часто говорим о Царстве Небесном, о жизни с Богом, как о некой посмертной реальности, или о том, что должно открыться в будущем веке, после Второго пришествия. А Христос говорит, что Царство уже открыто — и те, кто готов применить некоторые усилия, может войти в него.

«И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды…» Только чашею холодной воды… Это очень важные слова. Добро не имеет меры. «Ибо не мерою дает Бог Духа» (Ин 3:34). Нам бывает горько смотреть, как несоизмеримо меньше то добро, которое мы творим, того горения нашего сердца, той жажды объять своей любовью весь мир и каждого сделать счастливым. Думается, если мы слишком страдаем от этого, страданье наше доставляется нам гордыней, которая иных толкала на ужасные преступления в подобной же ситуации. И вот перед нами только чаша холодной воды… Дать, а точнее давать всякий раз жаждущему испить воды, это может быть не менее ценно для Бога, чем все апологетические богословские трактаты, что были написаны за истекшие 2000 лет вместе взятые. Ибо добро не имеет меры. Меру имеет только зло.

Традиционно считается, что Иоанн не сомневался в мессианском призвании Иисуса и послал к Нему усомнившихся учеников, чтобы те сами убедились. Другие же толкователи допускают, что Иоанн сам мог в этом усомниться. Как бы то ни было, вряд ли случайно, что он послал к Иисусу двоих из своих учеников: им предстоит стать свидетелями слов Христа, а свидетелей по иудейскому закону должно быть как минимум двое. И вот они услышали ответ, до сих пор вызывающий недоумение некоторых из читателей Евангелия: почему же Христос не сказал ни да, ни нет? Зачем вместо этого Ему понадобилось произносить длинную фразу с перечнем Своих действий?

Видимо, Он ответил так для того, чтобы раньше времени не смутить тех, кто ещё не был готов услышать прямое подтверждение. Но то словесное послание, которое Иисус просит передать для Иоанна, содержало перечень проречённых в Ветхом Завете признаков прихода Мессии, и это значит, что Иисус вполне определённо подтверждал, что Он и есть Тот Самый, Кто должен придти.

Высока оценка Иоанна, данная Христом. Но рядом с ней соседствует указание на то, что в Царстве Небесном меньший будет больше Иоанна. Такое определение может показаться уничижением. Однако сильно будет заблуждаться тот, кто, будучи уверен в собственном спасении, на этом основании вздумает превозноситься перед Иоанном. Ведь вошедшие в Царство Небесное преображёнными превзойдут Иоанна таким, каким он был на земле. Но и сам он в Царстве Небесном превзойдёт самого себя, каким он был в земном мире.

В ближайшем историческом контексте слова Иисуса об Иоанне значимы постольку, поскольку в те времена было немало людей, считавших Иоанна Мессией. Во всяком случае, он гораздо больше соответствовал массовым, народным представлениям о том, каким должен быть Мессия, чем Иисус. И во времена, когда складывались евангельские тексты, в Палестине были довольно многочисленные общины иоаннитов, сторонников Иоанна Крестителя, считавших своего учителя Мессией. На таком фоне рассказ об учениках, посланных Иоанном к Иисусу с тем, чтобы задать Ему ещё один вопрос о Его мессианстве, был важен, как свидетельство самого Иоанна о том, что ни на какое мессианство он не претендовал. Но дело, конечно, не только в истории. Слова Спасителя важны прежде всего потому, что Он, с одной стороны, даёт краткую и ёмкую характеристику самому Иоанну, а с другой — довольно жёстко оценивает тех людей, которые окружали как Иоанна, так и Его Самого. Свидетельство Иоанна, по словам Спасителя, принадлежит ещё прежней эпохе, эпохе дохристианской, когда о Царстве, входящем в мир, говорить ещё не приходилось. Но именно Иоанн, как никто ярко, засвидетельствовал скорый приход Мессии, при этом поняв, что нужно сделать для того, чтобы войти в Царство. Конечно, в Царстве иная мера полноты, поэтому всякий, кто принадлежит Царству, больше Иоанна, который принадлежит ещё непреображённому миру. Но чтобы войти в Царство, необходимо усилие, Царство «берётся силой», и «делающие усилие достигают его». А многие из тех, кто слушал вначале Иоанна, а затем Иисуса, как раз именно усилий делать не хотели. Им было просто хорошо рядом с Иоанном, а затем рядом с Иисусом. Огонь в Библии — символ очищения, жертвы, освящения, символ того, что может полностью изменить саму природу человека, преобразив и освятив её. А многим между тем казалось, что огонь дан им лишь для того, чтобы согреться и отдохнуть в тепле. И дело тут не в том, что это плохо, а в том, что при таком использовании огня человек отнюдь не меняется, ему становится хорошо на время, но кардинальные проблемы, отравляющие его жизнь и мешающие ему приобщиться к Царству, никуда не исчезают. И тогда все усилия тех, кто несёт огонь в мир и свидетельствует о нём, оказываются бесплодными. Можно сколько угодно восхищаться словами Иисуса и Им Самим, но, если восхищающийся так и останется вне Царства, можно сказать, что всё его восхищение было бесполезным. Царство с его жизнью прошло мимо, а восхищение, даже искреннее, не спасает.

