Мысли вслух на Мк 11:11-23

При чтении евангельского рассказа у многих возникает вопрос: за что же всё-таки Иисус так несправедливо обошёлся с бедным деревом? В конце концов, ведь не кто иной, как сам Бог установил те самые законы природы, в соответствии с которыми каждое дерево приносит плоды в свой срок. Так было, есть и будет, так должно быть. Но бывают, наверное, и исключения из существующего порядка вещей. Собственно, такие исключения и называются чудом. Царство, входящее в мир, — чудо по определению. Поэтому чудо повсюду сопровождает Спасителя — ведь это Он принёс Царство в мир. Но что, если Он рядом, а чуда не происходит? Возможно ли такое? Конечно, возможно, и даже бывало нередко, ведь не все, встречавшиеся с Иисусом, становились свидетелями или участниками чудесных событий. Мимо Царства можно пройти, не заметив его, по крайней мере, до тех пор, пока оно ещё не раскрылось во всей полноте, до конца преобразив наш мир. Но пройти мимо Царства означает потерять ту полноту жизни, которая в нём заключена. Поэтому, наверное, и засохла смоковница: она не стала частью Царства, и теперь мы вряд ли сможем ответить на вопрос, почему так случилось. Зато на примере смоковницы мы можем понять, что ждёт нас, если мы, как она, останемся к жизни Царства непричастными. Пример суровый, но духовно полезный.

В сегодняшнем чтении из Евангелия от Марка мы видим, как Господь Иисус связывает воедино три основные составляющие духовной жизни человека: веру, молитву и милосердие. Отвечая на замечание Петра о том, что засохла проклятая Им смоковница, Господь говорит о вере, которая может переставлять горы. Не то, чтобы нам следовало заниматься перестановкой гор с места на место: пусть уж стоят там, где поставил их Вседержитель. Господь хочет, чтобы ученики и мы увидели и запомнили, что именно вера является основной силой, которой мы участвуем в Божьем творении. Не знания и творческий разум, не способность постигать и понимать, не воля и даже не способность различать добро и зло, — хотя все перечисленное совершенно необходимо, — а именно вера. Ведь только она делает нас способными жить и действовать не слабыми человеческими силами, а силой Вышнего.

Господь уточняет, что под верой Он имеет в виду не твердую уверенность в существовании Бога, а доверие Небесному Отцу. Апостол говорит, что вера без дел мертва. Так вот, первым и наиглавнейшим делом, в котором выражается наше доверие Богу, является то, что мы обращаемся к Богу с молитвой, доверяя, что получим просимое. Но для общения с Богом нам необходимо пребывать в истине. И поэтому Господь далее говорит ученикам о прощении, потому что дар веры реализуется, если мы просим у Христа прощения наших грехов и прощаем сами, если мы ищем милости Небесного Отца и милуем ближних. В сущности, вся жизнь духа происходит в этих трех измерениях: доверие, молитва и милость.

Евангельское повествование отнюдь не случайно соединяет рассказы о проклятии смоковницы и очищении храма. В обоих случаях Господь Иисус совершает пророческие знамения, то есть действия, в которых является ученикам некоторая важная часть откровения. Совершая такие действия, Господь прямо связывает Свое служение с проповедью пророков. В обоих случаях сходным оказывается и смысл знамений.

Смоковница, засохшая из-за того, что не дала плода Создателю мира, как объясняет ученикам Сам Христос, есть знамение о вере. Господь говорит, что именно вера даст ученикам власть творить чудеса на земле. Но есть и другой аспект. В Евангелии от Иоанна мы читаем слова Христа, сказанные в прощальной беседе на Тайной вечери, что всякую ветвь, не приносящую плода, срубают и бросают в огонь. Снова мы видим, что все, что не приносит Богу желаемого Им плода, неуместно в Его творении и потому обречено.

Знамение, совершаемое Христом в Иерусалимском Храме, в первую очередь соотносится с пророчеством паслма «Ревность по доме Твоем снедает Меня» (Пс. 68:10) и знамением пророка Иеремиии (Иер. 17:19-27) во вратах Иерусалима. Но, кроме того, смысл этого знамения совпадает с предыдущим: Дом Божий неуместен, если он не является домом молитвы. Именно так понимают Христа книжники и первосвященники, и именно потому ополчаются на Него.

Евангельский рассказ-притча об истории с засохшей смоковницей начинается с упоминания о том, что Иисус, выйдя из Вифании, почувствовал голод. В этом, разумеется, нет ничего удивительного: человеческая природа есть человеческая природа, она требует своего. Но в жизни Мессии всё было не так просто, даже если говорить о Его земном пути. Богочеловек владеет Своей человеческой природой абсолютно, для Него в принципе исключена ситуация, когда Он поддаётся Своей человеческой природе по слабости.

