Мысли вслух на Лк 12:35-59

Наступление Царства Божьего — тайна, может быть, не меньшая, чем тайна самого Царства. Поэтому Господь призывает учеников бодрствовать и не пропустить, не проспать приход Царства в их жизнь. Наверное, речь здесь идет не просто о постоянной готовности к смерти или ко второму пришествию Христа. Христос приходит в человеческую жизнь и тогда, когда меньше всего это подозревает — в любой момент мы можем оказаться в ситуации жизненно-важного выбора или решающей встречи. Горе человеку, если он не заметит Христа в тот момент, когда от него потребуется участие в осуществлении Божьего Царства — дело не в том, что Бог обидится и накажет его, а в том, что пройдя мимо этого Царства, человек пройдет мимо самого важного события, самой важной встречи в своей жизни. Поэтому, в преддверии окончательной Встречи, Господь призывает людей не пропустить Его присутствия уже здесь, на пути к торжеству Божьего Царства.

Сегодняшнее чтение затрагивает ещё одну тему, очень важную для понимания того, что такое жизнь в Царстве. Но смысл сказанного Иисусом становится понятен лишь в контексте ситуации той переходной эпохи, которая началась пришествием Спасителя и в которую мы живём. Её можно было бы назвать эпохой наступающего Царства, а завершится она возвращением Иисуса. Но поскольку точных сроков этого возвращения мы не знаем, готовность требуется всегда, каждый день и час.

Собственно, в этом и заключается смысл рассказанных Иисусом притч (ст. 36–48). Ведь когда речь в Евангелии идёт о близости Царства, имеется в виду не дата второго пришествия Христова, а тот факт, что Царство уже вошло в мир, что его присутствие для нас сегодня уже не будущее, а настоящее, и если мы ничего подобного не замечаем, то лишь потому, что не хотим замечать. Конечно, иногда на тех, кому Бог поручает связанные с Царством служения, кажущаяся отдалённость сроков завершения процесса оказывает расслабляющее воздействие, подобное тому, какое оказывала на распоясавшегося раба из притчи мысль о том, что хозяин далеко (ст. 45).

Неудивительно, что спрос с тех, кто знал обо всём и, несмотря ни на что, позволил себе расслабиться, оказывается более серьёзным, чем с тех, кто знал меньше (ст. 47–48). Интересно другое. В мире есть знающие больше и есть знающие меньше, но, как видно, нет таких, кто не знал бы ничего. Не случайно Иисус сравнивает признаки наступающего Царства с теми приметами, по которым в те времена определяли близость перемены погоды: они были так же очевидны и так же понятны каждому, так что не заметить их совсем и не понять ничего было просто невозможно (ст. 54–57).

Именно поэтому наступление Царства разделяет людей, и разделение, как видно, проходит не по какой-то национальной, сословной или религиозной границе, а поверх всех границ, отделяя тех, кто принимает Царство, от тех, кто его отвергает, живущих иногда не только в одной стране и в одном городе, но даже в одном доме (ст. 51–53). И происходит так не потому, что разделения нужны Богу, а потому, что Царство — реальность абсолютная, туда невозможно войти отчасти или наполовину, и даже войти туда «почти полностью» не получится: в Царство входят или до конца и без оглядки, или не входят совсем. Потому-то в Церкви и не может быть, по слову апостола Павла, «ни эллина, ни иудея»: если Церковь остаётся Царством, а не превращается в религиозную организацию, одну из многих, актуальной для неё остаётся лишь одно разделение: между теми, кто принимает Царство, и теми, кто его отвергает. Все остальные разделения условны и относительны, это — абсолютно, абсолютно настолько, насколько может быть абсолютным разделение между вечной жизнью и вечной смертью.

Вся земная проповедь Иисуса говорит о приближающемся Царстве. И Он уделяет очень много внимания нашей готовности войти в него. Наступление этого Царства включает в себя суд и разделение — ведь в нем нельзя быть теплохладным, нельзя служить двум господам. И пока мы на пути к нему, у нас есть возможность (может быть, последняя) помириться с тем, кто будет обвинять нас на суде. Это может быть наша совесть, могут быть люди, которым мы причинили зло, а может быть и Сам Господь, как в притче о Страшном суде (Мф. 25). И чем больше росток Христова Царства в наших сердцах, тем скорее нужно бежать мириться с соперниками, чтобы прийти на с ними суд — уже друзьями.

