Мысли вслух на Лк 5:12-16

Сегодняшний фрагмент об исцелении прокаженного дает нам удивительную и замечательную молитвенную формулу, которую сохранили все три синоптика: если Ты хочешь, можешь очистить меня. Именно таким должно быть наше молитвенное прошение. Мы должны просить у Бога только того, чего Он сам хочет. И это легко понять, но как трудно осуществить! Когда у нас есть какая-то особая нужда, то она заполоняет собою весь мир, и в уме только одно: Господи! ну избавь же, наконец, от этого или Боже! ну сделай так, чтобы это произошло. И если это действительно что-нибудь серьезное, то, как правило, у нас даже мысли не возникает, а не может ли быть так, что Богу наше желание неугодно, настолько для нас самих очевидно, что это именно то, что всем именно сейчас необходимо.

Рассматривая эту фразу прокаженного, понимаешь, что вообще-то она как-то режет слух. Хочется задать два вопроса. Во-первых, разве может Бог не хотеть, чтобы больной исцелился? А во-вторых, хочется спросить у него, а сам-то ты этого хочешь? Вроде бы ответы на эти вопросы очевидны. Конечно, Бог не может не хотеть, чтобы больные выздоравливали, и конечно, сами больные тоже хотят выздороветь. Но почему-то они возникают, делая текст каким-то странным. В этом особенность Слова Божия, там, где оно задевает наш слух, оно больше всего нас учит.

В эпизоде с исцелением прокажённого замечательнее всего диалог между Иисусом и исцелённым Им человеком. «Если хочешь, можешь меня очистить». — «Хочу, очистись». Как это понимать? Разве не исцеляемый приходит к Спасителю, ища у Него исцеления? С одной стороны, всё действительно так и есть.

Но прокажённый, как видно, оценивает своё состояние не только с точки зрения физического здоровья, но и с точки зрения своего духовного состояния, с точки зрения Торы, которая проказу определяет не только как болезнь, но и как состояние нечистоты. И, как видно, главное, что тревожит обратившегося к Иисусу человека, — как раз его нечистота. Конечно, нечистота, помимо прочего, препятствовала полноценной духовной и религиозной жизни: прокажённый, во всё время своей болезни остававшийся нечистым, не мог участвовать в жертвоприношении, не мог подойти к алтарю, а значит, не мог и освятиться. Но, вероятно, обратившийся к Иисусу человек осознал свою нечистоту не только в религиозном, но и в духовном аспекте.

Быть может, он через опыт собственной болезни понял то, что пытался донести до слушавших его людей Иоанн Креститель: к тому, чтобы войти в Царство, не готов никто, всем нужно обращение, очищение от своих грехов и новое освящение, освящение такой мерой, которая прежде была недостижима. И теперь этот осквернённый проказой человек понимал: избавиться от своей болезни и войти в Царство он сможет лишь в том случае, если ему откроет дверь таинственный Незнакомец, о Котором некоторые думают, что Он и есть обещанный Богом Мессия.

Если оно так, то нужно спросить Его: хочет ли он открыть дверь прокажённому? Хочет ли его очистить? И прокажённый, обращаясь к Иисусу, задаёт Ему главный вопрос: нужен ли я Тебе в Твоём Царстве? Хочешь ли Ты меня очистить? Неудивительно, что на вопрос, поставленный так, Иисус отвечает «да». Ведь Он пришёл для того, чтобы в Царство мог войти каждый, этого Царства ищущий. И другого ответа в такой ситуации быть просто не могло.

Очищая прокаженного, Иисус прикоснулся к нему, хотя и не обязан был этого делать, Он мог бы исцелить и не прикасаясь, например, одним словом. Прикоснувшись же, Он нарушил запрет, что распространяло на Него правила о ритуальной нечистоте, поэтому после того, как о прикосновении стало широко известно, Иисус был вынужден временно удалиться в пустынные места. Сам Он, конечно же, остался чист, но только ли власть над болезнью, только ли стремление показать, что Он выше запретов, двигали Им, когда Иисус прикасался к больному? Представьте только радость отверженного, к которому, должно быть, впервые за много лет кто-то прикоснулся, пробив брешь в невидимой, но непробиваемой стене между ним и окружающим миром! Но Иисус ломает барьеры, разделяющие нас и от Бога, и друг от друга. Ломает, принимая на Себя последствия существования барьеров. Его временный уход в пустынные места не был стол тяжким, как восхождение на Голгофу, тем не менее, за освобождение бывшего прокаженного от изоляции Он заплатил собственным одиночеством.

Но из других евангельских эпизодов мы знаем, что уединение Иисуса было для Него временем молитвы, и здесь сокрыта тайна Его единения с Отцом.