В словах Христа об Иоанне Крестителе и о том, как люди принимали его проповедь, слышится горькая интонация. С упреком говорит Господь народу: «что смотреть ходили вы в пустыне?» Привлеченные необычностью личности пророка, люди приходят к нему, но не принимают сути того, что пророк послан возвестить. Евангелист Иоанн передает еще такие слова Господа Иисуса об Иоанне, также сказанные народу: «Он был светильник, горящий и светящий; а вы хотели малое время порадоваться при свете его» (Ин. 5:35).

Масштабы того, зачем мы приходим к Богу, и того, к чему Он призывает нас, порой разительно не совпадают. Мы слышим в сегодняшних словах Христа, что это трагический для Бога разрыв. Бог совершает Свое действие, посылает пророков, приходит Сам и принимает Крест ради нашего спасения, ради того, чтобы мы разделили с Ним полноту Его вечной жизни. А мы думаем лишь о том, чтобы быть здоровыми, и вспоминаем о Нем только в жизненных неурядицах.

И усилие, которым берется Царство Небесное от дней Иоанна и доныне, о котором говорит сегодня Христос — это в первую очередь усилие подняться над мелким масштабом нашей человеческой повседневности. Все сказано нам до Иоанна Крестителя, и теперь за нами выбор: жить в нашем человеческом маленьком мирке, ограниченном кратким сроком нашей жизни, или стать частью грандиозного дела спасения, которое совершает в мире Бог.

Эти строки очень много говорят об удивительном смирении Иоанна Крестителя. Будучи величайшим пророком, великим аскетом и уважаемым всеми учителем, он видел в себе лишь предтечу Того, Который должен придти за ним. Многие принимали его за Христа, видели в нем Спасителя, которого ожидали иудеи долгие столетия. Возможно, ему предлагали какие-то блага и почести, которые положены Мессии. И от всего этого он отказывается, отводя себе скромную роль того, кто готовит путь Иисусу. В другом месте Иоанн говорит, что пришло время ему "умаляться". Его словам чуждо ложное смирение, он не принижает себя, а, напротив, трезво отдает себе отчет в том, кто он такой. Вопрос о том, в чем твое призвание, в чем твоя роль в этом мире, – очень сложный и болезненный для многих. Жизнь Иоанна Крестителя помогает нам поверить, что каждый призван осознать и принять свою миссию. Прожить ту жизнь, которая бы дейстивтельно стала приготовлением пути Господу.

Мы, возможно, уже привыкли к тому, что все на свете зависит от Бога. И это действительно так, Сам Господь говорит нам, что у нас все волосы на голове сочтены и ни один из них не упадет без Его на то воли (Мф. 10:29-31). Но здесь, как часто бывает в христианстве, есть парадокс — мы свободны. И Бог не заставляет нас быть зависимыми от Него. Он, можно сказать, «не в силах» помешать нам идти к чему-то, чего мы очень сильно хотим. Каждый из нас — это блудный сын, Он - Отец, Который с огромным терпением, с любовью и с болью позволяет Своим детям совершать ошибки (см. Лк. 15:11-32). И мы можем сколь угодно знать, что Бог все держит в Своей руке, что Он все видит, что все от Него зависит, но нашу упрямую волю это порой не может сдвинуть и на шаг… Но Господь все равно ждет от нас этого шага. Пускай, робкого, но шага. Мы можем делать над собой это усилие, о котором говорит Христос, мы можем покориться Богу (Иак. 4:6-7), мы можем перебарывать свою гордыню — Бог обещал давать нам на это силы. И каждый раз, когда мы совершаем этот шаг к Нему, а не в сторону того, куда ведут нас наши зачастую противоположные Богу желания, мы исключительно Божиими силами совершаем маленькую, но самую важную в жизни победу.

