Мысли вслух на 2 Кор 4:1-18

Слова Павла о служении свидетеля напоминают наставления Спасителя посылаемым Им на служение апостолам, которым Он советует быть «мудрыми, как змеи, и простыми, как голуби». Под «простотой» Иисус, по-видимому, подразумевал ту духовную цельность, которую апостол считает необходимым качеством свидетеля. Павлу очевидно, что никакой свидетель не может свидетельствовать о Царстве, если его душу отягощает какой-нибудь тайный грех или нечистота (ст. 1 – 2). И дело тут, конечно, не только в том, что такое свидетельство оказалось бы самым настоящим лицемерием. Апостол не случайно говорит об открытости свидетеля тем, кому он свидетельствует. Ведь свидетельство предполагает не просто слова, но, прежде всего, опыт Царства, который должен стать доступен слушающим. А нераскаянный грех свидетеля легко может этому помешать.

Конечно, человек непредвзятый, вполне вероятно, простит свидетелю его греховность, ведь, рассуждая объективно, безгрешных людей нет, и простая справедливость не позволяет требовать безгрешности от свидетеля, несущего своё служение добросовестно и от всей души. Но объективно задача свидетеля в таком случае может оказаться невыполненной: ведь он не сможет продемонстрировать тем, кому свидетельствует, самого главного: Царства, которое принёс в мир Спаситель. И потому от свидетеля в известном смысле требуется больше, чем от обычного человека: от него требуется полнота праведности.

Конечно, это не означает, что свидетель способен достичь такой духовной высоты самостоятельно, но ведь свидетельство, по словам Павла, оказывается полноценным лишь тогда, когда происходит в присутствии Божием, а Богу, конечно, вполне возможно исправить то, чего не в состоянии изменить человек. Но сам свидетель должен для этого быть совершенно прозрачен для действия Божия, и не только тогда, когда свидетельствует, но и в любое другое время. Только тогда свидетель будет действительно свидетельствовать не о себе, не о своей религиозности или своём духовном опыте, а о Христе и Его Царстве (ст. 5 – 6). И тогда ему не придётся прибегать к тем средствам, к каким обычно прибегают люди для убеждения окружающих в своей правоте: ведь он лишь свидетель Царства, и не ему решать, кто войдёт туда, а кто нет (ст. 3 – 4). В этом и заключается подлинная мудрость, которая не навязывает себя и никого не принуждает следовать своим призывам и советам. Лишь такая проповедь может свидетельствовать о Христе и о Царстве, а не о самом свидетеле.

Павел решительно отвергает какие бы то ни было особые «тайные» знания, некую «скрытую» традицию. Более того: он даже не претендует ни на какую особую христианскую интерпретацию, не выставляет себя основателем какой-то особой новой школы христианской экзегезы. Надо заметить, что в евангельские времена и в Иудее, и вообще в еврейском мире было множество школ и академий, посвящённых изучению Торы и связанной с ней традиции, и некоторые из таких школ претендовали если не на эзотеричность, то, по крайней мере, на своего рода интеллектуальную элитарность.

Их представители были уверены, что они если и не обладают каким-то особым тайным знанием, то уж точно владеют неким уникальным методом интерпретации священных текстов, который позволяет им понимать их так, как никому другому. Павел же как раз ни на что подобное не претендует.

Он остаётся верен лучшим традициям раввинистического служения: никакой элитарности, и уж тем более никакого эзотеризма, знание Торы должно быть открыто каждому, желающему её познать и ей следовать. Но для апостола знание Торы и следование ей неотделимо от его личных отношений со Христом, от его христианства. И он сразу же оговаривается: речь не идёт о какой-то новой раввинистической школе, о каких-то новых интерпретациях знакомых текстов «для избранных». То, чему учит Павел, доступно и понятно каждому, а если оно кому-то и непонятно, то лишь тому, кто не хочет видеть, слышать и понимать.

Для Павла Тора — путь ко Христу, путь за Христом и путь во Христе, он этого и не скрывает. Но ничего «эзотерического» или элитарного тут нет. Идти этим путём апостол призывает каждого, притом совершенно открыто. А кроме Христа и понимания Торы как пути во Христе у него ничего нет. Он — не учёный раввин, не основатель новой школы, не учитель праведности. Он — свидетель Христов, и этого ему достаточно.