Евангелисты довольно часто отмечают одну закономерность в земном служении Спасителя: чем больше народу приходило к Нему за помощью или даже за чудом, тем чаще и интенсивнее Он молился, оставляя для этого всех и уходя в уединённые места. Как видно, нужда в молитве у Него возрастала по мере того, как росла интенсивность служения. Для чего, казалось бы, молиться Тому, Кто един со своим небесным Отцом, притом един с самого начала, с самого рождения в мир, с самого зачатия? Но, как видно, дело обстоит не так просто. Конечно, и Божья полнота, и единение с Отцом были присущи Иисусу с самого начала, Его человеческая воля всегда была едина с Божьей волей до полной нераздельности, так, что между ними не было разрыва, свойственного воле падшего человека.

Такой разрыв Спаситель пережил лишь однажды, на кресте, и для Него это была настоящая катастрофа, худшая, чем любые физические страдания: ведь Он никогда прежде не переживал разделения Своей человеческой воли с волей Своего Отца. Такой разрыв — всегда экзистенциальная катастрофа, но мы, падшие люди, настолько привыкли к ней, что уже не ощущаем аномальности такого состояния. Иисус же, в отличие от нас, переживает её предельно ярко и отчётливо. Но во всё остальное время такого разрыва Он не переживал и, казалось бы, не должен был нуждаться в молитве. Точнее, вся Его жизнь должна была быть непрерывной молитвой — так можно было бы подумать, размышляя над духовной жизнью Спасителя.

Но вот оказывается, что одного единения человеческой воли Иисуса с волей Его небесного Отца недостаточно. Оказывается, молитва Ему нужна не меньше, чем каждому из нас. И это неудивительно. В самом деле: духовная жизнь ведь предполагает не только бытие, но и осознание. Полнота духовной жизни человека определяется мерой осознания им собственного существования.

Притом существования на всех уровнях, а не только на каком-то одном или на нескольких. Полноту богообщения, близкую той, которая была нормой для Спасителя, в принципе может пережить каждый человек, и в истории человечества изредка, но встречались люди, в какой-то момент своей жизни готовые сказать «я и Отец одно».

Но для обычного человека, если ему и будет дано такое пережить, это будут лишь мгновения, а для Иисуса такое состояние было нормой жизни даже во время Его земного служения. Однако единство надо было осознать, надо было пережить его всей полнотой человеческой воли. И вот для этого Иисусу была необходима молитва, как и любому из нас.

И даже больше, чем любому из нас — ведь Он Человек не меньше, а больше любого из нас, Человек по-настоящему с большой буквы — в отличие от нас, до большой буквы по определению не дотягивающих. И Его осознание собственного существования в совершенном единении с Отцом было полнее осознания нашего богообщения любым из нас. А значит, и молитва Его была полнее и глубже, чем у любого из нас. Ведь это была молитва от полноты к полноте.

Сегодняшнее чтение заставляет нас задуматься о том, что такое готовность следовать за Иисусом. Начинается рассказ описанием чуда во время лова рыбы (ст. 2–7). Несомненно, Пётр, лодкой которого воспользовался Иисус, должен был слышать всё, что сказал Спаситель. Неизвестно, как он воспринял Его слова. Несомненно одно: доверие к Учителю у него было, иначе едва ли он позволил бы Иисусу воспользоваться своей лодкой (ст. 3), да и забрасывать сеть по совету Того, Кто, как должно было казаться Петру, ничего не смыслит в рыбной ловле, он, опытный рыбак, не стал бы (ст. 5).

Очевидно, уже тогда Пётр видел в Иисусе человека Божия. Но после чудесного улова он начинает смотреть на Иисуса иначе: он вдруг понял, что этот Учитель не просто говорит о Царстве, как говорили о нём другие, но может и явить силу Божию. Здесь дело шло уже не о словах, а о делах. И Пётр тут же ощущает эту близость Бога и Царства. Он не пытается ничего анализировать или оценивать, он не учёный раввин и не преподаватель Торы. Но он, несомненно, человек духовно чуткий, ощущающий не только близость силы Божией, которую несёт в Себе Иисус, но и собственную греховность.

В отличие от многих фарисеев, считавших себя вполне готовыми войти в Царство, Пётр оценивает себя более трезво и просит Иисуса удалиться (ст. 8). Он, очевидно, не боится Учителя, он лишь не хочет, чтобы Его святость соприкасалась с человеческой греховностью, ощущаемой Петром столь остро именно теперь, когда к нему приблизилось Царство. Но Иисус вовсе не собирается уходить, Он, наоборот, зовёт Петра за Собой, обещая сделать его «ловцами человеков» (ст. 10). Как видно, греховность сама по себе отнюдь не является препятствием к тому, чтобы следовать за Христом, и не просто следовать, но и быть служителем Царства, если только человек свою греховность осознаёт. Но такое осознание влечёт за собой вполне конкретное следствие: готовность оставить всё и следовать за Иисусом (ст. 11). Так апостолы и становятся апостолами: оставив всё и пойдя за Христом (ст. 9–11). И ничего странного здесь нет: ведь безгрешных людей в падшем мире не найти, и апостолы не были исключением.

