Мысли вслух на Екк 1:1-18

Книга Экклезиаста во многом представляет собой уникальное явление в составе Священного Писания, заметно отличаясь от всех остальных его книг как по содержанию, так и по образу мыслей автора. Книга Экклезиаста венчает собой важное направление развития ветхозаветной религиозности, связанное с понятием мудрости (khokhma). В известной степени ее можно считать одной из заключительных книг Ветхого завета, наряду с пророческими писаниями предварившей эпоху прихода Спасителя.

По своему жанру книга Экклезиаста может быть названа философским размышлением, и этим она радикально отличается не только от исторических и пророческих книг, но и от учительных книг Ветхого завета. Авторство и время написания книги не могут быть в точности установлены. Книга надписана как «Слова Экклезиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме»; такое надписание, очевидно, имеет в виду прославленного своей мудростью царя Соломона. Большинство исследователей сходятся в том, что надписание книги Экклезиаста представляет собой типичный для древней литературы псевдоэпиграф. Автор книги приписывает ее царю Соломону как прообразу всех израильских мудрецов, мудрейшему из мудрых. По предположению большинства библеистов, книга, вероятно, была написана на рубеже 4–3 вв. до Р.Х. Духовная атмосфера этой эпохи характеризовалась растущим религиозным индифферентизмом; ценности единобожия постепенно забывались; все более глухо звучал призыв к избранному народу посвятить Богу всю жизнь. Пророческие писания, возвещавшие скорое избавление и приход Мессии, перестали восприниматься всерьез. Мистический опыт пророков постепенно забывался, и вера Израиля воспринималась главным образом как закон, регламентирующий устройство жизни в посюстороннем мире. Отношения людей с Богом сводились по представлениям этого времени к исправному принесению жертв и не распространялись ни на что более; Бог Авраама, Исаака и Иакова стал в глазах иудеев во многом напоминать языческих божеств окружающих народов. В эту эпоху рождается стремление к формальному исполнению закона, столь характерное для фарисеев времен земной жизни Господа Иисуса Христа, а также и для иудейства после Нового завета.

Содержание книги Экклезиаста сводится к рациональному исследованию осмысленности и ценности всего того, что составляет человеческую жизнь. С нехарактерной для библейской литературы систематичностью автор (будем называть его Экклезиастом) рассматривает видимый мир и жизнь человека в нем; сам Экклезиаст так формулирует свою задачу: «и предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем». Экклезиаст утверждает, что такое рациональное исследование – не прихоть праздного ума, но тяжкий труд, порученный человеку Самим Творцом. Так, по крайней мере, можно понять смысл этой фразы в Синодальном переводе, следующем здесь за Септуагинтой.

Общий результат своего исследования Экклезиаст выносит в самое начало книги, чтобы далее подтвердить свой вывод в рассмотрении конкретных примеров. Все, что предстает его взору, он называет суетой: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета!». Смысл слова havel, переведенного в Септуагинте как mataiotes, тщета, а в славянской и русской Библиях как «суета», скорее можно передать как «ничто» или «пустое», «пустая тщета». Это слово употребляется в Библии в значении дуновения ветра, «легкого пара, тающего в воздухе». Речь идет о чем-то, ускользающем без следа и не имеющем ни смысла, ни ценности. Суета или тщета, ни за чем не нужное, бесцельное движение, лишенное прочности и проходящее без последствий, – так оценивает Экклезиаст все, происходящее в видимом мире. Излагая эту мысль в введении более пространно, он подчеркивает, что ничто не меняется в мире: «Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». Всякое природное явление, равно как и всякое дело человека, представляются ему тщетными: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все — суета и томление духа!». Последние слова могут быть также переведены как «погоня за ветром», наиболее бессмысленное из всех представимых занятий. В целом характерные для Экклезиаста выражения «суета и погоня за ветром», много раз повторяющиеся в его книге, соответствуют в современном языке слову «ерунда» и еще более резким жаргонным выражениям.

Но Экклезиаст не ограничивается этим; как «погоню за ветром» оценивает он и само свое исследование. Этот вывод приводит его сердце к печали и скорби (1:18). Поэтому и сама книга Экклезиаста воспринимается читателем как печальный манифест древнего скептицизма. Однако здесь важно обратить внимание на предпосылки, скрывающиеся за словами Экклезиаста: прежде, чем думать о том, чего Экклезиаст не находит, необходимо понять, что он ищет. Обращаясь к своим безрезультатным поискам смысла, Экклезиаст предполагает, что он должен быть. Именно поэтому отсутствие смысла, тщетность всего наличествующего в мире повергает его в печаль и скорбь. Он ожидает найти хотя бы что-то значимое, но видимый мир ничего подобного не предоставляет ему. Кроме того, существенно, что эта предполагаемая, искомая осмысленность самым тесным образом связана с радостью и весельем человеческого сердца, а также с переживанием прочности бытия.

