Мысли вслух на Деян 4:23-31

Перед нами пример молитвы первых христиан. Как открыты их сердца Господу, как прямо взывают они к Своему Творцу. И это возможно, потому что сейчас они принадлежат Иисусу и идут за Ним, оставляя все нечистое в стороне. Нет стены греха, заслоняющей их от Его света. И нам Господь в нашем крещении Духом Святым дает возможность сломить эту стену с Его помощью, обрушив на нее всю радость и ликование Воскресения. Но, как бы то ни было, затем следует путь, и путь с препятствиями, потому что "враг не дремлет". Вот и апостолы, объединенные Одним и в одно, приносят Отцу происходящее вокруг, прося "всей смелости" говорить слово Божие. И они просят этого не несмотря на то, что Он обещал: "...не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас", - а именно благодаря этому. Так и нам Слово Божие дано для того, чтобы направлять нашу молитву и подкреплять веру в Его силу и милосердие.

Реакция и самих апостолов, и первохристианской Церкви на угрозы со стороны Синедриона показательна. Они не предпринимают никаких мер для собственной защиты. Они лишь отдают всю эту ситуацию в руки Божьи. Можно было бы, конечно, подумать, что они просто не могли больше ничего сделать. Но это было не совсем так. Конечно, угроза была серьёзной, но кое-что можно было бы попробовать изменить. Во всяком случае, можно было хотя бы попытаться обсудить хоть какой-нибудь план возможных действий.

Но никто ничего такого не делает. Ничего подобного даже в голову никому не приходит. Что это: легкомыслие? Отчаяние? Очевидно, нет: ни на легкомысленных, ни на отчаявшихся людей апостолы отнюдь не похожи. Дело, скорее всего, в другом: они понимают, что то, на что пытается нападать Синедрион, невозможно защитить человеческими средствами.

Да и не нуждается оно в такой защите. Будь христианство религией, его, конечно, можно было бы попробовать защитить каким-нибудь человеческими силами и средствами. Но речь ведь идёт не о религии, а о жизни. О жизни Царства. Царства, защищать которое человеческими силами и средствами мог бы попытаться лишь тот, кто вообще не представляет себе, что это такое. Царство в человеческой защите не нуждается. Иное дело люди, этой жизнью живущие: им свою жизнь порой приходится защищать. Но как можно защитить свою жизнь, если она, как и само Царство, по слову Спасителя, «не от мира сего»?

Очевидно, лишь одним способом: не мешать ему. Не мешать проявляться во всей полноте. А это значит — продолжать жить жизнью Царства настолько, насколько она открыта живущему в данный конкретный момент. Не обращая внимания на всё остальное. Понимая, что это во всяком случае и в любой ситуации главное дело христианина. И что оно тем более становится главным тогда, когда от христианина требуют, чтобы он этой жизни изменил. Отказался от неё — ради чего бы то ни было.

Вот тут лавирование и попытки найти компромисс обрекают на полное и безусловное поражение. Ведь Царство может войти в жизнь человека или безусловно, или никак. И если его присутствие в своей жизни человек обставляет каким-то условиями, компромиссами и прочим подобным, то Царства в жизни такого человека не будет. И Христос в его жизнь тоже не войдёт: зачем ставить человека, который стесняется твоей компании, в неловкое положение? Вот поэтому и не пытаются апостолы ничего предпринимать в ответ на угрозы Синедриона. Они только просят Бога войти в эту ситуацию и разрешить её так, как Он сочтёт наилучшим. Для Себя и для них.

Реакция иерусалимской христианской общины на конфликт апостолов с храмовой верхушкой очень интересна и показательна. Никто, как видно, не усомнился в том, что конфликт этот стал продолжением другого конфликта, конфликта Самого Спасителя с религиозными лидерами Синагоги и всё с той же храмовой верхушкой, приведшего Его на крест. Сбывалось то, о чём говорил им Иисус: их, Его последователей, будут гнать свои. Проще всего было бы интерпретировать этот конфликт как религиозный, как конфликт нарождающейся христианской религии с иудаизмом. Но при ближайшем рассмотрении картина несколько меняется.

Во-первых, конфликт случился по поводу вопроса о священных именах, точнее, о том, можно ли считать имя Иисуса священным, таким же, каким считалось, например, имя Яхве. Это вопрос духовной практики, духовной жизни, а не религии как таковой. На собственно религиозную жизнь то или иное его решение особого влияния оказать не могло, разве что христиане могли ввести в своей среде практику молитвенного призывания имени Иисуса.

Но в целом жизнь Синагоги это бы изменило мало и было бы заметно, скорее всего, лишь самим христианам. Не был этот конфликт религиозным и в другом смысле. Дело в том, что христиане вообще не стремились к созданию какой-то особой религиозной традиции, первое и второе (а возможно, и третье) поколение их в религиозном отношении вполне удовлетворял иудаизм. Синагоги у христиан, правда, были свои, но они практически не отличались от всех остальных.

Лишь хлебопреломление христиан отличалось от собственно иудейского: они всегда совершали его, призывая имя Иисуса. Первоначальное христианство вообще не было религией. Это было сообщество людей, стремящихся встретить Христа и обрести Царство. И с этим была связана суть конфликта между апостолами и храмовой верхушкой, которая отстаивала именно религию, традиционные религиозные институты, сама представляя главный из них. Речь шла о конфликте Царства и его жителей с религией, её установлениями и её институтами как таковыми, а не о конфликте двух религий.