Но осознание своего греха лишь ещё крепче привязывало их к Учителю: они понимали, что, если этот удивительный Человек, явивший им Царство, несмотря на их греховность, не отталкивает их, а зовёт за собой, делая к тому же служителями Царства, значит, Он знает, как быть с их греховной природой, как изменить и исцелить её. А кроме Него этого не знает никто: ведь никто никогда не предлагал им ничего подобного. Так Царство, входя в мир, преображает людей даже тогда, когда они лишь на пути к нему. Они идут за Тем, Кто принёс Царство в мир, доверяя Ему своё исцеление и очищение. Иначе чистым не стать и в Царство не войти. А Он делает идущих за Ним служителями Царства.

Ловля рыбы при свете дня, когда рыба прячется от солнца — безнадежное занятие, тем более, что опытный рыбак Симон ничего не поймал даже ночью. Но Иисус ловит Свою рыбу в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время. Вот и теперь Его главный улов — не на берегу, где толпы народа были готовы слушать Его притчи, а в небольшой лодке, где нашлись несколько человек, готовые оставить привычную жизнь и пойти за новым Учителем до конца. Если другие евангелисты делают акцент на том, что рыбаки, последовавшие за Иисусом, стали «ловцами людей» (Мк 1:17), то здесь, у Луки они прежде всего — сами пойманы при свете дня — пойманы Его светом, чудом Его личности. Ведь без этой «абсолютной плененности» образом Иисуса они не смогли бы ничего сделать для приближения Его Царства и провозвестия Его Евангелия.

Конечно, Апостолам крупно повезло. Они своими глазами видели чудесный лов рыбы и исцеления, и многие другие чудеса. Да и просто немного побыть рядом с Иисусом было достаточно, чтобы сердцем понять «Это Он» и упасть перед Ним ниц. А что остается нам? А нам остается не меньшее чудо: узнать Его в Евангелии; сердцем прозреть через десятки веков; прочитав коротенький рассказ о чудесном улове, вдруг осознать, что Он стоит рядом (пусть не в лодке, а просто в комнате), и тем самым оказаться к Нему, может быть, ближе, чем рыбаки из Галилеи.

Неожиданный обильный улов рыбы там, где его по всем признакам не могло быть, — одно из первых чудес Спасителя. Что это: доказательство? Свидетельство собственного мессианства? Но Иисус никогда не стремился ничего и никому доказать. Свидетельство — может быть. Но свидетельство чего? Божьей силы? Наверное, да: не случайно Пётр просит Иисуса отойти, оставить его. Он понимает: грешному человеку не стоит приближаться к Богу, это может кончиться осквернением святыни, профанированием того Божьего присутствия, которое и Петру, и другим казалось очевидной реальностью. Но Иисус, наоборот, зовёт Петра за собой.

Он знает: человек, осознающий свою ограниченность, смотрящий на себя трезво и реалистично, надёжнее самоуверенных энтузиастов духовной жизни. Чудесный улов действительно становится свидетельством. Но не только богоявления. Он становится свидетельством Царства, которое приблизилось. Дыхание которого может теперь прикоснуться к воде Генисаретского озера так, что даже рыба его почувствует.

Почувствует — и соберётся там, где обычно её не бывает. Ведь дыхание Царства привлекает не только людей — всё живое чувствует его присутствие. Но если так, если речь о Царстве, то и Петру нельзя поворачивать назад. Несмотря на свою греховность, на неготовность идти за Мессией. Тем более, что готовых всё равно нет: где же в падшем мире найти безгрешных людей? Но шаг вслед за Мессией — шаг в Его Царство. Туда, где царствует Он Сам.

И теперь уже Он Сам будет работать с теми, кто не готов жить жизнью Его Царства, но готов идти за Ним вопреки своей неготовности и своей греховности. Путь праведности ведь всегда был именно таким, даже до прихода Христа в мир: за Богом вопреки собственной греховности. Теперь иные возможности, иная, абсолютная полнота жизни с Богом. Но путь остался прежним, он и сегодня возможен для человека лишь вопреки его падшей природе. Не потому, разумеется, что она природа, а потому, что падшая. Так и пойдут за Ним все апостолы, из которых первым стал Пётр. До конца. До той полноты жизни Царства, без которой путь не имеет смысла.