Мысли вслух на Лк 11:23-26

«Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает». Эти слова, которые говорит сегодня Господь, дают нам исчерпывающую мыслительную картину того, что в тот же миг очень образно описывает притча о семи духах злейших первого. «Кто не со Мною…» Что это значит? Что до тех, кем владеют бесы, с ними более или менее понятно, что они не с Господом. Но вот бесов нет, их выгнали… Обратим внимание на слова: придя, находит его выметенным и убранным. В этой прибранности видится символ пустоты, ибо в доме может быть прибрано, если из него надолго уехали, а в доме, в котором живут, не бывает такого. Потому что когда мы прибираемся, мы тотчас на мгновение достигнутый порядок нарушаем, это естественно. Есть даже такая английская пословица: «this house is clean enough to be healthy and dirty enough to be happy» (этот дом достаточно чист, чтобы быть здоровыми и достаточно грязен, чтобы быть счастливыми). А вот в этой выметенности, упоминаемой в сегодняшнем чтении, нам видится символ отсутствия жизни, символ покинутости, иными словами символ пустоты.

Но что такое пустота, ведь мы знаем прекрасно, что «природа не выносит пустоты» (Аристотель) – вот, кажется, метафизическая параллель к нашей притче? Давайте сделаем паузу на секунду и подумаем, какое отношение не к дачным поселкам зимой, а к нашим душам имеет этот порядок.

Существует тип людей, тип рационалиста, позитивиста, ученого, или вспомним хотя бы старого князя Николая Болконского. Это люди огромного ума и трудолюбия. Но вот столь огромным трудом добытый внутренний порядок они ценят выше всего на свете. Более того, их немалое знание дает им понимание того, что есть незнание и заблуждение. Поэтому они всегда сохраняют нейтралитет. Интеллектуальный, духовный, религиозный, политический. Потому что видят среди людей и текстов так много лжи, заблуждений, непонимания... Но вот великий человек сказал: «Самые жаркие уголки в аду оставлены для тех, кто во времена величайших нравственных переломов (то есть во всякое время, как мы понимаем) сохранял нейтралитет» (Данте). Потому что нейтралитет, каким бы он ни был, это главное, что противостоит любви. Где нейтралитет, там нет любви. Кто-то, может быть, укажет на слова: «...терпя друг друга в любви» (Еф 4:2, в пер. еп. Кассиана), вот-де, мол, род нейтралитета в любви. Но здесь возникает какое-то чисто языковое непонимание. Терпеть - значит принимать, быть вместе, несмотря на несообразие, а нейтралитет - это уйти и закрыть за собою дверь. Не хлопнуть дверью и выбежать, а уйти и тихо закрыть дверь.

Есть еще одно, на что сегодня стоит обратить внимание. Преподобный Силуан Афонский говорил: «Держи свой ум во аде и не отчаивайся». Исчерпать смыслы этой фразы здесь невозможно, о ней можно писать диссертации, но вот одну травинку из букета ее смыслов можно вынуть. Не в том приход к Богу, чтобы воспарить мыслью и душой к Его неземному совершенству, а в том, чтобы войти в самую грязь ада (лжи, глупости, заблуждения непонимания, жестокости) и там быть. Не бояться грязи, а ад, он очень грязный. Впрочем, возможно, для этого придется снять профессорский костюм...

Есть тип людей, особенно часто встречающийся среди интеллигенции, которые именуют себя агностиками и по-своему гордятся своим духовным нейтралитетом. Как правило, это люди высокой нравственности, глубокого образования, люди в высшей степени достойные. Подобная позиция кажется весьма привлекательной своим невмешательством, своим парением над схваткой и видимой чистотой. Но Господь такой позиции не приемлет и объясняет нам в сегодняшнем Евангелии почему. Потому что в ней лишь видимость нейтралитета. Понтий Пилат тоже думал, что он умывает руки. Однако в главном тексте нашего вероисповедания, в Символе веры, он один несет ответственность за содеянное зло. В этом есть глубокий смысл. Природа не терпит пустоты. Если не творить добро, только одним этим мы творим зло. Если не наполнить свою душу верой в Бога, она наполнится верой в богопротивное начало. Агностики думают, что внутри у них все выметено и убрано, нет никакого беспорядка, никакого метания, никакого искания, и сами не замечают, как впускают к себе еще худших бесов, бесов равнодушия, бесов бесчувствия и эгоизма.

Говоря не о мнимых, а о вполне реальных тёмных силах, Иисус сравнивает освобождённого от власти тёмных сил человека с вычищенным и тщательно убранным домом, который, однако, отнюдь не находится в безопасности: ведь силы тьмы могут вновь овладеть таким человеком, подобно тому, как могут они снова овладеть домом, у которого нет хозяина. Надо заметить, что образ человека, как дома, в который могут проникать враждебные силы, свойствен иудейской традиции периода Второго Храма.