Тоска, которая охватывает и самого Экклезиаста, и его читателя при виде тщетности всего в мире, знаменует собой бесконечную пустоту в человеческом сердце; она имеет духовную природу и может быть заполнена только Богом. Ничто иное не может ее заполнить, ничто не обладает смыслом и значимостью. Даже религиозный опыт и все усилия благочестивого человека ничего здесь не меняют. Даже исполнение закона и путь праведности, который Экклезиаст по обычаю своего времени и круга называет мудростью, не приносят искомой радости и прочности, ибо все плоды их поглощаются смертью.

Еще одной характерной и важной авторской предпосылкой в книге Экклезиаста является персонализм, нехарактерный для ветхозаветной литературы в целом. Лишь поздние учительные книги, традиционно называемые литературой мудрых Израиля, рассматривают мир и жизнь с точки зрения индивида, платя за это отстранением от мистического опыта более ранних эпох.

Особенно яркими и глубокими выглядят эти позиции Экклезиаста на фоне религиозного индифферентизма эпохи. Экклезиаст отказывается довольствоваться временным благом (tov), его сердце стремится к большему. Он жаждет найти смысл в вечном и недостижимом для человека счастье (ithron). Этому высшему, предельному счастью, не находимому Экклезиастом, ничто не соответствует в том опыте ветхозаветной жизни, который подытоживает его книга. Только одно понятие в Библии можно сопоставить с тем высшим счастьем, которое он ищет, и это – евангельское makariotes, блаженство.

Строго говоря, невозможно определить, являются ли эти позиции исходными, наперед заданными для Экклезиаста, или же они сформировались как плод его духовного опыта и мудрости. В последнем случае основная мысль автора может быть кратко сформулирована следующим образом: «в человеческой жизни должен быть смысл, радость и благо; человеческая жизнь должна иметь вечное измерение; без этого жить невозможно – но нигде в мире я этого не нашел». Подтверждением этому призваны стать следующие главы книги.

Читая Книгу Екклесиаста, трудно не заметить её несколько пессимистической тональности. Основной её темой является полная бессмысленность всех человеческих усилий в мире, где ничего не меняется и измениться не может. В самом деле, если, как говорит автор книги, поколения приходят и уходят, а земля остаётся неизменной (ст. 2 – 4), что может сделать человек? В этом отношении Книга Екклесиаста являет собой разительный контраст и пророческой традиции с её устремлённостью к мессианскому Царству, и традиционной письменности мудрых, где, как, к примеру, в Книге Притчей, ценность мудрости и человеческих усилий, направленных на приобретение мудрости и устроение жизни, не подвергается сомнению.

Мировоззрение же автора Книги Екклесиаста, на первый взгляд, больше всего напоминает нечто языческое; близкие мотивы нетрудно найти, например, у греческих и римских стоиков, которые, как и большинство представителей других языческих философских школ, также считали мир неизменным, а все человеческие попытки его изменить тщетными (ст. 9 – 11).

Конечно, это легко можно было бы объяснить влиянием эпохи, в которую жил автор книги. По мнению большинства исследователей Библии, её автором был человек, живший в V или IV в. до н.э., когда влияние греческой философии и греческой культуры на еврейскую общину и на Синагогу было уже достаточно сильным. Но дело не в одних лишь языческих влияниях. В это время, когда реформа, проведённая в середине V в. до н.э. Ездрой, была уже позади, жизнь Синагоги и религиозный уклад еврейского общества как собственно Иудеи, так и диаспоры вполне устоялся, и религиозная жизнь катилась более-менее размеренно по известной колее.

C другой стороны, напряжённые мессианские ожидания, характерные для первых поколений возвратившихся из Вавилонского плена репатриантов, были уже в прошлом. Мессианская перспектива отдалилась в неопределённое будущее, а вне её контекста вести речь о каких-то кардинальных переменах в жизни мира вообще и еврейского общества в частности не приходилось. Конечно, формально от веры в пришествие Мессии и наступление мессианского Царства никто не отказывался, но на повседневную жизнь Синагоги вера эта влияла мало. К тому же, судя и по характеру Книги Екклесиаста, и по собственному свидетельству её автора, он не принадлежал к числу учёных раввинов или учителей Торы. Его размышления напоминают не поучения раввина, а речь философа, знающего о Торе столько же, сколько знал о ней любой верующий еврей той эпохи. О себе Екклесиаст говорит, что он был правителем («царём») Израиля (ст. 12), а в надписании книги его называют «сыном Давида» (ст. 1). По-видимому, всё это стало основанием для соотнесения автора книги с Соломоном, которое и закрепилось в традиции.