Призыв бодрствовать повторяется в Евангелии очень часто. В том числе и потому, что все время быть начеку, все время помнить, для чего и как мы живем – невыносимый труд. Невыносимый потому, что мы живем во времени, а бодрствовать нужно в ожидании вечности. Встретившись с Богом, мы настолько ослеплены Им, что первое время нам кажется смешным такое частое напоминание о нашей изменчивости. Но проходит время, и сохранить эту внутреннюю напряженность первых дней веры становится все трудней. Как и первые христиане, мы вдруг понимаем, что с нетерпением ждем второго пришествия, но уже не день и не два, а десять, двадцать лет, и сколько еще этих десятилетий тяжелой и страшной жизни нам понадобится, чтобы дождаться Его. А Он все говорит: "Бодрствуйте, не расслабляйтесь, будьте готовы. Главное, будьте готовы". Как тяжело быть готовым. Каждый день отдавать себе отчет, что нужно ждать, когда Он придет, а не чего-нибудь другого. Как бы хотелось навести порядок раз и навсегда. Но, даже если перестать двигаться и сидеть не шелохнувшись, то беспорядка не будет, зато пылью обрастешь. И придется все равно изо дня в день в ожидании прихода Христа, наводить порядок, стирать пыль, мыть полы и ждать, когда Он придет.

Евангельская притча рисует пример живой и действенной веры. Человек, который верует подобным образом, постоянно ожидает осуществления ожидаемого. Одна из отличительных черт христианской веры состоит в том, что мы ожидаем пришествия Христа в силе и славе. Постоянно ли мы ожидаем Христа?

В разных евангелиях много сказано о необходимости быть готовым к действию — будь то свидетельство о Христе или встреча с Ним. Об этом говорят многие притчи Спасителя. Вот и слова о препоясанных чреслах и о горящем светильнике возвращают нас к той же теме. Иисус явно говорит о готовности к действию, к тому, чтобы сделать свою жизнь действительно христианской. Пояс, особенно пояс воина, в древности многое говорил о своём хозяине, а в армии вообще был знаком различия, заменявшим погоны.

Офицер, снимающий с себя пояс и сдающий его начальнику, фактически подавал прошение об отставке. А перед походом каждый в армии должен был подпоясаться — в первую очередь для того, чтобы всем было видно его воинское звание. Но и в обычной, гражданской жизни снять пояс означало расслабиться и даже распуститься — собственно, и в русском языке слово «распоясаться» имеет как раз такое значение. Без пояса трудно было представить себе долгое путешествие — на поясе обычно носили и бурдюк с водой, и специальный небольшой мешок для денег и нужных бумаг, и мелкие, но необходимые в дороге предметы вроде огнива.

Поэтому подпоясаться и означало обычно собраться в дорогу, притом в дорогу, скорее всего, дальнюю. Но Спаситель явно имеет в виду не только эту внешнюю сторону образа. Он говорит также и о той внутренней собранности, которая достигается последовательным соблюдением заповедей и следованием внутренней Торе. Такое следование формирует в человеке духовный стержень, необходимый для полноценной христианской жизни.

Столь же многозначен и образ светильника, и даже ещё более многозначен: в той же Нагорной проповеди он означает и свидетельство, которое невозможно, да и не нужно скрывать, и духовное зрение человека (образ глаза как светильника, освещающего человеческое тело). Конечно, ни о какой чистоте взгляда не приходится говорить, если нет духовного стержня, который достигается следованием внутренней Торе. Но эта чистота останется лишь возможностью, если человек не осознает той внутренней цельности, которой ему удалось достичь, и меры её полноты.

Если осознание присутствует, то и тело человека светло: ведь человек тогда не заблуждается на свой счёт, осознавая свою внутреннюю жизнь и каждую интенцию, которая рождается в его сердце. Такой человек знает, кто он и что может, а чего не может и за что поэтому ему лучше не браться. Однако осознание необходимо также и для полноценного свидетельства. Христианское свидетельство ведь не может быть теоретическим, свидетелем может быть только человек, на опыте переживший то, о чём говорит, а опытом таким может быть лишь опыт общения со Христом и жизни в Царстве.

Опыт же такого рода без внутренней цельности и осознанной жизни не обрести: даже если и произойдёт какая-то встреча или случится переживание духовной реальности, или даже реальности Царства, то удержать, запомнить, понять пережитое без внутренней цельности и без осознания человек не сможет. Вот поэтому и обращает Спаситель внимание своих слушателей на препоясанные чресла и на светильник: без них невозможно не только свидетельство, но и самый путь Царства. А значит, невозможно и быть Его учеником.