В Евангелии Господь говорит: «как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого» (Мф. 24:27). Апостол же Павел в послании к Коринфянам говорит: «Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил наши сердца, дабы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа» (2 Кор. 4:6). Новый Завет — не тайное учение, проникнуть в которое дано лишь избранным. Он и не замкнутый клан, отторгающий чужаков. Новый завет — не список требований, устанавливающий шкалу добра и зла исходя из глубины человеческого падения. Новый Завет — не идеология, формирующая душу и разум своих приверженцев. Он даже и не образ жизни, предлагающий получение одних плодов в обмен на отказ от других. Это свет, засиявший, как молния, от края неба до края. Свет, в котором все видно: истина и ложь, добро и зло, жизнь и смерть. Свет, засиявший в лице Иисуса Христа. Не то, чтобы во мраке было хуже жить — темно, страшно и холодно. Практика показывает, что вне этого света жизнь просто невозможна.

Эти слова апостола Павла, продолжая то, что говорится о Свете Христовом в Евангелиях, открывают нам суть и смысл Нового завета. Именно поэтому он такой Новый, такой неожиданный и удивительный для людей.

Новый Завет не тайное учение, проникнуть в которое дано лишь избранным. Он и не замкнутый клан, отторгающий чужаков. Новый завет не список требований, устанавливающий шкалу добра и зла исходя из глубины человеческого падения. Новый Завет не идеология, формирующая душу и разум своих приверженцев. Он даже и не образ жизни, предлагающий получение одних плодов в обмен на отказ от других.

Это свет, засиявший, как молния, от края неба до края. Свет, в котором все видно: истина и ложь, добро и зло, жизнь и смерть. Свет, засиявший в лице Иисуса Христа. Не то, чтобы во мраке было хуже жить — темно, страшно и холодно. Практика показывает, что вне этого света жизнь просто невозможна.

Вся христианская история — во многом, если не главным образом, история проповеди. Но приходится признать, что проповедь эта далеко не во все времена была успешной. Почему же так? На заданный вопрос пытались ответить многие, и ответы нередко содержали достаточно глубокий богословский анализ вопроса, который, однако, не всегда приводил авторов подобного рода исследований к однозначному ответу. Между тем, найти ответ было бы совсем не сложно, если бы мы только задумались всерьёз, кого и что мы проповедуем, о чём и о Ком свидетельствуем. Что проповедовал Сам Иисус во время Своего земного служения? Новую религию? Новую мораль? Новое богословие? Нет. Он проповедовал только одно: Царство, которое, по собственным Его словам, «приблизилось». И на земле Он оставил не общину проповедников новой религии, новой морали или новой теологии, а общину людей, которые, пребывая с Ним в постоянном общении, станут жителями того Царства, о близости которого Он свидетельствовал, с тем, чтобы нести это Царство дальше в мир. Христиане — это свидетели Царства, в котором они живут, и Того, Кто принёс Царство в мир. Конечно, христиане могут свидетельствовать и о другом, они вполне могут рассказать миру, например, о своих открытиях в области богословия, или о своих размышлениях по поводу морали, или о своих политических идеях, навеянных чтением Торы или Евангелия. Могут они рассказать миру и о той новой религиозности, которая выросла на христианской почве за последние два тысячелетия. Но, рассказывая обо всём этом, важно отдавать себе отчёт в том, что такое свидетельство не является свидетельством собственно христианским, и не потому, что оно противоречит Евангелию (такого противоречия христианин не может и не должен допускать по определению), а потому, что оно не имеет прямого отношения ни ко Христу, ни к тому Царству, о близости которого Он говорил. А сегодня людям, в большинстве своём, не нужны новые идеи и концепции. Им нужен живой воскресший Христос. И Царство, которое Он принёс в мир.

Продолжая разговор о служении свидетеля, Павел особенно подчёркивает необходимость перенести фокус внимания слушающих с личности свидетеля на Бога и на Христа с тем, чтобы силы Божией и дыхания Царства никто не приписал бы самому свидетелю, как человеку (ст. 7). Именно с этой точки зрения рассматривает апостол те гонения и притеснения, которые нередко обрушивались как на него самого, так и на его спутников (ст. 8 – 9). Конечно, свидетельство истинного свидетеля не стало бы ложным или менее значимым, даже если бы он оказался окружён почётом и уважением. Но в таком случае всегда существовала бы опасность того, что на умы и сердца слушателей воздействует не столько само свидетельство, сколько привходящие факторы: влияние личности свидетеля, оказываемое ему всеобщее уважение, сила общественного мнения.

