Мысли вслух на Евр 7:15-28

Говоря об «отмене прежней заповеди», которую, впрочем, по смыслу соответствующего греческого слова правильнее было бы назвать «отказом», автор послания говорит, что такое случается по причине её «бессилия» (именно так в греческом тексте). Судя по контексту, речь в данном случае идёт не о том, что заповедь плоха, как таковая, что она недостаточна для решения поставленной Богом задачи, а о том, что она не является совершенным инструментом достижения поставленной цели: та Тора, которая действовала в дохристианские времена, как видно, не могла решить задачи полного освящения и преображения человека. Именно поэтому и потребовалось нечто большее, что могло войти в мир только со Христом. Но это большее не дополняло прежнюю Тору механически, не означало её роста, подобного тому, о котором можно говорить, к примеру, в случае надстройки дома, когда надстройка не предполагает изменения или переделки изначального строения. Ведь большим было не что иное, как то Царство, которое принёс в мир Спаситель. Оно, конечно, включает в себя всю полноту освящения, доступную человеку, по сравнению с которой любое прежнее освящение было лишь частичным и относительным. Но полнота эта не состоит из частей; доведение освящения до полноты означает полное преображение человеческой природы, это новое качество и новое состояние человека, а не продолжение прежних очистительных и освящающих ритуалов. И это новое качество, превосходя всё, что было дано человеку прежде, делает прежнее духовно неактуальным. Ведь в Царстве возможна лишь полнота, жизнь с избытком, и никак не меньше.

Продолжая разговор о Христе как о Первосвященнике, автор послания обращает внимание на то ключевое отличие, которое отличает Его от всякого первосвященника из левитского священства. Речь идёт о смерти, которая довлеет над каждым падшим человеком. И дело тут не только в том, что после падения всякий человек смертен.

Дело прежде всего в том, что смерть вообще определяет всю жизнь падшего человека. В обычном своём состоянии мы все живём, умирая, и начинаем умирать с самого момента своего зачатия, ещё до появления на свет. Смерть стала неотъемлемой частью нашей падшей жизни. Между тем, именно она и мешает человеку, да и мирозданию в целом, освятиться до конца.

Не случайно же яхвизм традиционно противопоставляет святости (не в смысле праведности, как нередко употребляем мы это слово сегодня, а в смысле освящённости) не грех даже, а скверну как то, что разрушает полноту и цельность творения, привнося в него смерть и не позволяя освятиться, став частью Царства до конца и в полноте.

Конечно, и грех тоже оскверняет, но он — лишь часть того зла, в котором лежит мир, часть, непосредственно связанная с духовной жизнью человека, с его духовным самоопределением. Чтобы освятиться в полноте самому и сделаться посредником в этом процессе для других, надо быть свободным от смерти, а значит, свободным от того зла, в котором лежит мир, включая человеческую греховность. Но такого первосвященника из левитов не могло быть по определению: безгрешных людей на земле нет, примеры живой Торы среди левитского священства неизвестны.

Приходилось прибегать к особым очистительным жертвоприношениям для священников: они, конечно, не избавляли от греха, но давали священнику возможность действовать, так сказать, «поверх» собственной греховной природы, не позволяя ей проявлять себя тогда, когда священник нёс своё служение. Но это была полумера: сам священник оставался прежним, и, стоило ему отойти от алтаря, вернувшись к обычной жизни, как грех вновь брал над ним власть. Именно поэтому после очистительных жертвоприношений Тора запрещает священникам уходить со двора Скинии (или, позже, с храмового двора) до окончания времени его служения, которое могло продолжаться от одного дня до нескольких недель.

Всё это время священник должен был жить при Скинии или при Храме. Но на практике такое положение дел означало, что священник оставался священником в полном смысле слова лишь некоторое время, пока служил: именно тогда Бог через его служение и с его участием освящал народ, а во всё остальное время священник ничем не отличался от всякого другого. Со Христом не так: Он Первосвященник всегда, вся Его жизнь есть процесс освящения Им Церкви как Своего тела, ведь грех над Ним власти не имеет, а значит, и смерти в Его жизни места нет. Однажды с ней соприкоснувшись, Иисус тут же побеждает её через воскресение. Такой Первосвященник может освятить Свой народ и весь мир в полноте, так, чтобы он стал частью Царства, как и было задумано Богом с самого начала.

Продолжая тему нового первосвященства и нового Первосвященника, автор послания вновь обращает внимание своих читателей на то, что этот новый Первосвященник отвечает Своему первосвященническому служению в полной мере, чего никак нельзя сказать о Его предшественниках, которые были обычными людьми. Конечно, и они соблюдали священническую Тору, и они очищались, и они освящались, становясь, в свою очередь, инструментом в руках Божиих для освящения народа. Но они по определению не могли стать совершенным инструментом, ведь для этого человек должен был стать живой Торой, а значит, полностью очиститься от греха, не только от того конкретного греха, от которого очищались через омовения и жертвоприношения, но и от греха, в новозаветных книгах называемого первородным. Разумеется, никто из людей ничего подобного сделать не мог, и лишь Сам Христос мог стать и действительно стал тем идеальным Первосвященником, Который оказался в состоянии очистить и освятить ищущих Царства настолько, чтобы оно оказалось им доступно (ст. 23 – 28).