Спаситель сравнивает положение служителей Божьих в народе Божием с положением раба-домоправителя. Нам сегодня кажется странным доверить попечение о доме и слугах рабу. Но в древности такая практика была распространена довольно широко: всё зависело лишь от меры доверия хозяина к тому или иному рабу.

Особенно распространённой такая ситуация была там, где, как в Израиле и позднее в Иудее, рабство было домашним, так, что рабы жили в доме фактически на положении младших членов семьи. Если хозяин дома ставил одного из таких рабов на место домоправителя в своё отсутствие, такой раб, разумеется, отнюдь не переставал быть рабом, но круг его обязанностей, а соответственно, и прав в доме значительно расширялся, приближаясь к обязанностям и правам хозяина.

Но говорить об обязанностях и правах такого домоправителя можно было лишь применительно к другим домашним рабам и слугам, которые обязаны были ему формальным подчинением; по отношению же к хозяину он оставался рабом, связанным с ним теми отчасти формальными, отчасти личными отношениями, которые обычно соединяли хозяина и раба в ситуации патриархального рабства. И только от устойчивости этих отношений, от благоволения хозяина зависело положение раба в доме, зависело, останется ли он домоправителем, или нет, и как поступит с ним хозяин по возвращении. У раба самого по себе, разумеется, не было и не могло быть никаких прав, и горе было тому рабу, который об этом забывал. Именно такие отношения Иисус приводит в пример, как земной аналог отношений Царства.

В известном смысле в Царстве бесправны все, кроме Царя, Который принёс это Царство в мир: ведь его никто не заслужил и в него никто не может войти по праву. А когда Царство проецируется в наш пока ещё не преображённый мир, нередко оказывается, что служитель Божий получает власть над людьми, поскольку законы непреображённого мира такую власть предполагают: ведь Бог действует в нашем мире так, чтобы действие Его шло как бы изнутри, не взрывая мир и не разрушая его.

И тут уже всё зависит от того, почувствует ли себя такой служитель в положении раба, которому истинный Хозяин доверил временное управление Своим домом, или возомнит себя полноправным распорядителем, права которого обусловлены не конкретной ситуацией служения, а принадлежат ему изначально, в силу некоего особого статуса или особого положения в Царстве. И дело тут не в том, что настоящий Хозяин обидится и захочет наказать узурпатора, а в том, что любые попытки самоутверждения в собственной независимости отделяют того, кто пытается это сделать, от Царства. А значит, и от Того, Кто принёс Царство в мир.

Ко всему привыкает человек. К хорошему быстро, к плохому дольше, но тоже привыкает. Потому, наверное, апостол Павел столько внимания уделяет тому, как проживут жизнь те, кто признал свое освобождение от греха. Спасение наше совершается в вечности, но принимаем мы его во времени. Легко привыкнуть к удивительному дару свободы от греха и жизни в благодати, и так же легко вернуться к существованию по прежним законам. Евангелие напоминает нам, как отвратительна жизнь для того, кто «знал, но забыл», какой ценой оплачена наша жизнь. Дело не в том, что мы должны бояться наказания за возврат к греху. Наша задача — никогда не привыкнуть к тому, что наша жизнь и благодать оплачена ценой крови Христа.

Мы постоянно откладываем покаяние на последний момент. Сейчас еще можно грешить, а вот в такой-то день я пойду на исповедь и там покаюсь; или, вот помирать буду — тогда покаюсь; или вообще, когда Господь меня на Суде спросит — тогда покаюсь! Мы обманываем Бога. Мы ведь знаем, что Он все время с нами, все время видит нас. Мы знаем, что всегда нужно стремится подражать Ему, не из страха наказания, а потому, что мы вбиваем гвозди в Его ладони своими грехами. И просить прощения можно тут же, чтобы нам не казалось, что можно «копить» грехи, а потом сваливать их на Бога. Бог все время несет на себе наше бремя, чтобы оно не было неудобоносимым. Но мы можем помочь Ему понести хотя бы маленький уголочек Креста, ведь Его Крест складывается из наших крестов.

Верим ли мы всерьез, что Господь вернется? А если верим, то ожидаем ли? А если ожидаем, то как — с радостным нетерпением («скорее, скорее!») или со страхом («ой, только не сейчас!»)?