Первая наша реакция на эти слова: ну, вот, тоже мне радостная весть. Нет, чтобы просто так дать, даром. Работать заставляют, заслуживать... Мы просто не слышим Иисуса, у Него совсем другое ударение в этих словах. Мы, когда читаем, выделяем слова «силою» и «усилие» (проверьте!), а Он — «берется» и «восхищают». В том-то и чудо Нового Завета, что теперь усилия не бесплодны, как раньше, когда доступ к Богу был перекрыт нашим грехопадением, теперь путь открыт, и если по нему пойти, то достигаешь Царства. Самое важное было — искупить нас из рабства греху, и это искупление, совершенное Христом, дается нам абсолютно даром. Но для того, чтобы принять его, нужно кое-что сделать, нужно приложить кое-какое усилие. Какое? Не случайно здесь упоминание Иоанна Крестителя, проповедовавшего покаяние. Это усилие от нас и ожидается — усилие покаяния, нашего поворота от греха к Богу, и тогда Царство Небесное, как маленькое зернышко, сеется Богом в нашем сердце и начинает свой рост.

Фарисеи отказывались признавать и Иоанна Крестителя, и Самого Господа Иисуса за посланников Божиих. Каждый из них, при всей непохожести, чем-нибудь их не устраивал. Иоанн Креститель не нравился им своим аскетизмом и призывом к обновлению веры. Господь... Господь их ничем не устраивал, в частности — тем, что не отвергал покаяние грешных людей, которых фарисеи считали обреченными на погибель.

На самом деле, конечно, за этим стояло нежелание принять Благую весть, в первую очередь потому, что фарисеям больше всего хотелось выглядеть в своих собственных глазах лучше всех. Евангелие не дает такой возможности ни им, ни кому иному. Важно, что фарисеи, насколько можно судить по евангельским и историческим сведениям, вели разговоры, что вот, Иоанн Креститель не такой, каким должен быть пророк, и Иисус Назарянин не такой...

Господь применяет к ним образ детей, не плачущих при печальных песнях и не радующихся при радостных. Бог, говорит тем самым Господь, пытается донести Свое слово, Свою волю, Благую весть до фарисеев и так, и эдак, разными и непохожими путями. Но они не реагируют ни на что, и это выявляет их нежелание именно откликнуться на призыв Божий. Не в том дело, каков Иоанн Креститель или каков Сам Иисус.

Те же, кто ищут Слова Божия, так или иначе смогут найти и принять его, заключает Господь словами «оправдана премудрость чадами ее». Одни пришли ко Христу через проповедь Крестителя, другие сами узнали в Нем Спасителя... Имеющий уши и желающий услышать — услышит.

В наше время этот фрагмент Евангелия остается исключительно актуальным. Часто люди говорят: я бы верил, но... Что-то всегда не устраивает того, кто не хочет поверить. То в Библии много плохого (там же правда об истории написана), то христиане плохие, то заповеди странные... Именно к такой позиции и относятся слова Христа.

Господь понимает, что мы всегда склонны увиливать от необходимости сделать четкий выбор. Нам это почти физически неприятно, мы начинаем возмущаться: караул, нас лишают свободы! Как можно?! А если мы не хотим давать ответ? Это же насилие над личностью!.. Но Бог с нами в такие наши игры не играет. Он-то знает, что свобода не в том, чтобы не принимать никакого решения, и что ценно не умение увиливать, а мужественное решение - согласие либо на один вариант, либо на другой. Конечно же, от Него не сокрыто, что мы до последнего можем находить какие-то контраргументы и отвергать все предлагаемые Им варианты: здесь нам место не нравится, тут — время, а там окружение не то… Он, хоть и позволяет нам продолжать безобразничать, все равно настойчиво и с потрясающим, непостижимым терпением, говоря по-человечески, «не выходя из себя», ждет того момента, когда же мы наконец сделаем свой выбор. Он готов ждать до последнего, до самого последнего момента, когда мы еще способны на усилие воли. Тем более что воля Его о нашем спасении все равно должна когда-нибудь исполниться!

Слова Иисуса о детях, играющих на свирели, как никакие другие, полно описывают ту главную духовную проблему, которая мешала многим из тех, кто Его видел и слышал, принять Царство и войти в него. Речь идёт о детских играх, когда одна группа детей предлагает участникам другой группы угадать мелодию и отреагировать соответственно. При этом нередко начало мелодии не позволяло сказать точно, грустной она окажется или весёлой, должны ли угадывающие танцевать или плакать. Главным в игре было правильно угадать намерения играющих и отреагировать соответственно, попав в тон. Как видно, и от служителей Божиих, и от Самого Мессии окружающие их люди ждут чего-то подобного. Они должны плясать под дудку играющих, иначе им не выиграть. Не случайно Иисус говорит: оправдана мудрость её детьми. Слушавшие что Иоанна, что Самого Иисуса люди хотели, чтобы и пророк, и Мессия были такими, какими они хотели их видеть, чтобы они соответствовали человеческим о них представлениям. Неудивительно, что при таком подходе ни о каком принятии Христа и Царства речи быть не могло. И дело тут даже не в том, что ни Иоанн, ни Сам Иисус не собирались плясать под чью бы то ни было дудку. Дело, прежде всего в приоритетах: те, кто этого хотели, фактически предпочитали Мессии и Царству собственные о них представления. И тем самым закрывали себе дорогу в Царство, оставаясь при своих религиозных представлениях, которые, в отличие от Царства, не спасают и новой жизни не дают.