Голод и жажда в этом случае — не вынужденная необходимость, а следствие осознанного выбора. Подходя к смоковнице, Иисус предлагает ей утолить Свой голод. На первый взгляд это может показаться странным. Но ведь Он Сам говорил, что всякое участие в Его жизни делает участвующего частью того Царства, которое Он принёс в мир. Если это верно относительно людей, то, можно думать, верно и относительно всего остального творения. Конечно, участие в каждом случае будет разным, но сути дела это не меняет.

Дать свои плоды Мессии для смоковницы — такой же шанс на участие в жизни Царства, как для человека — принять Мессию в своём доме. Конечно, дерево — не человек, оно не может осмыслить ситуацию по-человечески и по-человечески же сделать выбор или принять решение. Дерево ограничено теми природными законами, которые установлены для него Богом. Но иногда эти законы могут работать иначе. Например, тогда, когда рядом Царство. А могут и не работать — это зависит от многих причин. Но если они не работают иначе, значит, Царство проходит мимо. Со всеми вытекающими последствиями.

Хотя слова о смоковнице и ее засыхание кажутся более-менее понятными, однако остается неясным, как связаны с этим речения о низвержении гор и силе веры. И действительно, ну не призывал же Иисус совершать при помощи веры всевозможные магические фокусы с природой.

Случай со смоковницей это, несомненно, символическое действие, которое должно было показать, до какого печального состояния довел себя Израиль и, в особенности, его руководители. По мнению Иисуса, избранный народ по большей части не выполнял возложенной на него миссии быть свидетелем божественного присутствия в мире. Тот же смысл, скорее всего, вкладывается и в слова о перенесении «этой горы», то есть Храмовой горы, в море. Здесь, конечно же, иносказание. У последователей Иисуса появляется отныне способность «двигать гору» сложнейших обстоятельств существования как всего человечества, так и каждого отдельного человека, то есть постигать божественные замыслы относительно того, что происходит и в окружающем мире и в глубинах твоей собственной души. Видимо, изначально смысл слов о низвержении Храмовой горы (в связи со словами о смоковнице) состоял в том, чтобы объяснить провиденциальность разрушения Иерусалима и катастрофы еврейского народа, не прислушавшегося к предупреждениям и обличениям своего Мессии. Теперь же это можно понимать, как постоянное напоминание о хрупкости и тщетности всех человеческих усилий «законсервировать» и «приручить» Бога для достижения чисто земных интересов и целей – неважно, личных или общечеловеческих.

Что же касается беспрекословного исполнения просьб и молитв верующего со стороны Бога, то здесь, видимо, главное не упускать из вида выражение «вера Божья». Его можно перевести и как «вера в Бога», и как «верность Бога», и даже как «верность самого Бога». Независимо от выбранного варианта, суть наставления Иисуса понятна – подлинная молитва, обращенность к Богу это действия, слова или неподвижное безмолвие во Святом Духе. А такая установка и состояние делает совершенно невозможным для христианина совершать что-либо без Бога и не так, как совершает это Бог…

Конечно, Иисус не призывает нас сбрасывать горы в море. Более того, если в нас действительно будет Божия вера, то есть доверие Богу, сотворившему море и горы, то мы и не будем эти горы двигать! О чем же Он говорит?

Скорее всего, Он использует это описание — горы, ввергающейся в море, — как образ того, что абсолютно невозможно сделать человеческими силами, но возможно совершить Богу. И тем самым Иисус еще раз говорит о подлинной вере — «уверенности в невидимом» (Евр 11:1), — соединяющей человека с Богом так, что в жизни человека начинают происходить чудеса, проявления действия силы Божией.

Противостоит такой вере сомнение. Сомнение может быть очень простым: а может ли Бог сделать то, о чем я прошу? Это сомнение преодолеть, наверное, проще всего. Но есть более тонкие сомнения. Например: а слушает ли Бог мою молитву? Здесь нам нужен внутренний образ Бога не просто всемогущего, но любящего. А вот сомнение еще хлеще: а достаточно ли у меня веры, чтобы то, о чем я прошу, сбылось? Такое сомнение — вход в порочный круг, замкнутый на себе самом, отделяющий нас от Бога. Его можно разорвать только волевым усилием — отбросить мысли о себе и обратиться к Богу, и это очень трудно для нас, затвердевших в эгоизме.

Притча о смоковнице у многих читателей вызывает недоумение: почему, в самом деле, она должна была засохнуть — ведь время плодоносить ей ещё не пришло? При этом обычно историю с засохшей смоковницей не связывают с тем очищением Храма, рассказ о котором она обрамляет. Между тем оба рассказа представляют собой единое целое — а ключом к ним становятся слова Спасителя о вере, которая движет горами. Что такое здесь вера? Уверенность в существовании Бога? Безусловно, но это лишь фундамент. Доверие?

Да, конечно: без доверия к Богу ни о какой духовной жизни говорить вообще невозможно. Однако и то, и другое — лишь предварительные условия того действия, которое называется верой. Само же действие связано с осознанием Царства как несомненной и безусловной реальности, присутствующей здесь и теперь.