Чего в нас больше — доверия ко Христу и желания встретиться с Ним или боязни Его суда и стремления избежать Его взгляда?

От ответа на эти вопросы зависит и то, как мы относимся к приготовлению себя к Его приходу. Понятно, что мы никогда не сможем быть совершенно готовы, поэтому и сказано, что Он придет «как тать ночью», а с другой стороны, Он задерживается с приходом как раз из-за нашей неготовности (см. 2 Пет. 3:9). Но если мы боимся этого Пришествия, если Христос для нас в первую очередь — строгий Судия, то мы будем все время сознательно и бессознательно повторять: «Нет, не надо, я еще не готов!» — и не торопиться с готовностью. А если для нас Его взгляд — это взгляд любви, если наше сердце ищет встречи, то тут-то мы и будем каждый день надеяться на Его приход, внутренне восклицая: «Маранафа! Гряди, Господи!»

Отвечая на вопрос апостола Петра о притче о людях, ожидающих возвращения своего господина, Христос говорит о двух очень важных в наших отношениях с Богом вещах. В первую очередь это верность Богу, готовность исполнять Его волю в том, что Он найдет нужным поручить тебе. Господь в нескольких притчах приводит этот образ — отлучившегося господина или царя, оставившего свое имущество на попечении слуг. Надо полагать, что в этом образе есть нечто существенное о том положении и задачах, которые ставит Бог перед нами. И это поручение, придающее смысл человеческому существованию, мы можем исполнять по воле Господина или по собственному усмотрению. О плодах этого выбора Господь и говорит: «Блажен раб тот, которого господин его, придя, найдет поступающим так», — это сказано о верном домоправителе, верном именно поручению Владыки.

И вторая важная вещь заключена в словах: «...кому дано много, много и потребуется». В первую очередь речь идет о народе Божьем (ветхом и новом), людях, доподлинно знающих объявленную им без обиняков волю Господина: «О, человек! сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6:8). Но в более широком плане эти слова относятся к уникальному месту человека в творении: быть образом и подобием Божьим, частью Тела Христова.

В наших стереотипных представлениях христианство обычно покрыто известным налетом слащавости. Психологически такой розово-слащавый стереотип вполне объясним, но тем не менее не адекватен. Именно поэтому так часто нас шокируют и пугают слова, которые говорит Господь в сегодняшнем отрывке Евангелия от Луки. Огонь, который Он пришел низвести на землю, разделение среди близких людей — этого нам меньше всего хочется. А когда Он говорит о том, что вслед за Ним и Его учеников поведут пред царей и на судилища — тут уж мы и вовсе затыкаем уши, лишь бы не отнести эти слова к себе. Однако вера ничем не похожа на сироп, заливающий человеческую жизнь и весь мир. Вера — явление, имеющее отношение к жизни и смерти, и есть момент, когда для верующего компромисс невозможен. И Господь говорит о том, что мы призваны сердцем узнавать время, когда проверяется наша верность Богу. Это может происходить очень по-разному, но во всяком случае сохранение житейского комфорта не гарантируется. Мы призваны покрывать любовью и прощением грехи мира, но не соглашаться на них. И потому мир ненавидит учеников Иисуса, как и Самого Иисуса. Разделение, о котором Он говорит сегодня, происходит в результате человеческого выбора: быть с Ним или оставаться в розовой бесконфликтности смерти.

Слова Спасителя о разделении, приносимом Им в мир, могут показаться жёсткими до жестокости: ведь разделение — это противостояние, а когда речь идёт о вещах столь серьёзных, оно раньше или позже непременно приведёт к самой настоящей войне. Но, как видно, когда дело касается Царства, противостояние неизбежно. И война, если говорить о войне духовной, тоже. О духовной потому, что речь идёт о противостоянии Царства, которое, по слову Иисуса, «не от мира сего», с этим самым миром. И дело тут не в чьей-то жестокости и нетерпимости, а в реальной несовместимости непреображённого мира с Царством. Не случайно Спаситель указывает на противостояние мира Царству, как на признак конца времён: ведь конец этот потому и наступает в столь пугающем виде, что Царство и «мир сей» не могут ужиться в одном пространстве.

Теперь внутренние конфликты, возникающие в падшем мире в силу его падшести, перестают быть принципиальными: с соперником лучше примириться, не доводя дела до суда. Не потому, что он непременно и всегда прав, а потому, что наступают времена, когда будет уже не до судебных тяжб. И дело тут, конечно, не в том, что сама природа непреображённого мира никак не совместима с Царством. В своём нынешнем виде она с ним действительно несовместима, но её можно преобразить дыханием Божиим, и тогда она станет вполне органичной частью нового мира.