Людям трудно угодить. Аскетизм Иоанна им кажется проявлением одержимости, а Сын Человеческий, по их мнению, не должен есть и пить с грешниками. Но Он думает иначе, ведь для того Он и пришел, чтобы жить между грешными людьми, и не только есть и пить, но и проповедовать предназначенное им Царство. А вера, как говорит Апостол, от слышания. Все это очень трудно принять тем, кто не хочет оскверниться общением с изгоями. Что ж, понять божественную Премудрость могут лишь те, кто уже хоть немного приобщились к ней — мытари и грешники, друзья Учителя из Назарета.

Эта фраза очень часто вызывает вопросы. Есть иной вариант перевода на русский язык: «Мудрость оправдывается ее делами». Как и всякий перевод, он предлагает некоторую готовую интерпретацию — возможно, что правильную. Но неясность Синодального перевода оставляет больше простора для размышлений, что тоже неплохо.

Если речь идет все-таки о «чадах», то есть детях премудрости, то так на языке Писания могут называться те, кто ищут премудрости, кто ценит ее, кто причастен к ней. Тогда смысл фразы иной: только такие люди, «чада премудрости», могут разглядеть в делах и событиях, которые кажутся обыденными или даже безумными, действия премудрости, действия Бога. Заметим еще, что это не означает дискриминации: мол, одним людям дано это увидеть, а другим не дано. Дано тем, кто этого ищет!

Жители городов, в которых были явлены знамения и чудеса Иисуса, не поверили Ему, а в числе Его учеников оказались «младенцы» — простые, необразованные люди, часто с «неидеальным» прошлым, больные, нечистые, отчаявшиеся, «нищие духом». Это ставит нас перед вопросом познания Бога, обретения истинной веры. Оказывается, чудеса играют очень незначительную роль во внутреннем перевороте человека, который в Евангелии называется покаянием. Бог может быть познан, только когда Сам открывает Себя — Сын открывает Отца, Отец приводит к вере в Сына. Это откровение — некое внутреннее чудо, знамение, невидимое для других, часто и для самого человека. Оно происходит в опыте покоя, который дает Господь Иисус «труждающимся и обремененным», в интуитивной встрече с Тем, Кто по-настоящему кроток, когда жизнь человека превращается в ученичество у Христа, в приобретение смиренного сердца.

В конце сегодняшнего евангельского чтения мы слышим удивительное слово Господа Иисуса Христа, перевести которое на русский довольно затруднительно. Наш Синодальный текст предлагает вариант «славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли». Славянский текст ближе к оригиналу, говоря «исповедаю Тя, Отче». В греческом здесь стоит глагол exomologeo, буквально означающий «соглашаться, обещать, признавать, сознаваться». Латинский перевод дает нам глагол confiteor, означающий преимущественно «признавать, признаваться». К этому слову важно прислушаться, потому что его оттенки помогают нам понять, что же такое то «исповедание» Единого Бога, к которому мы призваны.

Итак, Господь обращается к Отцу с благодарностью за то, что тайна спасения, тайна веры, отвергнутая Капернаумом и другими городами, отвергнутая мудрыми и разумными, открыта младенцам в вере, людям простосердечным и прямым. Это действительно дар благоволения Отца, милость по отношению к нам. Одновременно это явление великой премудрости Божией, потому что к Всемогущему нельзя прийти с гордостью, с самодовольством. Какие же варианты перевода с учетом возможных оттенков мы видим?

«Славлю Тебя, Отче» — самый емкий в русском языке вариант, избранный авторами Синодального текста. Это провозглашение величия Божия и возвещение Его славы, Его присутствия и владычества в мире. Этот аспект был центральным и в ветхозаветной традиции, и остается таковым в традиции новозаветной. «Соглашаюсь с Тобой, Отче» — еще один вариант, и очень важный в нашем предстоянии. Ведь стать участником Божьей жизни можно, только соглашаясь с тем, что Божье дело — прекрасно. Также в этом слове важен аспект признания. Мы признаемся в содеянном — но здесь, очевидно, речь не об этом. Один из вариантов перевода: «признаюсь в любви Тебе, Отче», его предлагает великолепный подстрочник Российского Библейского общества, изданный в 2001 году. И еще, новозаветный греческий использует этот глагол также в значении обещания, принесения обетов. «Обещаю быть верным Тебе, Отче...» - вот как можно выразить этот оттенок смысла.