Если бы в данном случае была уместна какая-нибудь техническая терминология, точнее всего было бы говорить о «переключении» человека на восприятие той реальности, которая называется Царством и которая всегда в нём присутствует. Это почти невозможно сделать самому, или, точнее, почти невозможно удержаться в том состоянии, которое называется Царством, но с помощью Иисуса возможно всё. Как у Петра, для которого Царство остаётся реальностью до тех пор, пока он смотрит на Иисуса.

Притом реальностью не только чисто внутренней — начиная воспринимать её внутри себя, мы очень скоро научаемся воспринимать Царство и вовне. Вот тогда-то и становится возможным всё перечисленное, включая движущиеся горы. Оно и неудивительно: ведь природа в Царстве абсолютно послушна человеку. Так и смоковница: она засохла не потому, что не принесла плода, и не в наказание за непочтительность к Мессии, а потому, что не стала частью Царства.

Оказалась для него бесполезной там и тогда, где и когда от неё ожидали плода. Соприкосновение с Царством ведь никогда не проходит без последствий — тот, кто не обретает предложенную полноту жизни, вполне может потерять и ту малую её часть, которую имеет. Вопрос лишь в том, произойдёт ли это так же быстро, как со смоковницей. А самая верная дорога к тому, чтобы не войти в Царство — торговля в Храме.

Во всех смыслах этого выражения, от буквального до самого символического из всех возможных. Не потому, что деньги человеку не нужны — пока мы имеем отношение к миру сему, в каком-то количестве они нам будут необходимы, а потому, что им не место в Царстве. Можно и нужно поблагодарить Бога за удачную сделку, если торговля — наша профессия, но нельзя, чтобы сделкой становилась наша благодарность. Иначе — Царство от нас закрывается. Со всеми вытекающими последствиями.

Те, кто пришел торговать в храм, не собирались его осквернять. Это были вполне благочестивые люди, выставившие на продажу то, что было необходимо паломникам для совершения обрядов. Превращение дома Бога в бандитский притон происходило незаметно, вопреки сознательной воле собравшихся, по мере того, как повседневные практические заботы, как пыль, накапливались и закрывали то, во имя чего существует храм.
Когда мы приходим к Богу со своими повседневными нуждами, мы не совершаем греха, ведь и Он Сам предложил нам просить о них. Но, приходя в храм только с практическими нуждами, забывая о бескорыстии отношений с Богом, мы рискуем превратиться в тех же «практичных людей», которые сделали храм местом торговых сделок.

История с засохшей по слову Спасителя смоковницей — наглядная демонстрация того, что такое духовная сила и откуда она берётся. Может показаться, что приговор несправедлив — ведь плодам было ещё не время, и некоторые евангелисты даже специально это отмечают. По законам падшего мира так оно и есть — но ведь вместе со Христом к смоковнице приближается вся полнота Царства, его силы, его любви, его жизни. Человек свободен в выборе, но о дереве такого не скажешь: оно или становится частью Царства, а в Царстве деревья, по свидетельству пророка, плодоносят круглый год без перерыва, или погибает, умирает, лишившись жизни, которую не приняло. Почему такое возможно вообще — вопрос, пока остающийся без ответа, одна из печальных тайн падшего мира, лежащего во зле.

Быть может, дело в том, чтобы уметь пребывать целиком и полностью в настоящем моменте, в том «здесь и теперь», где только и возможно соприкосновение текущего в данном измерении времени с полнотой времён Царства и с вечностью Божьей. Между тем падший мир постоянно в известном смысле отстаёт сам от себя, от своего бытия, от динамики собственного существования. Самым известным проявлением этого отставания является энтропия — она-то и не позволяет падшему миру существовать в такт с тем временем, которое Бог для него определил.

Проявление энтропии в конкретной точке мироздания может поставить эту точку вне того духовного воздействия, которое оказывается на неё в Божьем времени — и тогда она оказывается вне Божьего мира. То же самое может произойти и с человеком, если он выпадает из Божьего настоящего, позволяя духовной энтропии овладеть своим сердцем и своей душой. Выпадение из Божьей динамики всегда начинается с утраты доверия к Богу, а затем оно неизбежно влечёт за собой погружение духовного «я» человека в собственную психику, и прежде всего в старые психические раны, травмы и обиды, обычно мешающие, между прочим, и простить эти самые обиды обидевшему.

На уровне же общественном духовная энтропия проявляется, в частности, в том торжестве формы над духовным смыслом, обычая над содержанием духовной жизни, с которым борется Иисус, выгоняя из Храма торговцев. Им там было, конечно, не место, и Тора запрещает торговлю на храмовом дворе, но сложившийся обычай оказывается сильнее даже предписаний Торы, особенно когда к нему привыкают и он становится частью традиции. Вот против этой традиции с маленькой буквы и выступает Иисус — Он ведь понимает, где духовные корни такого рода нарушений и что означает торжество такой традиции в духовной жизни общины.