А вот с тем злом, в котором, по слову Евангелия, лежит падший мир, Царство действительно несовместимо по определению. Отсюда и то противостояние, о котором говорит Иисус. Христианство за время его двухтысячелетней истории не раз обвиняли в том, что оно ненавидит мир и противостоит ему. Но на самом деле христиане (если, конечно, не говорить о религиозных крайностях и духовных аномалиях) никогда не противостояли миру, никогда не воевали с ним и уж тем более никогда не желали ему гибели.

Но Церковь в целом и отдельные христиане всегда боролись за этот мир с ним самим. За новый, преображающийся силой Царства и его дыханием мир против того зла, в котором он лежит. Это противостояние и надо считать главным противостоянием нашей эпохи, эпохи наступающего Царства. И, в отличие от конфликтов, разворачивающихся внутри и по законам непреображённого мира, которые иногда можно погасить, главный конфликт, конфликт между Царством и силами зла, действующими в падшем мире, окончится лишь в день торжества Царства и полного поражения тех, кто ему противостоит.

Слова Иисуса о разделении, которое Он принёс в мир, смущают некоторых читателей Евангелия, особенно в наши дни. Нам сегодня более уместным кажется единение, а не разделение, нам бы хотелось, чтобы все разделения между людьми исчезли, единство кажется нам лучше разделения по определению.

Так оно и есть, когда дело касается вещей второстепенных — а с точки зрения евангельской, как и с точки зрения духовной жизни вообще, все наши разделения — культурные, языковые, расовые, даже религиозные — являются по сути своей второстепенными, не затрагивающими главного: наших отношений с Богом их динамики. С точки зрения же евангельской, как и с точки зрения духовной жизни вообще, именно динамика отношений с Богом и с ближними является главным, а всё остальное — второстепенным. В этом отношении люди делятся лишь на две категории: те, в жизни которых отношения с Богом и связанная с ними динамика присутствует, и тех, у кого в жизни её нет.

Разумеется, полное отсутствие отношений с Богом для человека означает полное же разрушение личности, за которым нередко следует и разрушение физическое, но можно говорить о становлении и укреплении этих отношений или об их постепенной деградации, тенденции к полному их разрушению. В пределе, в контексте и в перспективе Царства, входящего в мир, речь должна идти о стремлении к полноте жизни Царства или о самоизоляции, о попытке отгородиться, создать свой собственный маленький замкнутый мирок, став в нём царём, единственным его хозяином и повелителем. Падший мир как раз и существует именно в такой изоляции — и потому главное христианское разделение связано с разделением между ищущими жизни Царства и довольствующимися жизнью мира сего, мира падшего.

Тут разделение действительно абсолютно неизбежно — два упомянутых духовных вектора несовместимы, не потому, что одни «духовные», другие же нет, а потому, что одни ищут жизни и идут в жизнь, а другие довольствуются жизнью-умиранием, постепенным погружением в смерть, которая царит в падшем мире. Тут не разные взгляды или убеждения, а противоположные направления духовного движения, которые неизбежно разделяют тех, кто их выбирает: не могут же, в самом деле, остаться едиными люди, идущие в разные, противоположные друг другу, стороны.

Для нас, как и для учеников Иисуса, которые слышали ужасные слова сегодняшнего чтения, тяжело принять подобную перспективу. Они ждали Мессию, который придет как освободитель и принесет торжество Израилю. Римляне падут, Израиль будет свободен, и мир, наконец, будет прекрасен и хорош. Иисус же своим совершенством, тем, что Он и есть Истина, оказался камнем преткновения для всех и для каждого. Само Его присутствие становится причиной разделения. Никто не остается в стороне, каждому приходится определиться, Кто пришел.

Но даже если принять Иисуса за Мессию, то и тут разделение не заканчивается. Дети и родители, братья и сестры, - все мы стоим по разные стороны от Него, все мы видим разное и пытаемся считать самым главным то, что увидели именно мы. Кто-то видит гнев, кто-то милость, кто-то любовь, кто-то свет. Каждый считает необходимым закрепить главенство своего взгляда на Бога. Так проявляется наше повержденное человечество при соприкосновении с Его совершенством. С этим сталкивались апостолы, это продолжается до сих пор. С другой стороны, мы уже предупреждены об опасности. А кто предупрежден, тот вооружен: он может не позволить себе стать проводником разделения.

«Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!». Эти слова сегодняшнего евангельского чтения бывает очень трудно понять и принять людям, привыкшим в своей религиозности находить лишь утешение в житейских скорбях, покой и отдохновение. Но мир приятных сердцу церковных песнопений, мир лампад, свечей и икон - это еще не вся вера. Вера - это непрерывная борьба, нескончаемый бой с грехом. Мы часто привыкаем к тому, что грех есть в нашей жизни, и перестаем его замечать. Но есть еще и особое состояние, когда горит сердце. И тогда каждый даже самый малый грех прикасается к душе как к обожженной ране. Это состояние, когда нисходит благодать и стоишь подобно Моисею у несгораемого куста, и Дух Божий опаляет лицо. Это состояние, когда в тебе так много тепла, что ты просто не можешь им не делиться. Это состояние, когда ни одной минуты не может быть пустой, ибо тогда огонь начинает поедать тебя самого. Помните чудесную встречу по дороге в Эммаус? «И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?» (Лк 24:32). Наверное, именно о таком огне говорит нам Господь.

Насколько многозначны все евангельские образы. Вырванные из контекста, они даже смущают. Ведь в этом же Евангелии мы читаем про то, как ученики хотели низвести огонь с неба, но Христос запретил им (Лк. 9:54-56). Значит, здесь говорится о каком-то другом огне, служащем не к истреблению, а к спасению людей. Может быть, об огне Пятидесятницы (Деян. 2:3) или огне очищения (Ис. 4:4; Откр. 3:18). А может быть, о том огне веры в наших сердцах, о котором замечательно сказала мать Мария (Скобцова): «Христианство — это огонь, или его нет». Горит ли в нас этот огонь, горячи ли мы или только теплы (Откр. 3:15-16)? Как горело наше сердце, когда Господь нам подарил первую встречу с Ним (ср. Лк. 24:32)! Не остыли ли мы, не оставили ли свою первую любовь (Откр. 2:4)? Ведь это наша ответственность — сохранить огонь, который Христос низвел на землю.

Эти слова Иисуса о разделении, которое Он принёс в мир, смущают некоторых читателей Евангелия, особенно в наши дни. Нам сегодня более уместным кажется единение, а не разделение, нам бы хотелось, чтобы все разделения между людьми исчезли, единство кажется нам лучше разделения по определению.

Так оно и есть, когда дело касается вещей второстепенных — а с точки зрения евангельской, как и с точки зрения духовной жизни вообще, все наши разделения — культурные, языковые, расовые, даже религиозные — являются по сути своей второстепенными, не затрагивающими главного: наших отношений с Богом их динамики. С точки зрения же евангельской, как и с точки зрения духовной жизни вообще, именно динамика отношений с Богом и с ближними является главным, а всё остальное — второстепенным. В этом отношении люди делятся лишь на две категории: те, в жизни которых отношения с Богом и связанная с ними динамика присутствует, и тех, у кого в жизни её нет.

Разумеется, полное отсутствие отношений с Богом для человека означает полное же разрушение личности, за которым нередко следует и разрушение физическое, но можно говорить о становлении и укреплении этих отношений или об их постепенной деградации, тенденции к полному их разрушению. В пределе, в контексте и в перспективе Царства, входящего в мир, речь должна идти о стремлении к полноте жизни Царства или о самоизоляции, о попытке отгородиться, создать свой собственный маленький замкнутый мирок, став в нём царём, единственным его хозяином и повелителем. Падший мир как раз и существует именно в такой изоляции — и потому главное христианское разделение связано с разделением между ищущими жизни Царства и довольствующимися жизнью мира сего, мира падшего.

Тут разделение действительно абсолютно неизбежно — два упомянутых духовных вектора несовместимы, не потому, что одни «духовные», другие же нет, а потому, что одни ищут жизни и идут в жизнь, а другие довольствуются жизнью-умиранием, постепенным погружением в смерть, которая царит в падшем мире. Тут не разные взгляды или убеждения, а противоположные направления духовного движения, которые неизбежно разделяют тех, кто их выбирает: не могут же, в самом деле, остаться едиными люди, идущие в разные, противоположные друг другу, стороны.