Итак, текст сегодняшнего Евангелия дает нам сразу несколько неразрывно связанных друг с другом аспектов того, что такое исповедание веры. Это хвала Богу, это признание Его Истины и Премудрости, это любовь к Нему и обещание Ему верности. Вот это, видимо, и есть то поклонение в Духе и истине, к которому призваны мы все. И важно также, что все это, особенно обещание верности, требует деятельного служения Тому, Кого мы славим, Чьей мудростью руководствуемся, Кого любим и Кому верны.

Города, в которых Господь проповедовал и совершал чудеса — не приняли Его. Большинство Иудеев, которым было вверено слово Божье — ожесточились против Христа. Не к ним ли относится страшное предостережение из Евангелия от Матфея: «Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак по плодам их узнаете их» (Мф 7:18-20)? Но оно относится и к нам — и мы слышали Его слово, читали Евангелие. И мы называемся Его народом, храним веру, переданную нам от Апостолов. Но дерево узнается по плодам, а плоды могут не соответствовать ожиданиям Садовника. Будем же внимательны к себе.

Почему мудрость и разум становятся препятствием ко спасению? Почему в этом было Божье благоволение? Мы привыкли видеть в мудрости и разуме источник добродетели. И эта привычка не безосновательна, ибо всякая культура, а именно она формирует наши привычки, строится на умножении разумного. В том числе и культура библейская. В ней разум становится непременным условием познания Бога, а значит, спасения: «начало мудрости — страх Господень, и познание Святаго – разум» (Притч 9:10). И это нам очень понятно. Но приходит Христос и оказывается, что что-то здесь не так. Попытаемся понять что именно. Обратимся опять к книге Притч, этой поистине главнейшей из канонических книг, посвященных разуму. «Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум, потому что приобретение ее лучше приобретения серебра, и прибыли от нее больше, нежели от золота» (Притч 3:13,14). И еще. «Приобретай мудрость, приобретай разум: не забывай этого и не уклоняйся от слов уст моих. Не оставляй ее, и она будет охранять тебя; люби ее, и она будет оберегать тебя. Главное — мудрость: приобретай мудрость, и всем имением твоим приобретай разум. Высоко цени ее, и она возвысит тебя; она прославит тебя, если ты прилепишься к ней; возложит на голову твою прекрасный венок, доставит тебе великолепный венец» (Притч 4:5-9). Наверное, в этих цитатах самым явным образом выражено величие человека, облеченного разумом. Величие… да, но Христос призывает к смирению, ибо Сам кроток и смирен сердцем. А для чего? Наверное, самым весомым ответом стали бы слова из той же книги Притч, именно воспевая человеческий разум, она говорит вдруг, как бы случайно: Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой. (Притч 3:5). Вот этот проблеск станет со Христом сияющим световым потоком любви, готовой смириться перед своим Любимым, ибо иного она не хочет.

Христос укоряет те самые города, жители которых уже видели Его дела и слышали Его слово. Укоры звучат сурово, вряд ли жителям этих городов, наверняка присутствовавшим при этом, было легко было смириться со сравнением, что они хуже язычников. Ведь Тир и Сидон были не просто оплотом язычества, но и крупными портами со всем греховным, что в них привычно гнездилось. Тем не менеен их жители были поставлены выше благочестивых жителей тех городов, где проповедь Иисуса прозвучала, но «всего лишь» не была услышана.

Речь здесь вовсе не о том, кого к какой мере наказания следует приговорить, и не о том, какой из грехов более тяжек, но об ответственности за хранение принятой истины. Ведь «если бы», прозвучавшее по отношению к Тиру и Сидону, было не просто противопоставлением одних грешников другим, но, пожалуй, и пророчеством о грядущем покаянии и обращени язычников.

Прошли века, и теперь уже нам, наследникам многовекового опыта Церкви, не мешает временами задумываться: не к нам ли относятся суровые предостережения, первоначально адресованные одним лишь иудеям? Не пропускаем ли мы привычно мимо ушей то, что должно нас всколыхнуть и перевернуть? Что, если многие из тех, на кого мы привыкли смотреть как на нечестивцев, покаявшись, станут более восприимчивыми к Слову Божию?