Почему Иисус иссушил смоковницу всего лишь за отсутствие смокв, которых она, к тому же, и не могла еще иметь? Понять это можно только как притчу в действии, которую Господь показал своим ученикам. Дело в том, что еще в Ветхом Завете смоковница была образом Израиля (см., например, Иер. 24:1-6). Кроме того, подобного рода притчи неоднократно разыгрывались пророками (Иер. 27:1 и слл., Иез. 4:1 и слл.). Поступая по примеру пророков, Иисус под образом смоковницы произнес суд над Израилем, не приносящим плода. Но ученики увидели в этом событии всего лишь внешний факт. Иисус не стал на этот раз объяснять смысл притчи: Он говорил о вере, которая приносит плоды, ведь засохшая смоковница — это также классический образ духовно бесплодной души. Такая душа, как смоковница, зеленеет, покрывается листвой, т.е. имеет видимость жизни, но не имеет жизненной силы, жизненных соков (ср. Лк. 13:4-9). История со смоковницей напрямую связана со следующим эпизодом — изгнанием торгующих из храма. Как внешнее событие, он был обличением злоупотреблений и свидетельством мессианской власти Иисуса. Но, вместе с тем, это еще одна притча в действии: Иисус не уничтожает храм, подобно смоковнице, а всего лишь очищает, тем самым давая понять, что храм, как олицетворение Ветхого Завета, имеет непреходящее значение. И, наконец, в последнем эпизоде Иисус в обыкновенном диспуте показывает, кому действительно в этом мире принадлежит реальная власть — власть, полученная от Отца. Как часто многим вождям народов приходится поступать против совести, говорить не то, что думают, а то, что выгодно сказать. Быть, а не казаться — вот тот путь, который Христос предлагает всем нам, напоминая о вере, которая способна превратить нашу человеческую немощь в плодоносную смоковницу.

Сегодняшнее чтение посвящено нескольким, на первый взгляд, никак не связанным между собой, темам. Но так кажется лишь на первый взгляд; при более внимательном прочтении связь между ними заметить нетрудно. Своеобразной рамкой рассказа становится притча о смоковнице, засохшей по слову Иисуса за то, что она не принесла плода тогда, когда её плоды понадобились Спасителю. При этом в тексте прямо сказано, что плодов на дереве не было потому, что время этих плодов ещё не пришло (ст.13). А позже образ засохшего дерева становится поводом для беседы Иисуса с учениками о том, что такое настоящая вера (ст.21–26). И из этой беседы становится очевидно, что настоящая вера проявляется вовсе не в том, чтобы одним словом засушивать деревья или передвигать горы. Образ горы, послушно бросающейся в море, — всего лишь образ. Речь о другом: если вера настоящая, для неё в этом мире нет преград. Она принадлежит не этому миру, а Царству Божию. А в Царстве нет места тем непреложным природным законам, которые определяют жизнь этого мира. В Царстве действует воля Бога Живого, и всё в нём определяется этой волей и отношением к ней человека. Ведь на библейском языке вера обозначает, прежде всего, доверие человека тому, в кого он верит. И вера в Бога означает доверие к Нему и к Тому, через Кого Царство вошло в этот мир. А мера такого доверия определяет всё, в том числе вопросы жизни и смерти. И касается это, как видно, не только людей, но даже и деревьев. По законам этого мира смоковница не должна была приносить плоды в то время, когда к ней подошёл Иисус. Но по законам Царства она должна была плодоносить — и засохла потому, что не принесла плода. Иисус несёт Царство с собой, и всё, оказавшееся в этом Царстве, или преображается, или, не преобразившись, разрушается. Но человек не дерево, и потому для человека его судьба в Царстве определяется его собственным выбором. И в заключительной части сегодняшнего рассказа (ст.27–33) говорится как раз о том, что мешает человеку сделать правильный выбор. С одной стороны, храмовая верхушка («первосвященники») и учёные богословы («книжники») не хотят признать в Иоанне пророка потому, что после такого признания им пришлось бы отказаться от многого в их собственном, уже ставшем привычным, укладе религиозной жизни. Пришлось бы признать, что их религиозное лидерство, очевидное и для них самих, и для многих других, на самом деле далеко не столь очевидно, да и вся их жизнь вовсе не так нравственно и религиозно безупречна, как они привыкли думать. Вряд ли найдётся кто-нибудь, кому такое признание даётся легко, и не каждый в подобной ситуации решается на правильный выбор. Но и просто отбросить то, что говорит пророк Божий, страшно, тем более, если такой пророк пользуется авторитетом и уважением среди простого народа. И тогда человек нередко решается на то, на что решились в конце концов первосвященники и книжники: промолчать, уйти от определённого ответа, а значит, и от определённого решения вопроса. Когда тяжёлую проблему очень не хочется решать, появляется соблазн уйти от неё, даже, может быть, попробовать вовсе о ней забыть. Но, если этому соблазну поддаться, отношения с Богом становятся невозможны в принципе, ведь даже чётко и однозначно выраженное отрицание всё же оставляет Богу возможность какого-то воздействия на отрицающего, между тем как отсутствие выбора (и, соответственно, отсутствие определённой позиции) делает такое воздействие совершенно невозможным: ведь в таком случае Богу пришлось бы принимать за человека принципиально важные для него решения, а этого Бог делать не хочет, оставляя свободу выбора человеку. Тут уже, конечно, не приходится говорить ни о каких доверительных отношениях, ведь любые отношения предполагают готовность делать выбор, принимать решение и исполнять его. Та же ситуация сложилась и с теми торговцами, которых Иисус выгнал из Храма (ст.15–18): им там действительно было не место, но присутствие их в Храме стало уже одним из тех народных обычаев, которые нередко в глазах массы верующего народа становятся неотъемлемой частью подлинной Традиции, хотя чаще всего к этой Традиции они никакого отношения не имеют. И храмовая верхушка, и учёные богословы, конечно, не могли этого не понимать. Но и в этом случае проблему предпочитали замалчивать: слишком много волнений вызвали бы попытки что-то изменить, слишком много интересов оказалось бы затронуто. Проще казалось попытаться избавиться от нарушителя спокойствия, чем решать проблему (ст.18). Так нежелание сделать выбор порождает желание любой ценой избавиться от источника беспокойства.