«Не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки», - говорит нам сегодня Господь. И это бывает нам очень трудно услышать. Наученным молитвословами, нам часто проще воспринимать себя уничиженно. Нам кажется, что, вот, мы обрели нищету духа. Я нищий. Я разбойник на кресте. У меня ничего нет, мне ничего не дано и спрос с меня никакой. И так мы начинаем упиваться этим состоянием, что думаем, вот нас и посетило первое блаженство.

Но, на самом деле, все это может вмиг кончиться. И Господь призовет тебя и скажет: «А где то, что Я тебе дал? Куда ты дел это, на что растратил?» Ведь и материальная нищета бывает разная: была Ксения Петербургская, которая отдала все, что имела, а есть и обычные пропойцы, которые просто все пропили. Это звучит грубовато, потому что речь о чем-то сугубо материальном. Но если перенести эту метафору на дух, то оказывается, что там все те же законы. Средневековый мистик Мейстер Экхарт говорил о нищете духом так: «Если спросят меня теперь, что же это такое «нищий человек, который ничего не хочет», на это я отвечу и скажу так: покуда человек имеет что-либо, на что направлена его воля, — хотя бы и была его воля в том, чтобы исполнять волю Божью, — такой человек не нищ в том смысле, в каком тут говорится. Ибо этот человек еще имеет волю, которой он хочет угождать воле Божьей; а это еще не самое настоящее».

Итак, пока ты хочешь быть нищим духом, пока ты примеряешь на себя эту роль – ты не он. А раз ты не нищий духом, то, значит, с тебя и спрашивать можно. И раз такие мысли о нищете духом тебе в голову пришли, раз ты молишься, хотя бы и по молитвослову, значит, тебе дано очень много, значит, ты соприкоснулся с Духом, а это больше, чем самое большое, что может быть, ибо не мерою дает Бог Духа (Ин 3:34). Значит, спрос с тебя очень велик. А вот когда взыщут с тебя все, тогда и будешь нищим, и никак не раньше.

Слова Спасителя, обращённые к людям, казалось бы, верующим, заставляют задуматься о том, что мы замечаем, а чего нет. Или, вернее, что мы хотим замечать, а чего не хотим. И сегодня, и во все времена было немало людей, и даже людей верующих, которые более-менее искренне уверяли и других, и самих себя в том, что они, дескать, в том, что касается духовной жизни, делают всё возможное, но не всё, мол, в их силах, а если так, то какой же ещё с них спрос? Выше головы ведь не прыгнешь. Между тем, Иисус, обращаясь к слушающим Его людям, требующим от Него неких знаков, доказывающих Его мессианство, советует им обратить внимание на самих себя.

Принцип прост: если бы вы по-настоящему знали себя, говорит им Иисус, то узнали бы и Меня, и никаких знаков вам бы не понадобилось. А в том состоянии, в котором пребывали слушавшие Спасителя люди, им бы не помогли никакие знаки. И дело тут не обязательно в том, что слушавшие Иисуса люди специально обманывали Его или себя. Дело могло быть и в том, что Его слушатели не были, в духовном смысле, самими собой.

Не были собой настоящими — так же, как очень часто не бываем собой настоящими и мы. Не живём той настоящей жизнью, которую даёт нам Бог, а потому и жизни Царства в нас войти некуда. В самом деле: наша естественная, природная жизнь — это поток, исходящий от Бога и связанный с Его дыханием, с тем дыханием жизни, которое определяет наше существование как людей, созданных по образу Божию. И если мы не позволяем потоку нашей жизни течь свободно, если загоняем его в некие нами созданные рамки — рамки созданных нами теорий, концепций, религий — то и дыханию Царства войти некуда.

Чтобы жить жизнью Царства, вначале надо стать самим собой. А тогда станут очевидными очень многие вещи, которые, пока наша жизнь не течёт свободно, нам не доказать никакими чудесами. Вот об этом и говорит Иисус тем, кто требует от Него доказательств Его мессианства: станьте собой, и всё увидите сами. Лучшего доказательства не придумать: ведь всякое доказательство по определению бывает внешним, а тут речь идёт о том, что приходит изнутри, о том, в чём человек убеждается сам. И тогда ему уже не надо никаких чудес: ему и без них всё понятно.

Спаситель нередко говорит о возвращении господина (имея в виду, как нетрудно догадаться, Себя Самого) как о событии неожиданном. И хотя эту неожиданность можно считать ожидаемой, судя по словам Иисуса, вполне может оказаться, что ожидающие могут оказаться неподготовленными к встрече с Тем, Кого ожидают. В чём же тут дело? Конечно, многое можно объяснить неопределённостью сроков: непросто постоянно поддерживать себя в состоянии готовности, слишком большого внутреннего напряжения это требует.