И этот конфликт не завершился с разгромом в 70 г. Храма: ведь религиозные институты не исчезли вместе с ним. Наоборот: само христианство в своей истории породило множество христианских религий и религиозных институтов. Наверное, потому и остаются актуальными на все времена слова Спасителя о неизбежности гонений от своих: Царство ведь больше любой религии, и жители Царства всегда будут для людей, ограничивающих себя религиозными рамками, чужими среди своих.

Воистину свят Господь и Бог наш, Саваоф — Бог воинств! И велика сила Его, когда простирает Он руку Свою (см. Деян. 4:30)! Это выражение, которое использует автор , — «рука Божия» — было очень хорошо известно пророкам, мы встречаем его неоднократно в качестве описания силы Господней, которая наполняет тебя изнутри, ведет тебя и дает такое дерзновение, что страх и сомнения отступают. Переживание прикосновения «руки Божией» — это очень мощное переживание сошествия Духа Святого. Такое мощное, что даже дом, в котором собрались апостолы, сотрясается. Потому что сила Божия настолько велика, что, как скажет потом апостол Павел, «страшно впасть в руки Бога живого» (Евр. 10:31). Умершие слышат голос Его и воскресают. Он исцеляет и творит чудеса. По воле Божией и служители Его с силой и властью, исходящей от Него Самого, говорят Его же слово, творят такие же чудеса и исцеления, что и Он (см. Деян. 4:29-30). И не почему бы то ни было, а потому, что Он Сам их наполняет Собой (см. Деян. 4:31). Умом этого до конца не понять. И слава Богу.

Сегодняшнее чтение поднимает одну из важнейших в Библии тем — тему свидетельства. И первое, что бросается в глаза: подлинное свидетельство всегда есть свидетельство о факте, в данном случае — о факте совершённого апостолами исцеления (ст. 9 – 10). Именно факт становится неопровержимой основой свидетельства. Но он же становится и причиной беспокойства религиозных властей, которые видят угрозу не во мнениях или взглядах апостолов, а в самом факте (ст. 13 – 18). На первый взгляд, такое отношение к фактам выглядит как минимум странным, и странным прежде всего своей недобросовестностью: речь ведь в данном случае идёт не об объяснении происходящего, которое, как и всегда бывает в таких случаях, можно было бы объяснить по-разному, а именно о попытке замолчать сам факт, притом факт, уже известный, как минимум, всему городу. И всё же представители храмовой верхушки полны решимости запретить апостолам свидетельствовать о том, что уже известно всем. И неудивительно: ведь свидетельство о факте исцеления для них неотделимо от свидетельства о другом факте — о том, что казнённый по инициативе религиозных властей Иисус - действительно обещанный Богом Мессия, а Царство уже вошло в мир, преображая его (ст. 8 – 12). И апостолы не могут свидетельствовать иначе: ведь для них исцеление — всего лишь одно из проявлений Царства, так, что, говоря об одном, невозможно не упомянуть и о другом. Но именно об этом «другом» представители религиозной власти слышать не хотят. Конечно, отчасти такое нежелание связано с тем, что для храмового священства в евангельскую эпоху был характерен известный религиозный скептицизм: его представители, как правило, не верили ни в мессианскую перспективу, ни во всеобщее воскресение. Но были и другие, религиозно-политические соображения: проповедь апостолов была нежелательна ещё и потому, что она могла бы привести к рождению в народе нового движения, уже никак не подконтрольного Храму. Такое отношение было вполне естественным: для людей, не верящих в Царство, всякий разговор или тем более свидетельство о нём кажутся в лучшем случае опасным заблуждением, в худшем же — сознательным обманом, за которым, как им представляется, всегда стоят далеко идущие политические или религиозно-политические цели. Конфликт в данном случае был неизбежен, и сами апостолы, равно, впрочем, как и их единомышленники, прекрасно это понимали (ст. 23 – 30). Казалось бы, речь шла о власти религиозной, которой проповедь Царства не должна была бы быть страшна так, как могла она быть страшна власти светской. Но религия и Царство — далеко не одно и тоже, и Царство так же не вмещается в рамки религиозных институтов, как не вмещается оно в рамки светской власти. И неудивительно: ведь Царство, принимая и вмещая в себя мир, отторгает его ограниченность. Всякую. И светскую, и религиозную.

Апостолы не устрашились угроз Синедриона и молят Бога дать им смелость возвещать Благую Весть. Многие из них впоследствии умрут мученической смертью и станут примером для многих тысяч мучеников-христиан. Смелость, о которой они просят, не имеет никакого отношения к готовности совершить безрассудный поступок. Для апостолов Божья воля — гораздо реальнее и существеннее всех угроз противников Христа. Таким образом, христианская смелость напрямую связана с верой — полнотой жизни в воскресшем Господе Иисусе. Чем сильнее эта вера, тем очевиднее для человека, что никакие угрозы не могут сравниться для него с блаженством, счастьем, которое дает Христос. И наоборот, страх потерять жизнь, имущество, работу, дружбу, которым все мы в той или иной мере страдаем, ставит под вопрос реальность нашей веры...