Только две вещи Господь называет существенными для молитвы в сегодняшнем евангельском чтении. Он говорит о вере и прощении. Очень важно, что Христос говорит не о вере в то, что Бог, к Которому обращена наша молитва, существует. Это, вообще говоря, само собой разумеется. И не о вере в то, что молитва будет услышана, говорит Господь, хотя это тоже важно. Но Он подчеркнуто говорит о совершенно детском доверии Богу: верьте, что получите то, о чем просите, — и будет вам. Здесь пролегает граница между молитвой и магическими заклинаниями, между общением с любящим нас Небесным Отцом и приведением себя в состояние экстаза. И второе, что заповедует нам Спаситель: для того чтобы молитва состоялась, необходимо прощать. Потому что именно прощение создает ту «территорию» общения, где у человека и Бога есть нечто, объединяющее их. Бог прощает нас, и если мы стараемся прощать друг друга, то тем самым созидается наш с Богом общий язык.

Какая всё-таки связь между верой и прощением? И неужели неверующие совсем не умеют прощать? Конечно, если под верой понимать то, что под ней чаще всего подразумевают, а именно религиозность и всё, с ней связанное, заданные вопросы могут показаться, по меньшей мере, странными. А вот если видеть в ней то, что видело большинство авторов библейских книг, а именно верность, многое сразу станет понятнее. При этом важно иметь в виду, что верность в данном случае, судя по контексту, распространяется не только на отношения с Богом, но и на отношения с ближним; во всяком случае, Иисус нигде не говорит, что Он имеет в виду одну лишь верность Богу или Себе, как Мессии или как Учителю. И неудивительно: ведь верность — штука неделимая, она или есть, и тогда она пронизывает все отношения, будь то отношения с Богом, со Христом или с ближним, или её нет, и тогда её нет нигде и ни в чём. А кроме того, верность безусловна: ведь в основе её лежит та духовная цельность, которая для жизни в Царстве (а именно к ней призывает Иисус верных) должна быть абсолютной. Только так и можно прощать: ведь прощение — не снисхождение к греху своего ближнего, которое нередко заставляет закрывать глаза на очевидное (если, конечно, оно не касается закрывающего глаза прямо), а умение видеть в ближнем тот образ Божий, который даже величайшему грешнику даёт надежду на спасение, сохраняющуюся вплоть до дня Суда. К этому и призывает нас Спаситель: жить жизнью Царства и смотреть на ближнего глазами жителя Царства. И прощать грехи ближнему до тех пор, пока Бог не совершит Свой суд.

Прощайте, и вам простят — принцип, известный задолго до прихода Христа. Вот только в нашем падшем мире под ним, как правило, подразумевается взаимное попустительство: закрой глаза на мои грехи, а я закрою глаза на твои, и не будем портить друг другу настроение взаимными упрёками и претензиями. Конечно, такая договорённость работает обычно лишь до тех пор, пока интересы одной из сторон не оказываются затронуты всерьёз, но довольно часто она всё же помогает сохранять приличия и видимость нормальных отношений. Нередко в быту именно это и называется «прощать ближнему его грехи». Но Иисус, несомненно, имеет в виду другое: ведь Он никогда не относился терпимо ни к какому греху (хотя всегда прощал раскаивающегося грешника). Он, как видно, исходит из того, что все мы грешники, и каждый из нас нуждается в том, чтобы на пороге Царства нам простили те грехи, в которых мы раскаиваемся и о которых сожалеем. Но тогда у нас нет и морального права требовать отчёта у других. Или мы начинаем считаться грехами, и тогда ни о каком Царстве речи быть не может, или мы предоставляем оценить себя и очистить от греха Тому единственному, Кто может это сделать; тогда дорога в Царство нам открыта. Выбор за нами.