Разумеется, само по себе это воздействие не опасно, по крайней мере, до тех пор, пока оно ориентирует человека в нужном направлении. Но при таком положении дел всегда возможен известного рода самообман, когда человек считает себя (порой совершенно искренне) христианином не потому, что он ищет Царства и готов идти за Христом, а потому, что оказался под обаянием личности известного, уважаемого и, быть может, действительно выдающегося духовного лидера. Идти за проповедником гонимым или, по крайней мере, непопулярным всегда психологически сложнее, но в этом случае шансы того, что идущий разделяет ценности и убеждения своего лидера, а не просто поддался его обаянию, всё же заметно выше (хотя бывают, конечно, и исключения).

Но важно и другое: свидетельство о Царстве там и тогда, где и когда, казалось бы, уже нет никакой надежды не только на торжество идей, защищаемых проповедником, но и просто на благополучный исход (ст. 10 – 12). В такой ситуации реальность Царства или переживается предельно ярко, или, если оно остаётся для слушающих лишь абстракцией, не переживается вовсе. Не случайно Павел говорит о том, что смерть, постигающая апостола и его спутников, оборачивается полнотой жизни Христа и Царства для тех, кому они свидетельствуют, включая и христиан Коринфа (ст. 12). Ничто так не убеждает, как торжество Царства, открывающееся в жизни гонимого свидетеля (ст. 13 – 15). Оно-то и не даёт Павлу унывать: ведь он действительно переживает это торжество во время гонений, видя, как ширится Царство, включая всё новых обитателей (ст. 16 – 18).

В Послании к Коринфянам говорится не просто об опасности христианского пути, но о страданиях и смерти, причем без всякого очевидного вознаграждения. Потому что единственным мотивом для этого оказывается, «чтобы жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей», а «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих». Как далеки от этого наши обычные представления о призвании человека, о его реализации в этой жизни, о славе, наконец.

Для Павла христианское служение и христианский путь неотделимы от представления о бедности в её христианском осмыслении. Понятие бедности было связано с путём праведности уже в проповеди Исайи Иерусалимского, за восемь веков до прихода Христа. Связь эта в евангельские времена воспринималась уже как нечто традиционное, бедность и праведность были синонимами.

Естественно, бедность при этом понималась не как материальное положение, а как духовное состояние. Бедняком перед Богом мог ощущать себя даже человек материально вполне обеспеченный. Дело тут было не в богатстве или бедности, а в том, насколько готов человек положиться на Бога или на своё богатство.

Бедняк в духовном смысле становился таковым тогда, когда осознавал, что его жизнь связана с Божьим присутствием, что путь праведности вне Его присутствия немыслим, а сам человек не может в этом смысле ничем себе помочь. Всё, что есть у человека, нисколько не приближает его к Богу, а того, что приближает, у человека нет, он может лишь получить необходимое от Бога, если Бог захочет ему его дать. Но полученное от Бога надо удержать, а тут уже многое зависит от самого человека.

Именно так и понимался путь праведности в некоторых раввинистических школах евангельских времён, так же, впрочем, как и более ранних эпох. И слова Спасителя о блаженстве именно нищих подтверждают истинность такого понимания праведности. Царство можно обрести только так, только таким путём. Его нельзя ни заслужить, ни обрести своими силами, но можно получить и удержать. Или потерять — если быть духовно небрежным.

Потому и говорит апостол о «глиняных сосудах», которые сами по себе не представляют никакой ценности: ценно лишь содержимое, но никак не сам сосуд. А доведённая до конца бедность — это смерть для мира во Христе. Для мира сего человек умер, в мире сем он ничто, но жизнь Царства раскрывается в нём тем полнее, чем меньше он «жив» с точки зрения непреображённого мира. И чем больше в Церкви таких людей, тем полнее она раскрывает себя миру как тело Христово — то, чем и должна она быть по замыслу своего Основателя.

Слова апостола о тех условиях, в которых приходится жить и свидетельствовать ему самому и его единоверцам, могут показаться декларацией героического сопротивления, словами героев, противостоящих целому миру и готовых сражаться до победного конца. Наверное, так бы оно и было, если бы не одно «но». Павел прекрасно понимает, что здесь, в преображающемся, но ещё не преображённом, а значит, всё ещё лежащем во зле мире, им не победить.

Конечно, героизма это не убавляет: героическая гибель — дело, истории известное. Но апостол, как видно, смысл видит даже не в победе, возможной или невозможной, а в самом факте того, что, несмотря на все усилия того зла, в котором лежит мир, они всё же из этого мира не исчезли, они всё равно здесь и продолжают своё дело, своё свидетельство.