Сам Иисус не считает такой аргумент оправданием: Он прямо говорит, что, знай хозяин, когда вор попытается влезть к нему в дом, жизнь его была бы куда проще, но так, увы, не бывает. И, тем не менее, хозяин, если он хочет сохранить дом, должен быть начеку всегда, так же, как и ожидающие хозяина слуги, если, конечно, они не хотят неприятностей от своего неожиданно вернувшегося господина. Как видно, духовная жизнь христианина предполагает поддержание постоянного духовного тонуса, без которого в Царстве не удержаться. Конечно, можно было бы сказать, что того же требует от своих адептов любая серьёзная духовная или аскетическая система. Иначе и быть не может: ведь речь идёт о духовном пути, на котором возможны всякие неожиданности.

К тому же, если не поддерживать духовный тонус, о движении вперёд придётся забыть: ведь каждый шаг на духовном пути предполагает усилие, так же, как и сама возможность удержаться на новом, достигнутом очередным усилием, рубеже: иначе, если человек духовно расслабится, он легко скатится вниз, к своему прежнему состоянию. Но для жизни Царства духовный тонус имеет особое значение: ведь в эпоху наступающего Царства каждый его обитатель неизбежно оказывается на границе двух миров, и, если не прилагать соответствующих усилий, можно легко выпасть из духовного пространства Царства, оказавшись целиком и полностью под властью того зла, в котором пребывает непреображённый мир.

Тогда ни о какой готовности к встрече с Воскресшим речи идти уже не может: ведь к ней нельзя подготовиться одномоментно, тут необходим духовный процесс, связанный с преображением человеческой природы, на который нам и отпущено время, отделяющее приход в мир Спасителя от Его грядущего возвращения во славе. И от того, как мы используем это время, зависит, какой будет встреча.

«Не бойся, малое стадо!» Мы приведем фрагмент выступления в общественной печати о. Георгия Чистякова, которое так и называлось: «Не бойся, малое стадо!» «Если анализировать Священное Писание на основании, как говорят лингвисты, «частотности» употребления того или иного слова, то мы обнаружим -- почти 370 раз в нем встречается призыв: «Не бойся!». Адресован он то к Аврааму, то к Иакову, то к Гедеону в Ветхом Завете, то к апостолам и женам-мироносицам в Евангелии. Этот призыв постоянен и настойчив. Бог не говорит: не бойтесь того или иного. Он обращается к нам предельно просто: не бойтесь. Никогда и ничего! Конечно, в нашей природе страх заложен изначально -- как и много чего другого. Но одни природные особенности надо развивать, а другие -- перерастать. Преодолевать. Бог адресуется именно к звериной нашей памяти: «Не бойся, малое стадо!» -- и даже еще резче: «Я посылаю вас овцами среди волков»» («Огонек», 1999). Здесь предельно точно и слитно все сказано. И нам трудно что-то добавлять. Но все-таки мы призовем вас вспомнить эти такие известные слова евангелиста: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви» (1 Ин 4:18). Для нас это парадоксально, у нас все как правило наоборот, чем больше мы любим, тем больше боимся за любимого, но это только начало любви. Ведь если Господь всеблаг, а конечной «станцией» будет состояние, когда «Бог все во всем», то чего же нам бояться? Только терпеть и ждать остается, терпеть и ждать – значит, верить. Но вот страшное предстоит нашим очам явно, а ангельский мир сокрыт. Как можно не бояться? Как можно не хотеть есть, не хотеть спать и так далее, это невозможно. И именно в силу этой невозможности это что-то предельно истинное. Нам хотелось процитировать сегодня замечательное стихотворение Юлия Шрейдера:

Все приму, все возьму, что ни дашь,
Что ни дашь, что Ты мне ни пошлешь.
Пусть исполнится дикая блажь,
Пусть окутает темная ложь.
Дай услышать Тебя среди лжи
И не спутать Твой голос с другим.
Помоги, укрепи, поддержи
Осторожным дыханьем Твоим.

«Пусть исполнится дикая блажь», как-то действительно страшно от этих слов. Но все-таки, как сказал еще один поэт «Нам не нужно этой темени бояться, а счастливыми не будем притворяться» (Окуджава).