Мысли вслух на Лк 1:1-25

Евангелист намерен вести свой рассказ от начала. Но какое же событие он ставит в начале повествования? Лука выбирает не Рождество Иисуса, не начало Его проповеди, и даже не предварившую её проповедь Иоанна. Нет, рассказ начинается с описания событий, предшествовавших рождению Иоанна, когда мало кому могло прийти в голову, что близится возвещение Нового Завета. Начало вызревает исподволь, оно кроется посреди ветхозаветной повседневности.

Ангел сообщает Захарии, что его уже немолодая жена станет матерью великого пророка. Такое уже не раз происходило в Израиле, здесь как будто повторяется то, о чём мы не раз читали на страницах Ветхого Завета. Но то новое, что будет вскоре проповедано, и не будет противоречить прежнему, но явится дальнейшим раскрытием старого откровения.

Захария не поверил ангелу, поэтому легко воспринять его немоту исключительно как наказание за маловерие. Но вынужденное безмолвие — это ещё и путь внутренней собранности, возможность молитвенной сосредоточенности. Захария молчит о том, что ему открыто, также и Елисавета до срока утаивает свою беременность. Им обоим оказалось необходимо пронести через одиночество то, что станет главным содержанием их дальнейшей жизни. Главные события часто зреют в тиши.

Евангелист Лука предлагает своему другу «твердое основание» его новой веры. Это не значит, что он будет доказывать ему бытие Бога или истинность свидетельства апостолов. Он просто опишет ему в небольшой книге, как Бог и человек вместе искали общий язык, искали встречи лицом к лицу, и как они ее нашли. В этом смысле его Евангелие — своего рода «синтез», сумма всей священной истории. Он начинает с истории рождения последнего пророка, Иоанна, но попутно вплетает в повествование общую историю Божьих обещаний и их исполнений. Неслучайно этот рассказ так похож на повесть об Аврааме и Сарре или о рождении пророка Самуила у бесплодной Анны. Общие детали — престарелые родители, невероятная весть от ангела, сомнение и вера, — вводят нас в мир особых отношений с Богом, где в обыденную жизнь врывается жизнь новая, в реальность которой сперва трудно поверить, весть, или, по-гречески, Евангелие.

Евангелие от Луки начинается не так, как другие евангелия. Обычно евангельское повествование начинается с описания событий, так или иначе связанных с самим Иисусом; Лука же начинает свой рассказ с описания чудесного зачатия Иоанна Крестителя. Конечно, Иоанн Креститель сыграет свою, чрезвычайно важную и совершенно уникальную, роль в евангельских событиях. И всё же никто из евангелистов не уделяет ему столько внимания, сколько Лука. Обычно евангелия описывают уже Иоанна-проповедника, который появляется как бы из ниоткуда, как будто он и родился в той пустыне, где прозвучала его проповедь.

Лука, как видно, хочет вписать этот таинственный образ в ту реальную историю, частью которой была деятельность Иоанна. Но он отнюдь не отрицает в происходящем чуда: зачатие Иоанна и его рождение были, несомненно, связаны с непосредственным вмешательством Бога в события, происходившие в Иерусалиме, в семье священника по имени Захария (ст. 5–20). Здесь перед нами ситуация, не раз описанная в Ветхом Завете: у бездетной супружеской пары ребёнок рождается тогда, когда естественным образом он, совершенно очевидно, появиться на свет уже не может.

Неудивительно, что рождение такого ребёнка воспринималось как чудо, как прямое действие Божие, Который в данном случае делает если не прямо невозможное, то, во всяком случае, почти невероятное событие реальным. И, конечно, как всякое чудо Божие, чудо рождения Иоанна во многом для нас остаётся тайной, такой же, как, к примеру, тайна рождения Исаака. Но эта тайна не имеет ничего общего с той таинственностью, которой окружала людская молва фигуру Иоанна, когда он вышел на проповедь.

Возможно, Лука именно потому и начинает своё Евангелие с рассказа о чудесном рождении Иоанна, что в те времена, когда он его писал, появилось уже слишком много легенд и об Иоанне, и, быть может, даже о Самом Иисусе (ст. 1–4). Впоследствии эти легенды, порождённые бурной восточной фантазией, стали основой апокрифической литературы, где образ Христа принимал нередко совершенно фантастические черты, а чудеса обретали химерические формы. Лука же даёт нам почувствовать дыхание подлинного чуда, которому всегда есть место в мире, чуда близкого и вместе с тем не перестающего быть тайной. Как и само Царство.

В этих первых строках Евангелия содержится одна из величайших тайн Нового Завета. Начиная свое повествование, Лука обращается к некому достопочтенному Феофилу, по всей видимости, бывшему его учеником. Это обращение превращает весь текст из абстрактной легенды в очень личную историю, которой один человек хочет поделиться с другим. Евангелист не начинает с громких слов и многозначительных фраз, ему куда важнее объяснить своему читателю, что именно необходимо знать о жизни Христа.

Христианство не свод доктрин и правил, но живая вера, передающаяся от сердца к сердцу. Это вера, живущая в отношениях людей, которые так же, как Лука и Феофил, хотят разделять друг с другом радостную весть о жизни, смерти и воскресении Спасителя.