Такая логика с точки зрения законов непреображённого мира кажется несколько странной и, как минимум, бесперспективной: ведь переломить ситуацию кардинально в свою пользу свидетели не смогут всё равно, а если так, то какой смысл во всех их усилиях?

Но с точки зрения Царства всё встаёт на свои места: ведь с этой точки зрения совершенно очевидно, что до окончательного торжества Царства и до полного преображения мира кардинально изменить положение дел в нём действительно не удастся. Но Царство должно в мире присутствовать, присутствовать как Церковь, как сообщество праведников, живущих жизнью Царства и об этом Царстве свидетельствующих.

Они не смогут превратить непреображённый мир в земной рай, но явить альтернативу существующему порядку вещей и дать возможность приобщиться к жизни Царства тем, кто его ищет, они в состоянии. А в этом и заключается главная задача Церкви, как её понимает и Сам Иисус, и все апостолы, включая, разумеется, и Павла. А о страданиях своих и своих сослужителей он говорит не для того, чтобы перед кем-то похвалиться или кого-то напугать.

Он просто, похоже, хочет развеять ту, уже начинавшую тогда распространяться среди некоторой части христиан, иллюзию, что Церковь может когда-нибудь и как-нибудь стать естественной и органичной частью мира сего, найти в нём своё место и даже преобразить его, превратив если не в рай, то, по крайней мере, во что-то более достойное, чем он был с момента грехопадения. И апостол не устаёт напоминать всем, что надежды эти призрачны. А призраки не безобидны, потому что отвлекают увлёкшихся ими от главного — от Царства.

Павел много раз в разных своих посланиях разными словами говорил об одном и том же: христианство — не какая-то новая, мессианская религия, а жизнь в мессианском Царстве, том самом Царстве, которого так ждал (или думал, что ждёт) если не весь Израиль, то его подавляющее большинство. Вот только Царство это оказалось не таким, каким то самое большинство ожидало его увидеть, и жизнь его тоже оказалось не такой, какой многие ожидали. Она, как оказалось, не имеет ничего общего ни с религией, ни с политикой.

Зато напрямую связана с чем-то «не от мира сего», чего не увидеть глазами и не пощупать руками, что открывается только благодаря отношениям и общению с Воскресшим. И апостол, конечно же, прекрасно понимает, что, какими бы ни были внешние, исторические причины казни Иисуса, духовной причиной случившегося является то неприятие миром Царства, которое не исчезнет до момента полного его, этого мира, преображения.

Но если так, то и каждый из нас, если только мы действительно христиане, т.е. жители Царства, имеет отношение к Его смерти. Или, точнее, Его смерть имеет отношение к нам. И дело тут не в аскетическом отказе от мира или каком-то «умерщвлении плоти», которым многие христиане так увлекались в Средние века. Дело в том, в какой мере мы живём по законам Царства, и в какой мере имеют над нами власть законы непреображённого мира.

В нынешнюю эпоху, эпоху наступающего Царства, каждый христианин живёт на границе двух миров, принадлежа одновременно обоим: Царству и тому преображающемуся, но ещё не преображённому до конца миру, который существовал до прихода Спасителя. Саму эту жизнь для христиан можно считать нормой; вопрос лишь в том, что определяет жизнь конкретного христианина: законы Царства или законы непреображённого мира. Если и поскольку её определяют законы Царства, то и постольку будет такого человека отвергать непреображённый мир.

Но вместе с тем по мере отвержения миром живущий по законам Царства христианин будет всё больше проникаться жизнью Царства, которую Павел называет «жизнью Иисуса». Даже оставаясь в непреображённом мире, он будет всё больше становится жителем Царства и всё меньше жителем «мира сего». А в день полного и окончательного торжества Царства, когда мир наконец будет преображён до конца, Царство станет единственной реальностью его жизни. День торжества Царства станет и днём его торжества тоже.

Вера во всеобщее воскресение появилась в народе Божием на сразу. Определить точно время её появления сегодня, пожалуй, невозможно. Но можно сказать с уверенностью, что ещё за сто или двести лет до прихода Христа она уже была распространена повсеместно, так же, разумеется, как и в евангельскую эпоху.

Но традиционные представления о всеобщем воскресении предполагали, что воскресение это станет предварением последнего Суда и дня прихода Мессии. Собственно, именно на Суде и должно было решиться, кто достоин войти в Царство, а кто нет. Апостол же предлагает нам другую картину всеобщего воскресения.