Когда мы смотрим на слова сегодняшнего чтения: «…если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его — будет ему, что ни скажет», - нас часто посещает странное чувство, что наша вера, должно быть, не столь велика. Об этом говорит владыка Антоний митрополит Сурожский в своей книге «Школа молитвы». Нам кажется, что раз от слов нашей молитвы ничего не двигается с места, значит, наша вера в чем-то ущербна. Но посмотрите внимательно на все Евангелие. В нем есть только одна молитва, которая не была выполнена – молитва Иисуса в Гефсиманском саду. Но разве можно представить кого-нибудь, кто верил бы больше, разве можно представить кого-нибудь, кого бы больше любил Господь? Нет. Конечно, нельзя думать, что раз от нашей молитвы никакого толку, то мы приблизились в своей вере к Самому Господу, но надо понимать, что так просто силу веры оценить не удастся. Часто в Писании надо прочитывать параллельно несколько, казалось бы, разных строчек, чтобы понять их. Так и сегодня прочтем параллельно слова о горе с призывом прощать. Иисус простил, мы точно это знаем, но все же Его молитвенное прошение не выполнено. Почему? А так ли не выполнено? А как же слова: «…но не чего Я хочу, а чего Ты» (Мк 14:36)? Может быть, это решает противоречие? Во всяком случае, понятно одно. Если Господь нам не дает того, что мы просим, значит, Он уверен, что нам достанет сил и веры принять Его волю вместо своей.

В преддверии Страстей Господь вновь говорит ученикам о самом главном в Своем учении. Следуя, как утверждает предание Церкви, за проповедью апостола Петра, евангелист Марк приводит сверхкраткую формулировку того, что Господь Иисус сказал об этих трех основных измерениях духовной жизни человека. Он говорит о вере, убеждая учеников, что именно вера поднимает человека над всем тварным миром. В вере человек становится не просто песчинкой в океане материи, но обретает способность «переставлять горы», то есть участвовать в том деле созидания мира, которое совершает Сам Всемогущий.

И Господь говорит о молитве, потому что наша вера и доверие Богу в первую очередь выражаются в том, что мы ищем общения с Ним. Как говорил еп. Кассиан Безобразов, вера в библейском смысле слова есть стремление того, кто верит, к совершенному единению с Тем, в Кого он верит. Молитва и есть главный путь этого единения. Говоря о плоде молитвы, Синодальный перевод предлагает форму будущего времени — «верьте, что получите, и будет вам». Оригинал же использует форму прошедшего времени — «верьте, что получили, и будет вам». Эта грамматическая деталь отражает важный оттенок содержания. Смысл молитвы верующего не столько в получении просимого, сколько в том, чтобы отдать просимое во власть Бога. Поэтому, когда мы это делаем, главный результат молитвы уже оказывается достигнутым. Потому и основная форма наших просьб к Всемогущему: «да будет воля Твоя».

Наконец, Господь говорит ученикам, что вера и молитва, этот вектор, по которому движение человеческого сердца направляется к истинной жизни, имеет проекцию в нашем земном бытии, и это — не что иное, как прощение. Таким образом, наставление Христа ученикам может быть сформулировано, по Евангелию от Марка, в трех словах: вера, молитва и прощение.

«Имейте веру Божию…» Думаешь над этими словами и вдруг что-то такое обыденное выскакивает: легко сказать имейте... И вот именно это не так. Не легко сказать было это Господу, это стоило Ему крестного пути. Так же получается и у людей. Не каждый способен прожить свою собственную философию. И поэтому напротив философию подстраивают под жизнь. А слова Господа, которые Он говорит нам сегодня, как и многие другие слова Евангелия, надо прочитывать, добавляя в конце фразы «как Я». «Имейте веру Божию» как Я ее имею. В этом сила Откровения Иисуса. И очень часто в ответ на подобные размышления слышишь, куда нам до Господа. Вот хотя бы святым подражать, то ведь были хотя бы такие же люди как мы, такие же человеки, тоже грешили до своей святости… Но нельзя ставить себе подобные искусственные планки. И нельзя забывать, что вокруг каждого святого существует мифологический эфир. Вы скажете, но ведь так же и вокруг Господа он существовал. Да, существовал. Но, и вот та разница, о которой нам так важно сейчас сказать, Евангелия чем-то принципиальным отличаются от житий святых. Тем же, чем солнце от лампы или от солнечного зайчика. И это чувствуешь, хотя и не можешь передать словесно. То, что святость есть — не подлежит сомнению. Но вот что пишет митрополит Сурожский Антоний. «И масса есть таких рассказов. Я могу рассказывать без конца из житий святых, потому что я на них как бы воспитывался. И эти рассказы не тем меня интересуют, будто это история. Например, когда говорят: «Вы себе представляете: это святой на расстоянии одиннадцати верст видел через стены своей кельи!» — меня это не волнует. Если он мог вообще видеть через стены своей кельи, двадцать верст или сто верст никакого значения не представляют. Есть рассказ из жизни французского писателя Вольтера. Какая-то благочестивая женщина хотела обратить его к вере и говорила: «Как же вы можете не верить в святого Дионисия Парижского? Его обезглавили в одном конце Парижа, и он, взяв свою голову, прошел через весь Париж и остановился на другом конце». И Вольтер ей ответил: «Знаете, в таких случаях только первый шаг труден».» («Вопрошание и сомнение»). Нам скажут, ну конечно, все можно довести до абсурда, свести к шутке. Да, но ведь именно поэтому в каждой шутке есть доля правды.

