Мысли вслух на Евр 11:1-19

Говоря о верности Богу («вере»), автор послания называет её «основанием того, на что надеемся, и уверенностью в вещах невидимых» (ст. 1; в Синодальном переводе «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом»). Такое определение верности предполагает не только доверие к Богу, но и определённую активность человека в контексте отношений, связывающих его с Богом. Автор послания приводит примеры подобного рода отношений, которые он находит в ветхозаветных книгах (ст. 2 – 5, 7 – 12). Все их объединяет то отношение к Богу, которое он называет «верностью» (соответствующее греческое слово означает, прежде всего, «верность», хотя может быть переведено и как «вера») и без которого приходящий к Богу не может стать достойным Его (ст. 6; в Синодальном переводе «угодить Богу»). Продолжая свою мысль, автор послания справедливо замечает, что, приходя к Богу, важно не только верить в то, что Он есть, но и в то, что Он награждает ищущих воли Божией, а здесь уже необходима не только вера в бытие Божие, но и доверие к Нему, немыслимое без личных с Ним отношений. Только такие отношения могут дать верным и прочную основу для надежды, о которой напоминает своим единоверцам автор послания, и уверенность в том, что ещё не наступило, но непременно наступит потому, что Бог это обещал.

Конечно, никакие дела и поступки сами по себе не могут сделать человека достойным Бога в том смысле, в каком человек может стать достойным человеческой награды. Говоря о наградах ищущим Бога и о тех, кто их заслуживает, автор послания имеет в виду прежде всего именно факт доверия к Богу, которое и придаёт смысл всему, что делается во исполнение воли Божией. Все приводимые им примеры являются тому яркими свидетельствами: ведь ни Авель, ни Ной, ни Авраам со всем, что они сделали, непредставимы без полного и безусловного доверия к Богу, Который им открывался и Которого они знали. Подобно своему учителю, автор послания понимает, что праведник становится праведником лишь благодаря доверительным отношениям с Богом, а его дела суть лишь внешнее выражение этих отношений. Таким был путь древних праведников, таков и путь ищущих Царства теперь, когда в мир пришёл Тот, Кто открыл его каждому ищущему, готовому довериться и пойти за Ним.

Павел называет веру тем, что, прежде оставаясь невидимым, теперь обнаруживает себя. Конечно, если бы под верой он понимал некую богословскую концепцию или хотя бы просто мировоззрение, фраза эта звучала бы загадочно. Но, судя по контексту, под верой автор послания понимает, прежде всего, безусловную верность Богу и раз заключённому с Ним союзу. При таком понимании веры многое становится понятнее. Конечно, если бы мы основывали наши надежды только на чём-то человеческом, будь то даже глубокая вера, эти надежды всё же висели бы в воздухе: ведь от нашей веры, даже самой глубокой, ход истории едва ли изменился бы кардинальным образом, а Царство к нам не приблизилось бы ни на йоту. Иное дело верность отношениям с Тем, от Кого зависит и земная история, и Царство. Такая верность действительно становится залогом того, что всё, обещанное нам Богом, всё, на что мы надеемся с Его слов, действительно станет когда-нибудь реальностью нашей жизни. И не просто станет в будущем, а уже становится: ведь верность Богу означает и участие в осуществлении Его планов, тех самых планов, с которыми и связаны данные Им обещания. Наша верность становится Его орудием, и тогда оказывается, что невидимые прежде замыслы Бога осуществляются и становятся видимыми, в том числе, и благодаря нашей верности. А нам эта верность открывает дорогу в Царство, становясь залогом осуществления нашей главной надежды.

Веру мы сегодня понимаем очень по-разному. Чаще всего речь идёт о твёрдой уверенности в истинности чего-то, будь то теория, концепция, взгляды или убеждения. Даже вера в Бога сегодня для многих искренне религиозных людей сводится к уверенности в том, что Бог есть, и в том, что Он именно таков, каким Его описывают священные книги соответствующей религии. Между тем, автор послания говорит о другом.

Он говорит об осуществлении того, чего мы ожидаем соответственно нашей вере, и о доказательстве существования невидимых вещей («уверенности в невидимом», как передаёт это Синодальный перевод). Получается, что вера начинается с некоторой уверенности, притом уверенности, основанной на опыте (соответствующее греческое слово буквально означает «доказательство», нечто такое, в существовании чего можно убедиться именно опытным путём). Оно, впрочем, и неудивительно: ведь настоящая вера, предполагающая реальное богообщение, без опыта невозможна.