Между тем, «сын» в еврейском словоупотреблении может означать просто «потомок», так, что считать автором книги именно Соломона прямых оснований нет. Возможно, им был человек, занимавший в Иудее V-IV вв. до н.э. второй по значимости пост, в эллинистическую эпоху получивший греческое название «этнарха», т.е. «правителя народа». После Вавилонского плена Иудея была национальной еврейской автономией, входившей в состав вначале Персии, затем эллинистических государств (Египта и Сирии), а ещё позже — в состав Римской империи. Возглавлял автономию первосвященник, а этнарх был вторым по значимости лицом, светским правителем, исполнявшим при первосвященнике, по сути, обязанности первого министра. Такие люди нечасто имели склонность к философии, но, если всё же они решались «исследовать всё, что делается под небом» (ст. 13 – 14) или «познать мудрость и познать безумие и глупость» (ст. 16 – 17), то у них, конечно, были все возможности для такого исследования. А жизненный опыт почти всегда приводил их, знающих жизнь изнутри, к тому же, о чём говорит Екклесиаст: всё — «суета и томление духа» (ст. 14), а умножающий познания умножает скорбь (ст. 18).

Слова Екклесиаста, которые мы читаем сегодня, многим кажутся мрачными. «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?» Что значат эти слова сегодня? Для чего Церковь предлагает сегодня задуматься над этим текстом? Призваны ли мы бросить всё, что делаем, потому что нет человеку пользы от всех трудов его? Или, поскольку очевидно, что Господь никогда не призывал нас к ничегонеделанию, можно просто проигнорировать эти слова, списав всё на пессимизм Екклесиаста? Или… всё-таки Господь что-то говорит нам? Но Он призывает остановиться и подумать. Подумать о том, что в жизни важно, а что – второстепенно, о том, сколько сил тратится впустую и как мало сил, внимания и энергии уделяется по-настоящему важным вещам. Задуматься… и что-то изменить в своей жизни.

Как волна за волной надвигаются повторяющиеся рассуждения о том, что всё на свете суета, а значит, не имеет смысла; о том, что всё на свете повторяется, ничего нового нет, не может быть, и даже преимущества мудрости перед глупостью оказываются несущественными... Такие рассуждения завораживают и содержанием, и своим ритмом, становятся навязчивыми, и вот уже невозможно им что-либо противопоставить.

Но тогда зачем эти мысли здесь, для чего они включены в Книгу, от первых до последних строк говорящую о том, что всё в мире неслучайно и не бессмысленно? Нет ли противоречия между Книгой Книг и характером одной из книг, по непонятным причинам включенной в её состав?

Эта мысль может возникнуть, особенно если постоянно повторять слова о суете сует, вырывая их из контекста. Но мы не будем ограничиваться цитированием фрагментов, а продолжим чтение, соотнося отдельные фразы со всем содержанием книги.

При чтении Екклесиаста на ум невольно приходят великие учения Востока. «Всё суета» — звучит очень по-буддийски. Но ведь реальность такова, какова есть, и тут уж неважно, кто именно сумел заметить нечто ей свойственное и для неё типичное. Мир, где Божье присутствие незаметно, действительно не больше, чем суета. А Екклесиаст видит мир именно таким. Нет, конечно, Екклесиаст отнюдь не атеист. Он даже не агностик. Но речь ведь идёт не о теории и даже не о мировоззрении.

Речь об ощущении Божьего присутствия. Ощущении, которое всегда очень конкретно. Которое может сделать мир вечно новым — потому, что он ведь и в самом деле существует лишь как активное проявление Божьей воли. Как её, этой воли, воплощение. Как динамика постоянно обновляющейся реальности. Вне же этой динамики мир не вечно нов, а вечно стар. Но мы, привыкшие к миру, из которого Бога не видно, обычно видим именно такую вечность. Вот и Екклесиаст взглянул на мир нашими глазами. И увидел, что под солнцем ничего нового нет. Но если так, то всё и впрямь суета. «Суета сует» — то есть всё та же суета, но во всей своей полноте. Или, вернее, в том, что в данном случае заменяет полноту.

Ведь суета — это движение вокруг пустоты. И что в таком случае считать полнотой? Наверное, бесконечно быстрое и никогда не прекращающееся движение вокруг пустоты. Исследовать его — занятие и впрямь утомительное. Но «сыны человеческие» упражняются в нём со всем усердием — ведь в падшем состоянии им ничего другого и не остаётся. По крайней мере, до тех пор, пока не произойдёт Встреча. Но к ней ещё надо прийти. И Екклесиаст начинает свой путь.

Путь, который, как он предупреждает заранее, приведёт к печальным выводам. Но который всё же надо пройти, чтобы жизнь получила хоть какой-нибудь смысл. Пусть даже отрицательный. Ведь отрицательный смысл — всё-таки смысл. А бессмыслица — всего лишь пустота. «Суета сует». И согласие на бессмыслицу жизни поэтому духовно равнозначно самоубийству. Екклесиаст не хочет самоубийства. Он готов искать смысл.