Евангелисты несколько раз упоминают о событиях, во время которых народ был уже готов объявить Иисуса «царём Иудеи», т.е. Мессией. А Он каждый раз избегал этой «чести». Хотя в Его случае кавычки, казалось бы, вовсе и ни к чему. Но так только кажется. Ведь не случайно Он публично провозглашает Своё мессианство тогда, когда ни о каком массовом народном движении, ни о какой мессианской войне говорить не приходится: поздно. Теперь Ему надо было одержать ещё одну победу, победу над традиционными народными мессианскими представлениями. Не случайно Он въезжает в Иерусалим на осле: так передвигались по дорогам Иудеи самые обычные, небогатые люди. Никаких ассоциаций с царём-триумфатором. Иисус уже одним этим въездом в Иерусалим даёт понять: мессианской войны не будет. Он, разумеется, не отрицает Своего мессианства, теперь Он его даже не скрывает. Но и на поводу у народных традиций Он не идёт. Он как бы говорит тем, кто встречает Его на городских улицах: вы считаете Меня Мессией? Что ж, вы правы. Но тогда принимайте Меня таким, какой Я есть на самом деле, а не таким, каким рисует Меня ваша традиция или ваше воображение. Я принёс вам Царство, оно открыто каждому, кто захочет войти. А идти на поводу у толпы Я не буду. Кто готов, идите за Мной. Но помните, как Я вошёл в Иерусалим.

За шесть дней до Пасхи Иисус совершает торжественный вход в Иерусалим. Впервые за время Своего земного служения Он открыто предстает перед всем народом как Царь, Мессия, Которого все ждали. Проповедь Иисуса была возвещением приблизившегося Царства, Его чудеса и исцеления — не что иное, как знамения этого Царства. Но, вместе с тем, Иисус запрещал бесам называть Его Сыном Божиим, а исцеленным — провозглашать о случившемся. Теперь же Он не только не запрещает, но на требование фарисеев: «Учитель! запрети ученикам Твоим,» — отвечает: «сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют» (Лк.19:39-40). Царство Божие, пришедшее «неприметным образом», наконец явлено со всей очевидностью. Но почему же, подъезжая к Иерусалиму, окруженный ликующей толпой, Иисус плачет (Лк.19:41-44)? Дело в том, что под гнетом римских завоевателей образ истинного Царя-Мессии (см. Ис.53), сложившийся во время Вавилонского плена под влиянием проповеди Исайи и других пророков, оказался забыт, и на его месте появился гораздо более древний, почти уже всеми отвергнутый во времена Исайи, образ воинствующего Мессии, беспощадного к язычникам, который восстановит утраченную государственность, державность, т.е. все те идеалы, которые и поныне столь дороги многим, для кого земное превыше небесного. Но Царь, сидящий на осле, — совсем не похож на земных владык. Осел издревле был символом мира и кротости. Некоторые евангелисты (Матфей, Иоанн) даже вспоминают древнее мессианское пророчество о кротком Царе, сидящем на осле (Зах. 9, 9). Кроме того, еще в самом начале Своего пути Иисус отверг искушение земного владычества, когда дьявол предлагал Ему все царства мира сего. Теперь же то, чего от Иисуса требовал дьявол, от Него требует Его собственный народ. Иисус сейчас как никогда одинок: Он один знает, чего стоит это ликование толпы, и что через несколько дней та же толпа будет кричать: «Распни, распни Его!»...

С той же кротостью и смирением, с какими Иисус вошел в Иерусалим, Он приходит и в наше сердце и становится нашим Царем, а мы — Его народом. Он вновь и вновь покоряет нас не силой и могуществом, но любовью и смирением. Мы же просим Его о том, чтобы сохранить верность Ему, и в надежде восклицаем: «Осанна! Благословен Грядущий во имя Господне!»