Автор послания не случайно говорит об Иисусе Христе, что Он стал поручителем союза («завета»), превосходящего прежний, поручителем, на которого указал Сам Бог, как на гаранта этого нового союза (ст. 21 – 22). Здесь автор, несомненно, апеллирует к понятию нового, мессианского союза-завета, о котором впервые заговорил Иеремия (Иер. 31 : 31 – 33). Образ Мессии-Первосвященника восходит, по-видимому, именно к нему: ведь союз с Богом в сознании как яхвистов, так и иудеев был неотделим от культа, жертвоприношения, освящения, именно в них он осуществлялся прежде всего, притом осуществлялся так, что это непосредственно затрагивало каждого, кто принадлежал к народу Божию.

Неудивительно, что с новым союзом-заветом стали связывать и новое священство: ведь именно его качеством определяется мера освящения как отдельного человека, так и народа в целом. И автор послания остаётся верен этой традиции, он лишь привносит в неё то понимание Торы, которое было свойственно его учителю: для живущих в Царстве Тора перестаёт быть актуальной в своей прежней, регулятивной роли, вместе с тем продолжая оставаться духовной формой, вполне адекватной тому содержанию, которое составляет жизнь Царства. Священническая Тора как культовое законодательство для Царства не актуальна, в этом смысле Мессия-Первосвященник выше Торы; само же освящение остаётся основой жизни Царства, не переставая быть актуальным никогда, но теперь оно прямо связано с личностью Самого Спасителя, Который Сам стал живой Торой, вместив в Себя всю полноту Царства (ст. 28).

От темы священства автор послания переходит к теме Торы, но не той общей Торы, которая касается каждого, ищущего праведного пути, а Торы священнической, обращённой, в первую очередь, к тем, кому Бог предназначил священнослужение. Говоря о неполноте («несовершенстве») прежнего священства, он тем самым обосновывает необходимость появления нового, харизматического священства (ст. 11). А вместе с его появлением должна измениться и Тора (ст. 12), прежде всего, очевидно, Тора священническая. При этом, говоря о «перепоставлении» (в Синодальном переводе «перемена») священства, автор послания говорит и о трансформации священнической Торы, которая меняется не столько внешне, сколько внутренне, на уровне её понимания и осмысления, оставаясь при этом всё той же Торой. Здесь он остаётся верным учеником апостола Павла, следуя своему учителю в том, что касается общего понимания Торы: как и его учитель, автор послания исходит из того, что Тора сама по себе не может сделать человека совершенным, она может лишь указать направление, в котором нужно двигаться, но, чтобы достигнуть цели, необходима, по выражению автора, «лучшая надежда» (ст. 19).

И эту «лучшую надежду» он, как видно, связывает с новым, харизматическим священством. Главное отличие Мессии-Первосвященника от любого представителя левитского священства заключается в том, что левитский священник сам всего лишь человек, нуждающийся в освящении, к тому же человек грешный, нуждающийся ещё и в очищении, а значит, не могущий стать совершенным орудием освящения, не говоря уже о том, чтобы быть его источником; Мессия же несёт всю полноту божественной жизни в Себе Самом, так, что Он Сам становится и источником освящения, и его совершенным орудием (ст. 15 – 17). В самом деле, если конечной целью пути праведника является живая Тора как её воплощение, а освящение оказывается средством, без которого цели не достичь, то Тот, Кто стал живой Торой, а следовательно, достиг цели, очевидно, и средством, помогающим этой цели достичь, обладает в полноте, недоступной тому, кто ещё в пути. Поэтому быть совершенным Первосвященником может лишь Спаситель, ставший живой Торой и вместивший в Себя всю полноту Царства, а значит, и полноту Божию, которая освящает.

Переходя к теме Торы (Закона), автор послания рассуждает о ней так же, как и его учитель Павел. Он видит несколько уровней Торы: с одной стороны, Тору как законодательство, как юридический и моральный кодекс, а с другой — внутреннюю Тору как духовный стрежень и духовно-нравственный императив, определяющий отношения человека с Богом и всю его жизнь. Очевидно, на Христа автор послания смотрит так же, как и все христиане того времени — как на единственный в истории народа Божия пример живой Торы.

Продолжая мысль Павла о Торе и распространяя её на левитское священство, он говорит: как Тора сама по себе не делает человека совершенным, так и священство, существующее в рамках такой не доводящей до совершенства Торы, не может освятить народ во всей полноте. О том, что Тора, даже внутренняя, ещё не делает человека совершенным, что она не может качественно изменить природу человека и избавить его от власти греха, Павел в своих посланиях говорит много и часто. Но ведь священники-левиты — такие же грешные люди, никто из них не явил миру примеров живой Торы. А если так, значит, и освящение, которым Бог через их священнодействие освящал народ, не могло быть полным. Полнота Торы — это живая Тора, а живая Тора — это Сам Христос.

Во Христе происходит смена, или изменение, Торы, а значит, должно измениться и священство. Речь, разумеется, идёт не о том, чтобы на смену левитскому священству пришла какая-то другая священническая община или корпорация, которая бы его заменила. Речь о другом: о способе и полноте освящения народа, сообразной новому качеству его жизни. В самом деле: для жизни в Царстве, для пребывания в составе тела Христова христианин должен быть освящён во всей возможной для него полноте — так, как он никогда не освящался через яхвистские жертвоприношения потому, что ни один человек в падшем состоянии не может быть освящён до конца.

Но теперь, в процессе становления человека как живой Торы (а путь во Христе, путь уподобления Христу первыми поколениями христиан понимался именно как становление человека во Христе как живой Торы), он должен освящаться именно в полноте, поскольку она ему дана как тварному существу. А такое освящение возможно лишь в том духовном пространстве отношений Отца и Сына, где и пребывает Церковь. Там Первосвященником оказывается уже Сам Христос, и полнота освящения тоже оказывается соответствующей.