Как видно, он исходит из того, что воскресение Христа — не какое-то исключительное в истории сверхъестественное событие, что оно знаменует собой начало другой истории, истории Царства, входящего в мир. А эта история вся есть воскресение, воскресение тех, кто составляет с воскресшим Христом единое духовное целое, пребывая в одном с Ним Царстве.

Тут, как видно, для Павла соединяются воедино история Царства и духовные биографии его конкретных обитателей: каждый христианин проходит путь Христа, путь утраты здешней, частичной и неполной, жизни ради вхождения в новую жизнь, жизнь Царства во всей его полноте.

А там, в Царстве, уже нет исторического времени, каким мы знаем его по непреображённому миру: все воскресшие встают перед Иисусом одновременно, не потому, что время иллюзорно, а потому, что мир, становящийся Царством во всей полноте, собирается вокруг своего центра — воскресшего Христа, Который и составляет основу всей истории и всей жизни Царства. Так торжество Христа становится торжеством Царства, а торжество Царства — торжеством каждого, кто к нему причастен.

Эта мысль, одна из центральных в этом послании апостола Павла, открывает нам замысел Божий о нашем спасении. Более подробно апостол видит его следующим образом.

Во-первых, в основе всего замысла лежит Воплощение Сына Божьего и создание Церкви. Когда Сын Божий добровольно разделил с нами нашу человеческую природу и человеческую жизнь, став подобен нам во всем, кроме греха, тем самым Он дал нам возможность быть вместе с Ним. Это «вместе» — достаточно таинственная вещь; Сам Господь говорит об этом «пребудьте во Мне, как ветви на лозе». Но апостол Павел, судя по древним рукописям, подразумевал простой смысл этого слова, и написал не «через Иисуса», а «с Иисусом».

Далее, в замысле Божием, по мысли Павла, люди, пребывающие вместе с Иисусом, становятся участниками Его воскресения. Яснее всего, пожалуй, говорит об этом икона Сошествия во ад, на которой Господь за руки выводит из гробов Адама и Ему. Библия часто называет Христа Пастырем людей, а на Востоке Пастырь идет впереди стада, прокладывая ему дорогу.

Вот, собственно, почему для нас так значима Церковь, которая представляет собой не просто социальный институт, «религиозную организацию» в терминах гражданского права, но истинное Тело Христово. Тайна соединения со Христом в крещении дает нам эту удивительную надежду.

Апостол Павел говорит «легкие страдания» тогда, как на самом деле он претерпевал очень тяжелые испытания, какие мало кто может выдержать. Он сам объясняет, в чем тут дело, говоря, что видит свои страдания преображенными. Апостол видит их уже окончившимися, видит, каков их плод — слава, видит их с точки зрения вечности, так, как уже сейчас — когда больно и кажется, что это никогда не кончится, — видит наше страдание Бог. Оно окончится, и будет облечено славою, как Крест Христов завершается Воскресением. И уже сейчас можно приблизиться к такому видению, если смотреть «не на видимое, а на невидимое».

Смотреть на невидимое можно только верой, которую апостол Павел и определяет как «уверенность в невидимом» (Евр 11:1: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом»). Вера оплодотворяет наши страдания и все, из чего состоит наша жизнь. Только верой, смотря на невидимое, т.е. храня в своем сердце, как величайшую драгоценность, доверие к Богу — Творцу, Промыслителю и Искупителю, мы становимся зрячими, способными видеть смысл и своих страданий, и своих радостей. Только путем веры мы можем подняться до высоты Божественного замысла и Божественных путей домостроительства, до непоколебимой, прочной опоры, которая не подвержена времени, не исчезает, не изменяется, не подводит, потому что это — Бог.

Мысль о том, что страдания, переносимые христианами в этом мире, в Царстве становятся их славой, стала уже, наверное, общим местом. И всё же: что имеет в виду апостол, говоря о страданиях, которые в «невидимом», на которое только и стоит смотреть и которое единственно стоит иметь в виду, оборачиваются славой? Означают ли его слова, что в жизни вечной, в полноте Царства «никто не забыт, ничто не забыто», и каждый подвиг веры каждого христианина получит в его новой жизни достойную оценку? Наверное, и это тоже. Но только ли это? Что такое, в самом деле, та слава, о которой пишет Павел? Величие, известность?