Христос входит в город не в любой момент, но тогда, когда Его готовы принять, когда нашлись люди, способные предоставить осла только потому, что осел нужен Господу, когда другие люди выходят на улицы приветствовать идущего во имя Господне.
Да, скоро многое изменится. После первых восторгов начнутся недоумения, многие захотят отойти, а то и вовсе разочаруются. Но Христос уже в городе, и Его присутствие — живая реальность.
Так Он входит и в сердце. Он долго смиренно ждет у дверей, и от нас зависит, впустить ли Его. Но, войдя, Он меняет всю обстановку. И даже когда мы поддаемся искушениям, сомнениям и паденям, Он, скорбя, все равно не покидает нас.

Сегодняшний отрывок — из тех, которые, на первый взгляд, не заслуживают особого внимания, он подробно рассказывает всего лишь об одном, и притом отнюдь не самом важном в Евангелии, событии. Конечно, история с ослом, на котором Спасителю предстояло очень скоро проехать по улицам Иерусалима под крики «осанна», интересна хотя бы потому, что здесь перед нами поступок, напоминающий те, что были характерны для великих пророков Ветхого Завета. И всё же при внимательном прочтении текста невольно задумываешься о другом. В самом деле, ведь молодой ослёнок, хотя и стоил он по местным меркам недорого, для небогатого иерусалимца евангельских времён был всё же вещью достаточно дорогой. А ученики Иисуса просто забирают его, сказав лишь, что он «нужен Господу». И никаких подробностей, никаких дальнейших объяснений. А окружающие им всё-таки верят. Хотя, в сущности, никаких очевидных доказательств они никому не представили. Конечно, жители Иерусалима были в основном людьми верующими и Богу доверяли, да и к пророческому слову относились со вниманием, ведь Иисуса в народе многие считали пророком. Но ведь в рассказе даже не упоминается, что окружающие понимали, для Кого апостолы забирают ослёнка. Возможно, конечно, что и апостолы были к тому времени уже известны в городе не меньше своего Учителя, в таком случае к их действиям должны были относиться так же, как относились вообще к действиям пророка, а пророк нередко мог позволить себе то, что не было позволено обычному человеку. Но и в этом случае готовность расстаться со своим имуществом по первому требованию того, кто захочет его забрать во имя Божие, говорит о многом. Речь, в сущности, идёт о жертве Богу, притом не обязательной, какой была, например, храмовая десятина, а исключительно добровольной. И, наверное, каждый из нас хорошо представляет себе, как непросто порой принять решение о серьёзном пожертвовании, которое заметно сказывается на нашем семейном бюджете или имущественном положении. А здесь — никаких вопросов, сомнений, колебаний. Вопрос решается простым «он нужен Господу».

В Иерусалим Иисус входит не как царь, а скорее как пророк — Он въезжает туда верхом на осле. Царь, скорее всего, въехал бы в город на колеснице или верхом на лошади — лошадь и, особенно, запряжённая лошадьми колесница в древности была царским средством передвижения по преимуществу.

Пророки же или ходили пешком, или использовали ослов (точнее, мулов), и таким же образом, согласно традиционным народным мессианским представлениям, должен был появиться в городе Мессия — в самом начале, ещё до того, как Он станет Царём Своего мессианского Царства. Тут Иисус идёт навстречу этим традиционным представлениям, ясно давая понять народу, что Он действительно тот самый Мессия, которого они ждут.

Такое Его поведение явно контрастирует с тем стремлением скрывать Своё мессианство, которое было Ему свойственно прежде. Оно и понятно: Он ведь не собирался ни начинать, ни возглавлять никакого массового мессианского движения, а потому публичность и широкая известность были Ему, в сущности, вовсе не нужны. Он становился известен благодаря совершаемым Им чудесам и исцелениям, но эта известность Ему ничем не помогала, а иногда даже мешала. Его духовная работа требовала не массовости, а глубины и была связана не с толпами, а с конкретными людьми.

Постоянно преследовавшие Его толпы народа, увы, вовсе не свидетельствовали о большом количестве людей, готовых к серьёзной духовной работе, они лишь демонстрировали, насколько падка толпа на чудеса. Собственно, иерусалимская толпа, встречавшая Иисуса при входе в город, в этом отношении ничем не отличалась от любой другой. Теперь, однако, пришло время назвать вещи своими именами — Иисус наконец открыто свидетельствует о Своём мессианстве, что бы ни думали при этом окружающие Его люди.

Теперь это было возможно: до Его смерти и воскресения оставалось слишком мало времени, чтобы Его можно было попытаться вовлечь в какую-нибудь очередную «мессианскую» авантюру, коих тогда в Иудее затевалось превеликое множество. Такое свидетельство было совершенно необходимо: народ Божий ведь должен был знать, что ожидаемый им Мессия пришёл. Как к этому свидетельству относиться, каждый решал сам, но оно было дано, и никто в Иерусалиме не мог бы по чистой совести сказать, что он ничего не видел и ничего не знал.