Конечно, тут не менее важно доверие и к Богу, и к самому себе — разумеется, к себе настоящему, к своему сердцу, которое и становится духовным органом, делающим реальное богообщение возможным. Но доверие открывает именно возможность реального, опытно переживаемого общения с Богом, который так же реально и ощутимо входит в жизнь человека, обновляя её. А обновление жизни меняет её и внутренне, и внешне, нередко достаточно кардинально, как видно из приводимых автором послания примеров.

Однако все такие перемены — процесс богочеловеческий, они невозможны без активного и осознанного участия в них ведомого Богом человека. Так и происходит то осуществление ожидаемого, о котором говорит автор. Вера теперь оказывается уже не только убеждениями или уверенностью в бытии Божьем, она становится, с одной стороны, процессом, а с другой — духовным путём. Процессом, связанным с осуществлением Божьих планов, и путём духовного становления, который проходит участвующий в Божьих планах человек. Вот этот процесс и этот путь и есть подлинная вера — та самая, которая ведёт к спасению.

В сегодняшнем чтении апостол Павел предлагает очень интересную трактовку поведения Авраама. Может быть для нас, выросших в христианской культуре, совершенно очевидно, что если уж мы верим в Бога — то верим и в воскресение мёртвых. Однако даже во времена Павла это было отнюдь не очевидно. Тем более неочевидно это было во времена Авраама. Строго говоря, у Авраама не было особых оснований верить в воскресение. Ведь для человека того времени и культуры бессмертие обреталось именно в детях, другого продолжения жизни Авраам предположить не мог. Но Павел говорит, что Авраам настолько доверял Богу, обещавшему, что Исаак будет отцом великого народа, что ни секуды не сомневался — обетование будет выполнено, даже если Исаак будет принесён в жертву. Как это может быть? Да разве важно, как? Авраам не думает, как это будет, он просто принимает как факт, что Божии слова не могут противоречить друг другу — а значит, как-то это совместится... И вот это доверие вменяется в праведность.

Что есть вера Патриархов и что есть наша вера в сравнении с ней? Но, может быть, мы просто не совсем правильно понимаем, что есть вера? Нам кажется, вера, особенно вера патриархов, это нечто незыблемое, некоторый покой их великим душам, который дает им творить их великие дела. Но всмотримся повнимательнее в то, что говорит нам сегодня Апостол: «…говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле; ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества». В этих словах напротив, некоторая неуспокоенность, в них поиск. А по логике нашего языка – это что-то противоположное вере. Поиск скорее ассоциируется с сомнением, а не с верой. У нас даже есть такие выражения «утвердившийся в вере», «твердая вера». И хотя в первом слове корень «твердь», а не «вер», вот эта созвучность нас помимо сознания формирует. Но на самом деле, вера наших отцов и была в том, чтобы ни на чем земном не успокаивать свою мысль и вообще ни на чем ее не успокаивать. Потому что «если бы они в мыслях имели то отечество, из которого вышли, то имели бы время возвратиться». Если мы имеем нечто оформленное в мыслях, не обязательно это именно что-то сугубо определенное, конкретное и материальное, даже просто идейное оно притягивает к себе наши действия, и мы находим время это реализовать, а вера она в другом. Вера – это всегда стремиться, это динамика, это порыв, а порой и блуждание, но блуждание не бессмысленное, а с упованием на Него. И вот само это упование должно быть нашей твердыней. Как только мы перестаем уповать, мы отрезаем себя от лозы и засыхаем. Мы перекрываем себе кислород благодати. И поэтому сомнения должны быть. Но это должны быть сомнения не в Боге, а в нашем о Нем представлении, вот это маленькое уточнение всегда забывают, когда говорят о сомнениях в вере. Непоколебимым должно быть только одно: Тот, кто сотворил меня любит меня, потому что: «Ты любишь все существующее, и ничем не гнушаешься, что сотворил, ибо не создал бы, если бы что ненавидел» (Прем 11:25). В чем тут сомневаться, то что я есть и значит кто-то захотел, чтобы я был – это очевидно. То, что Он творил ответственно, а не подобно детской забаве тоже понятно: раз такой сложный мир стоит и так в нем все прекрасно – не может его Творец быть безответственным. Значит, любит. Вот и все. Вот и вся вера. А сомнения в догматах, в людях, даже облеченных саном, в устройстве церковном… но так все это и есть то блуждание, о котором говорит нам сегодня Апостол, говоря о потомках патриарха Авраама и его жены Сарры. И не будем слишком привязываться к земному, ведь «они стремились к лучшему, то есть к небесному; посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом: ибо Он приготовил им город».