Сравнение Иисусом городов, где Он проповедовал, с древними городами, известными своей распущенностью и безнравственностью, может на первый взгляд показаться чрезмерно жёстким. Но так кажется именно только на первый взгляд. Казалось бы, сравнивать людей, пусть и отвергающих Мессию, но всё же религиозных и по-своему, в рамках этой религиозности, благочестивых с развратниками, для которых заповеди Божии — пустой звук, нельзя. Но всё оказывается не так просто. В самом деле, всякий грешник, который грешит открыто, знает, кто он такой и что делает. Он может не считать, что совершает нечто греховное, может вообще не понимать, что такое грех и праведность, но насчёт сути того, что делает, он не сомневается и не заблуждается. Если такой человек под влиянием каких-то внутренних или внешних факторов решит, что то, что он делает, является грехом, у него есть все шансы изменить ситуацию: ведь он не принимает грех за праведность. Потому-то, как видно, Иисус и говорит, что если бы жители городов, известных своей распущенностью и развратом, увидели то, что видели люди, окружавшие Иисуса, они бы раскаялись во всём и обратились: ведь они не заблуждались на собственный счёт. А вот те, кто слышал Иисуса и видел совершаемые Им чудеса, лукавили и обманывали сами себя. Многие из фарисеев, к примеру, пытались уверить не только самих себя, но и других в том, что Иисуса и Его свидетельство они отвергают по соображениям исключительно принципиальным, а вовсе не из желания защитить собственную традицию, религиозную и богословскую, которая была им дороже и важнее Мессии и Царства. Такой самообман оказывался духовным тупиком: ведь на скорое раскаяние и обращение тут рассчитывать не приходилось, если грешники считали себя праведниками и защитниками правоверия. Тайный грех всегда страшнее явного. Не случайно Иисус благодарит Отца за то, что Он открыл это младенцам: мудрые и разумные слишком зависят от своей традиции, в то время, как «младенцы» этим не заморочены и воспринимают всё проще и яснее. Как видно, всякая традиция с духовной точки зрения амбивалентна: она может как помочь человеку на пути в Царство, так ему на этом пути и помешать. И если выбирать, то лучше уж не иметь никакой традиции вообще, чем иметь такую, которая мешает: ведь ни одна традиция, даже самая древняя и глубокая, всё-таки не стоит Царства.

Странно слышать о том, что недоступное для мудрых и разумных открыто младенцам. Правда, мы уже привыкли к тому, что слова Иисуса содержат в себе не только прямой смысл, но и притчу, однако и с учётом этого, как могут младенцы вместить то, что оказалось недоступно мудрейшим? Здесь в очередной раз сказанное Христом не укладывается в логику нашей повседневности. Но человеческая мудрость ещё в древности провозгласила: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Только осознав свои границы, можно надеяться их преодолеть, а чтобы что-то начать понимать, надо признать себя незнающим. ММежду тем книжникам и фарисеям всех времён трудно признаться в собственном незнании, но такая гордость перекрывает им возможность увидеть что-то новое незамутнённым взором. И хотя самого главного, как известно, нельзя увидеть глазами, но многое можно почувствовать незасорённой псевдознанием душой, сохранившей детскую открытость. Когда мы слышим обещание Христа успокоить труждающихся и обременённых, обещанный покой в первую очередь представляется отдыхом от тяжких трудов. Лишь затем мы вспоминаем о покое Седьмого дня, о единении с Господом, дающим возможность войти в Свой покой. То, что именно трудящихся и обременённых Христос призывает взять на себя Его иго, поначалу выглядит парадоксально, однако кажущееся противоречие снимается Им Самим. Ведь Христос — Единственный, Чей груз, будучи принят добровольно, не сгибает, а выпрямляет. Его бремя легко именно потому, что оно придаёт силы и снимает с нас тяжесть греховного груза.

Перевести этот текст на русский не так-то просто. Синодальный перевод предлагает вариант «славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли». Славянский текст ближе к оригиналу, говоря «исповедаю Тя, Отче». В греческом здесь стоит глагол exomologeo, буквально означающий «соглашаться, обещать, признавать, сознаваться». Латинский перевод дает нам глагол confiteor, означающий преимущественно «признавать, признаваться». К этому слову важно прислушаться, потому что его оттенки помогают нам понять, что же такое то «исповедание» Единого Бога, к которому мы призваны.

Итак, Господь обращается к Отцу с благодарностью за то, что тайна спасения, тайна веры, отвергнутая Капернаумом и другими городами, отвергнутая мудрыми и разумными, открыта младенцам в вере, людям простосердечным и прямым. Это действительно дар благоволения Отца, милость по отношению к нам. Одновременно это явление великой премудрости Божией, потому что к Всемогущему нельзя прийти с гордостью, с самодовольством. Какие же варианты перевода с учетом возможных оттенков мы видим?