Явление ангела Деве Марии, благовещение — что это? Откровение, подобное множеству других, описанных в Библии? Да, конечно, речь несомненно идёт именно об откровении, которое по сути и по форме подобно многим другим. Уникальное откровение, в котором речь идёт о рождении Мессии? Да, безусловно: главное содержание откровения ведь и сводится к благой вести о Его рождении. Однако не только всё это — есть тут и нечто большее.

Намёк на большее между прочим отражён и в самом традиционном назывании события: благовещение ведь — то же самое, что евангелие, благая весть. Так где же начинается евангелие, благовестие, благовещение? В древних пророчествах о приходе Мессии? Да, конечно — но там всё же ещё лишь предыстория. В том обещании, которое возвещает ангел Деве Марии? Несомненно: ведь он возвещает ей исполнение древних пророчеств. Однако будущее есть будущее, оно ещё впереди, а прошлое есть прошлое, оно уже позади. Благая весть между тем всегда в настоящем, иначе она не существует.

Что же в настоящем? «Дух Святой найдёт на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя». Точнее, по смыслу греческого текста, не «найдёт» и «осенит», а «нисходит» и «осеняет» — греческие формы допускают в переводе настоящее время не меньше, чем прошлое. Вот это уже действительно благая весть. Благая весть ведь всегда включает в себя того, к кому обращена. Включает его в тот процесс, который предполагает её реальность, возможность её осуществления в полноте — там и тогда, где и когда такое осуществление предусмотрено Божьим промыслом.

Однако Божий промысел, если он открывается человеку, никогда не остаётся для него лишь в будущем, он всегда открывается тому, кому открывается, как вечное настоящее, частью которого становится его собственная жизнь. Так произошло и с Девой Марией: благая весть сделала Её саму частью Божьего промысла. Разумеется, с Её согласия: «се, раба Господня». Без такого согласия человек частью Божьего промысла не станет. Дева Мария согласилась — и стала Тем, Кем стала. Матерью Мессии.

Сегодня мы празднуем начало, отправную точку нашего спасения. Возникший не позднее 5 века, этот праздник изначально назывался Днем Воплощения, современное же название появилось позже, не ранее 7 века. Это древнее название выражает для нас и главный смысл праздника, и главное «действующее» Лицо. Мы ликуем сегодня, потому что Всемогущий Бог возжелал воплотиться, чтобы спасти нас — и исполнил эту Свою волю. И мы ликуем сегодня о Той, Кто приняла Его в Своем чреве, о Его Матери. Мы не празднуем годовщину события, потому что не знаем в точности, когда оно произошло: дата установлена вполне условно, просто ровно за 9 месяцев до Рождества. Но мы ликуем о Воплощении как о свершившемся факте. Возвещенное некогда пророками, оно стало событием реальной истории, и благодаря этому все стало причастно вечности. Приведем слова двух великих святых об этом событии (пер. с греч.).

Вот что говорит преп. Иоанн Дамаскин: «Да веселятся небеса и радуется земля: ибо Отцу соприсносущный, собезначальный и сопрестольный, в щедрости и человеколюбивой милости Себя истощил, по благоволению и замыслу Отца: и в утробу вселился девичью, предочищенную Духом. О, чудо! Бог в человеках, Невместимый в ложеснах, вечный во времени: как преславно и зачатие бессеменное, и истощание несказанное, и таинство такое! Бог умаляется, и воплощается, и создается, когда ангел Чистой о зачатии говорит: Радуйся, обрадованная, Господь с Тобою, имеющий великую милость». А вот слова преп. Андрея Критского: «Ныне радость Благовещения, девственное торжество, земное с небесным соединяются, Адам обновляется, Ева от изначальной печали освобождается, и обитель нашего естества, обоженная Принявшим наш состав, становится Божьим храмом. О, таинство! Непостижимо, как Он умалился! Образ зачатия несказанен! Ангел служит чуду; Девичья утроба принимает Сына; Дух Святой ниспосылается; Отец свыше благоволит, примирение всем созидается волей [Его]! Во Христе, Христом спасенные, вместе с Гавриилом воззовем к Деве: Радуйся, Обрадованная — через Тебя пришел Господь, спасение наше, Христос Бог наш, принявший наше естество и возведший нас к Себе; моли Его о спасении душ наших».

Продолжая свой рассказ, евангелист снова и снова возвращается к главной теме своей книги — к новой, радостной Вести, возвещаемой всем людям. Вслед за Захарией эту весть слышит Мария из города Назарета. С одной стороны, Она продолжает ряд библейских праведников и пророков (сравните Ее молитву с песней матери Самуила Анны в 1 Царств, гл. 2), в покорности Богу осознавая Его бесконечное превосходство и удивительную близость. С другой же стороны, Она — «благословенная между женами», то есть самая благословенная, получившая всю полноту любви, удостоившаяся самой большой милости от Бога. В торжественном библейском языке евангелиста здесь чаще всего встречаются слова «благословение» и «благодать», то есть доброе Слово и милость, которые Бог дарит людям. Видимо, эти слова в данном случае лучше всего описывают евангельскую Весть, впервые принятую две тысячи лет назад Матерью Господа Иисуса.