Павел говорит, что всякая вера связана с Царством, с его жизнью, с перспективой участия в этой жизни. Иначе она бессмысленна. Чуть выше он называет веру «осуществлением ожидаемого и уверенностью в невидимом». Уверенностью не абстрактной, не теоретической, а опытной, когда невидимое открывается человеку в процессе богообщения как нечто совершенно реальное.

Но в таком случае становится очевидно, что речь идёт о разных пластах реальности, которая сама по себе многопланова. Если иметь в виду тот план, с которым обычно имеет дело падший человек, то здесь всё перечисленное автором как дела веры вполне бессмысленно.

На этом уровне реальности целесообразнее действовать скорее образом, прямо противоположным тому, который избирали для себя люди веры. А действовать так, как действовали они, можно лишь на уровне Царства, которое, казалось бы, во времена не только Авраама, но и Моисея или Давида было ещё впереди. Но, говоря о Царстве, что оно было ещё впереди, что его время ещё не наступило, важно учитывать, что речь вновь идёт о реальности, открытой падшему человеку, а не о реальности Царства. Для Бога ведь мир остаётся Его Царством всегда, он был таким с самого начала, уже в первый день творения, когда свет Божьего присутствия пронизывал всё мироздание так, что тьме в нём места не было вовсе.

Это потом, когда в мире появилась противостоящая Богу воля, которой Бог сохранил свободу и право противостоять Ему, творение раздвоилось, утратив цельность. И только в отделённой от Бога и от полноты Божьего мира части творения и существует мирок падшего человека, откуда Божий престол не виден и где Царство поэтому оказывается не настоящим, а неопределённым во времени и в пространстве будущим.

Но людям веры, когда они вверяли себя Богу, открывался тот большой Божий мир, который Царством оставался всегда. И они жили в этом Царстве — не абсолютно, конечно, а с ограничениями, обусловленными не преображённой ещё падшей человеческой природой, — но всё же жили, приобщались его жизни постольку, поскольку она проникала в мирок, отделённый от Бога злой волей падших людей и падших духов. Реальность Царства и была для них той реальностью, которая определяла их жизнь и их выбор. Выбор, который не мог быть другим: ведь тогда они навсегда потеряли бы ту жизнь Царства, которую приоткрыл им Бог, позвавший их за Собой.

Продолжая разговор о верности и о доверии к Богу, автор послания говорит о праведниках древности, что они умерли, не получив обещанного, что, однако, не доводило их до отчаяния и не заставляло изменить раз данным обещаниям или раз заключённому с Богом союзу-завету: они не оставляли надежды на Царство, наступления которого ожидали (ст. 13 – 14). А выражалась эта надежда и верность, прежде всего, в том, что никто из них никогда не думал о возможности повернуть назад и возвратиться к той прежней жизни, которую они оставили, поверив открывшемуся им Богу и пойдя за Ним (ст. 15 – 16). Автор послания приводит многочисленные примеры такой верности, хорошо известные каждому читателю ветхозаветных книг (ст. 17 – 31). Эти напоминания, разумеется, не были случайными: праведники древности должны были стать примерами верности и надежды на Царство для современников автора послания, многим из которых, по-видимому, такие качества были свойственны далеко не в той же мере, как их великим духовным предшественникам.

Кризис, переживаемый церковными общинами после катастрофы 70 г., был в первую очередь кризисом духовным: многие из ожидавших скорого торжества Царства разочаровались в своих ожиданиях, а вместе с тем — и в мессианизме как таковом, обратившись, вероятно, к традиционному иудейскому образу жизни, как к своего рода религиозному убежищу, в котором можно было бы пережить внутренний кризис и крах несбывшихся надежд. Некоторые признаки такого кризиса появились ещё при жизни Павла, когда стали умирать представители первого поколения христиан, которые, как и их единоверцы, были уверены, что Спаситель вернётся, а Царство восторжествует ещё при их жизни, но после 70 г. он, можно думать, резко усилился. И автор послания приводит примеры тех, кто верил в наступление Царства даже тогда, когда до его наступления оставались ещё столетия, верили, зная совершенно точно, что им самим его увидеть не придётся, и надеялись на то, что и они не останутся в стороне от его торжества, даже несмотря на то, что никаких точных представлений о воскресении мёртвых, так же, как и о своей собственной посмертной участи, у них не было, а значит, не было и никаких гарантий того, что сами они станут участниками этого торжества. И если при всём том древние праведники не отчаивались, то как было терять надежду тем, кому Царство было не только обещано, но кто уже к нему приобщился, терять лишь потому, что обещанное Спасителем торжество оказывалось не таким близким, каким оно казалось ожидавшим?