«Славлю Тебя, Отче» — самый емкий в русском языке вариант, избранный авторами Синодального текста. Это провозглашение величия Божия и возвещение Его славы, Его присутствия и владычества в мире. Этот аспект был центральным и ветхозаветной традиции, и остается таковым в традиции новозаветной. «Соглашаюсь с Тобой, Отче» — еще один вариант, и очень важный в нашем предстоянии. Ведь стать участником Божьей жизни можно, только соглашаясь с тем, что Божье дело — прекрасно. Также в этом слове важен аспект признания. Мы признаемся в содеянном — но здесь, очевидно, речь не об этом. Один из вариантов перевода: «признаюсь в любви Тебе, Отче», его предлагает великолепный подстрочник Российского Библейского общества, изданный в 2001 году. И еще, новозаветный греческий использует этот глагол также в значении обещания, принесения обетов. «Обещаю быть верным Тебе, Отче...», вот как можно выразить этот оттенок смысла.

Текст Евангелия дает нам сразу несколько неразрывно связанных друг с другом аспектов того, что такое исповедание веры. Это хвала Богу, это признание Его Истины и Премудрости, это любовь к Нему и обещание Ему верности. Вот это, видимо и есть то поклонение в Духе и истине, к которому призваны мы все. И важно также, что все это, особенно обещание верности, требует деятельного служения Тому, Кого мы славим, Чьей мудростью руководствуемся, Кого любим и Кому верны.

Иисус иногда характеризует Царство каким-то совершенно удивительным, парадоксальным образом. Чего стоит, например, «благое иго» или «лёгкое бремя»! А между тем такие определения очень точно описывают то, чем оказывается Царство для падшего человека. С игом у нормального человека едва ли может ассоциироваться что-то позитивное: ведь в изначальном смысле соответствующего греческого слова иго — ярмо, которое символически надевали на порабощаемого человека в знак его нового состояния. Да и бремя может связываться в сознании человека с тяжестью, которую приходится нести потому, что нельзя сбросить, но уж никак не с лёгкостью бытия. А между тем Царство для падшей человеческой природы действительно оказывается бременем, так же, как путь в Царство падший человек может проделать лишь в том случае, если наденет на себя, как говорили учёные раввины тех времён, «ярмо Торы». Не случайно в устах Иисуса «ярмо Торы» становится «ярмом Царства»: ведь речь идёт о той же внутренней борьбе, которая свойственна всякому падшему человеку, желающему идти путём праведности. Не случайно и Павел говорил, что Торой познаётся грех: именно попытки идти путём праведности, следовать Торе открывают человеку его подлинную греховную природу, и тогда путь праведности становится тяжёлым, а Тора — добровольно принятым на себя игом. Но Иисус говорит о большем: ведь Он принёс в мир не Тору, которую мир знал и до Его прихода, а Царство, где идущий путём праведности мог, наконец, получить облегчение, достигнув цели. Теперь и то бремя собственной греховности, которое начинает ощущаться лишь тогда, когда пытаешься соблюдать заповеди, становится лёгким: ведь теперь реальностью становится не только падший мир, но и Царство с его жизнью, и чем тяжелее становится собственный грех, тем больше ощущается дыхание Царства, облегчающее его тяжесть. Такая двойственность неизбежна, она будет сохраняться до конца времён, до полного преображения человеческой природы. Но двойственность эта сама по себе вселяет надежду: ведь она свидетельствует о том, что Царство, входящее в мир, не вымысел, а реальность.

Можно ли быть таким нескромным? Нужно, если такова Истина. Иисус в Своем служении очень нескромен, хотя кроток и смирен сердцем (ст. 29), но это не одно и то же. Если бы Иисус поскромничал и от нас осталась бы сокрытой суть Его отношений с Отцом, то куда и зачем бы Он нас призывал? Мы бы до сих пор считали пропасть между нами и Богом принципиально непреодолимой.

Господь призывает всех тех, кому трудно и больно, придти к Нему. Эти слова обо всех нас - как потом напишет Александр Блок, "о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость свою". Нас призывает к Себе заботливый Бог - Отец, по Чьему образу и подобию мы сотворены и Которому больно, когда больно нам. Нас зовет к Себе Бог, знающий, что такое страдания и боль - Христос, прошедший через больше страданий, чем каждый из нас, и показавший, что даже за смертью есть прорыв - в Воскресение. Ждет встречи с нами Дух Святой - Бог, дающий покой и силы, чтобы надеяться и верить в то, что прорыв обязательно будет…

У Господа, пожалуй, нет более сильного желания, чем чтобы Его дети пришли к Нему и Он мог излить на них всю Свою любовь. Он хочет снять с нас наши тяготы, все то, что мешает нашему взгляду быть постоянно обращенным на Него, и взамен дать нам что-то, что гораздо более ценно. Что-то, имен чему много, но главное, наверное, - Любовь. Это то благое иго и легкое бремя, о котором Он говорит. И в то же время, как показал нам Сам Христос, Его бремя - это Крест... Крест и прорыв в Воскресение - вот настоящая жизнь, которую предлагает нам Бог.