Наверное, всё-таки нет. По крайней мере, в грекоязычных библейских книгах это слово соответствует тому еврейскому, которое обозначает славу, как присутствие Божие, то самое сияющее присутствие, которое сопровождало еврейский народ на всём протяжении его истории, начиная с Исхода. А если вести речь о такой славе, то тут уже приходится говорить не о памяти и даже не о наградах, тут дело не в поощрении героев, даже тех, которые его вполне заслужили.

Тут надо вести речь о той мере полноты присутствия Божия, которая даётся человеку, ищущему Царства и приобщившемуся к нему. И тогда оказывается, что те гонения и страдания, которые переносит христианин за свою веру и за свою верность, не только открывают ему самому полноту жизни Царства, но и освящают его, делая живым носителем того присутствия Божия, которое на протяжении веков сопровождало народ Божий и которым пронизано Царство. И дело тут не в том, что страдания сами по себе делают человека ближе к Царству.

Дело в том, о чём говорил уже Сам Спаситель, упоминая о неизбежности гонений: эти гонения оказываются своего рода компасом, показывающим, что гонимый не сбился с пути. Конечно, гонения эти могут принимать самые разные формы, но неприятие падшим миром тех, кто несёт в этот мир присутствие Божие, было, есть и будет, иначе падший мир перестал бы быть самим собой.

Придёт время, когда так и произойдёт, день торжества Царства, когда его обитатели и носители славы Божией станут в мире своими. Но для этого мир должен полностью преобразиться, сама его природа должна стать иной, прозрачной для действия дыхания Божия и полностью ему послушной. А пока конфликт неизбежен, и «малое страдание» раскрывает «великую славу». «Малое» потому, что всё, связанное с падшей природой непреображённого мира, преходяще. «Великую» потому, что Царство — это навсегда.

Во взгляде на историю человечество до сих пор не придумало ничего, что выходило бы за рамки альтернативы прогрессизма или катастрофизма. Точно так же и во взгляде на человека мы стоим перед выбором между филантропией и мизантропией. Нетрудно убедиться, что взгляд на историю естественно коррелируется со взглядом на человека: мизантроп едва ли поверит в прогресс, ведущий ко всеобщему счастью и благоденствию, а тот, кто верит, что человек изначально хорош, почти наверняка поверит и в то, что в жизни человечества нет неразрешимых проблем и всеобщее счастье достижимо, хотя бы в принципе.

Библейский же взгляд на историю антиномичен: с одной стороны, вся история христианской эпохи есть не что иное, как история наступающего и всё больше раскрывающегося Царства, проекцией которой в непреображённый мир является история христианской праведности (или, как её называют обычно, христианской святости); с другой стороны, вся история «христианского» мира — история того зла, в котором, по слову Евангелия, лежит мир и которое себя в «христианской» истории проявляет. Так же антиномичен и взгляд Библии на человека: с одной стороны, человеку во все времена был открыть путь праведности, а Своему народу Бог дал Тору, как путеводитель на этом пути; с другой же стороны, как говорит Бог через автора Пролога Книги Бытия, «все намерения сердца человеческого — зло от юности его», и поделать с этим до полного преображения человеческой природы нельзя ничего. Так и оказывается, что наступление Царства ни в жизни отдельного человека, ни в истории человечества ничуть не напоминает тот прогресс, о котором так мечтали филантропы всех времён и народов, будучи уверены, что постепенные усовершенствования как техники, так и нравов в конце концов приведут человечество в золотой век.

Наоборот, наступление Царства предполагает поляризацию противостоящих друг другу сил Царства и сил того зла, в котором лежит мир. Как в истории человечества, так и в жизни отдельного человека. И чем больше такой человек укореняется в жизни Царства, тем заметнее проявляет себя в его жизни (как внутренней, так и внешней) то зло, которое связано с его падшей природой. Как и в человечестве в ходе мировой истории, оно, разумеется, не появляется заново невесть откуда и даже не увеличивается в размерах, оно просто становится заметнее, так же, как заметнее становится и его противодействие.

Но противодействие это тем более оттесняется к «внешнему», на периферию жизни, чем больше ищущий Царства укореняется в его жизни. И тогда периферии остаётся всё меньше, она постепенно исчезает, а внутреннего, того, в чём проявляется жизнь Царства, — всё больше. Вот только завершиться этот процесс в непреображённом и поражённом злом мире не может. Он завершается в Царстве, и тот, кто Царства не видит, не видит и его завершения. Завершения, совпадающего с торжеством Царства и полным преображением творения.