Иногда слова Иисуса кажутся слишком жёсткими. Что, в самом деле, Он хочет сказать, говоря о том, что отца или мать нельзя любить больше, чем Его? А дальше объяснение: кто хочет сохранить свою жизнь («душу»), тот её потеряет, а кто отдаст её ради Христа, тот её сохранит.

На первый взгляд может показаться, что это о каком-то посмертии, о рае, который ожидает мучеников. Но на самом деле речь и здесь идёт о Царстве. О Царстве, которое не где-то «на небесах» и не потом, а здесь и теперь. И не о какой-то другой жизни, которая ждёт верных в каком-то ином измерении, а о той самой жизни, к которой каждый христианин может и должен (если только он действительно христианин) приобщиться уже здесь и теперь.

Но для того, чтобы приобщение к жизни Царства стало возможным, необходимо отказаться от своей жизни. Не потому, что она жизнь, а потому, что своя. И своя не в смысле единственная и неповторимая, данная Богом мне и никому больше, так что и ответить за неё, кроме меня, никто перед Богом не сможет, а в смысле принадлежащая только мне одному, в которую я не пущу никого и которой не разделю не с кем, боясь утратить хотя бы малую толику своей, столь драгоценной, жизни. Такие попытки удержать свою, отдельную от всего остального Божия мира и от Царства, жизнь в конце концов неизбежно оборачиваются катастрофой: ведь все попытки удержать то немногое, что остаётся нам от полноты некогда нам данной Богом жизни в падшем мире, заканчиваются тем, что мы это немногое теряем. И лишь отказавшись от такой духовной и, выражаясь языком современных философов, экзистенциальной самоизоляции, можем мы получить ту полноту жизни Царства, которую приготовил нам Спаситель.

Но тогда от малого придётся отказаться ради бесконечного, от ограниченности — ради полноты. И не только в том, что касается своей собственной жизни, но и в том, что касается отношений с людьми, даже самыми нам близкими. Ведь и отношения с ближними должны перестать быть частью нашего маленького, изолированного мирка для того, чтобы стать частью Царства. И тогда уже не будет тех безвозвратных потерь, на которые обрекает нас этот мирок. Ведь жизнь Царства — это, по слову Спасителя, «жизнь с избытком». И даётся она каждому, входящему в Царство. А входящий вносит туда все отношениями, связывающие его с близкими его людьми. Отношения, которые тоже становятся частью Царства.

Слова Иисуса очень трудны для нас. Хотелось бы попроще... Неужели все так жестко? Неужели Его способы устроения мира действительно несовместимы с нашими и следование за Ним обязательно требует отказа от того, что кажется правильным нам? Неужели на пути к единству нам предстоит пройти через разделения, на пути к любви — через вражду, на пути к славе — через крест, на пути к истинной жизни — через смерть?

Не мир, но меч приносит Христос в человеческую среду. Веками многие пытались обосновать этими словами собственную воинственность. Правда, при этом такие горе-воители не хотели замечать, что слово меч здесь не является синонимом слова война. (Ведь Христос не сказал: «не мир Я принёс, но войну»). Не забудем, что меч (в славянском переводе нож) не только орудие убийства, но ещё и режущий инструмент. Этим мечом разрезаются связи между близкими людьми, если в важнейших духовных вопросах они не смогут ни найти согласия, ни достичь веротерпимости. Но выбор, перерезающий прежние связи, часто бывает неизбежен, если старые связи тянут не просто к старым знакомствам и родственным отношениям, но к былым грехам.

Из этого не следует, что христианам надлежит начинать вражду. Нет, мы призваны нести любовь в окружающий нас мир. Но такова реальность, что окружающим не всегда легко бывает понять тех, кому вера открыла другую жизнь. Поэтому разрыв нередко происходит и не по инициативе христиан.

Многим из читающих Евангелие трудно воспринять слова о том, что любящий своих родных больше Христа недостоин Его. Здесь так и мерещится деспотизм, отрицание всех естественных человеческих связей... К счастью, здесь мы имеем дело с той парадоксальностью Евангелия, которая раскрывает нам глубину любви Христа к нам. Ведь наша «естественная» любовь к тем, кто нам дорог, признаемся, несовершенна. Но поставив Христа в центр нашего сердца мы можем получить от Него ресурсы такой сильной любви к нашим родным, какую никогда не сможем подарить им, ставя их на первое место.