Гиллель, один из великих учителей этой эпохи, рассуждая о страстях и об их власти над человеком, говорит: «Страсть вначале заглядывает в твой дом, как прохожий, потом заходит в него, как гость, а в конце концов поселяется там, как хозяин». Как видно, мысль о захвате человека тёмными силами изнутри была учителям Торы евангельской эпохи не чужда, так же, как не чужда она была и их предшественникам. Но Иисус, говоря о человеке, освобождённом от власти тёмных сил, как об очищенном доме, имеет в виду, прежде всего, то Царство, силой которого Он освобождает тех, кто нуждается в освобождении. И, судя по Его словам, для человека в падшем мире есть только один выбор: между Царством и тем злом, в котором лежит мир. Получить же мир отдельно от этого зла, как видно, невозможно: даже тщательно очищенный дом без хозяина надолго чистым не останется. Конечно, такой ситуация была не всегда: до прихода в мир Христа можно было оставаться чистым, готовым к освящению, но не освящённым. Как видно, в нашу эпоху, в эпоху наступающего Царства, подобного рода промежуточные состояния становятся невозможными: ведь Царство теперь входит в мир, меняя его, и каждое действие в мире происходит теперь или в Царстве силой Божией, или в непреображённом мире силами того зла, в котором мир лежит после грехопадения.

Середины больше нет, и не потому, что Бог стал требовательнее, а потому, что исчезла существовавшая прежде иллюзия духовной «нейтральности» некоторой части творения, которая, казалось, не участвовала в духовном противостоянии. Оно и неудивительно: ведь начавшаяся в день Пятидесятницы история Царства — это финишная прямая истории, ведущая к полному преображению мира, после которого силам зла в нём места уже не будет. И каждому теперь приходится выбирать, на чьей он стороне. А освобождение от власти тёмных сил — лишь первый шаг на этом пути. Но отнюдь не последний.

Притча Христа об изгнанном и вернувшемся нечистом духе, которую мы читаем сегодня, является пояснением к Его словам: «кто не собирает со Мною, тот расточает». Главное, что делает описанного в этой притче человека доступным и удобным для порабощения злым духам, — пустота, «чистота и выметенность» его внутреннего мира. Господь говорит: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною». Будь внутренность человека занята Христом, злой дух нашел бы ее не пустой и сохранилась бы свобода человека того. Однако отстоять ее в одиночку человек не в силах, потому что замысел Божий о нас предусматривает жизнь не в одиночестве и пустоте, а вместе с Богом. И поэтому когда ты не собираешь с Ним — расточаешь.

Кроме того, нельзя исключить возможность того, что слова «чистый и выметенный» выбраны Господом как достаточно прозрачный намек на вполне характерную черту ветхозаветной обрядности. Речь идет об удалении из иудейского дома определенных съестных припасов перед праздниками и ритуальном очищении. И тогда образ выметенного дома оказывается образом ветхозаветной духовности, нуждающейся в том, чтобы принять Христа и стать полнотой жизни.

В такой резкой форме Иисус говорит нам о прощении, примирении и любви: просто для того, чтобы это все от Него принять, надо с Ним быть. Здесь не такая же ситуация, как в Лк. 9:50, где Иисус говорит: «Кто не против вас, тот с вами». Там Он предостерегает Своих учеников от вражды к тем, кто отличается чем-то от них, но не враждебен. А здесь речь о другом: только в Иисусе Бог явил Себя в полноте, только через Него открывается путь в жизнь вечную, поэтому всякая секунда, проведенная с Ним, идет в вечность, а проведенная не с Ним, — отрезана от вечности. При этом невозможна половинчатость, нельзя идти сразу и в вечность, и в смерть. Поэтому каждое мгновение — это или собирание, приумножение жизни, или ее расточение.

Короткая притча Иисуса рисует нам четкую картину. Жизнь не исчерпывается отсутствием зла, она реализуется присутствием Добра. Именно здесь заканчивается благотворная роль закона (даже Божьего Закона): он указывает на зло и требует отказа от него, но не определяет Добра и не дает сил на его совершение. Недостаточно изгнать грех (хотя и это нам не по силам), необходимо принять праведность. Именно эту праведность, а не только безгрешность являет Христос. Именно для того, чтобы дать силу на совершение праведности, сходит Дух Святой на апостолов в Пятидесятницу. Именно поэтому крещение покаяния восполняется рождением свыше.

Как видно, совершаемые Иисусом чудеса не давали покоя Его противникам, которые изобретали самые фантастические объяснения происходящего, лишь бы не признавать очевидного. Дело, судя по свидетельству евангелиста, дошло даже до обвинений Спасителя в том, что Он для совершения исцелений прибегал к услугам тёмных сил.

Абсурдность обвинений была достаточно очевидна, и Иисус легко ответил Своим обвинителям. Впрочем, судя по дальнейшим описанным в Евангелии событиям, всякие ответы были тут совершенно бесполезны: противники Иисуса слышали не приводимые им Спасителем аргументы, а лишь себя самих. Интересно другое: подобного рода обвинения звучали не раз в христианской истории, и выдвигали их против тех, кто по самым разным причинам оказывался неугоден религиозному большинству. То, что религиозное большинство это формально было «христианским», ничего не меняло: парадигма восприятия неугодных, равно как и парадигма обвинения, оставалась той же самой.

Конечно, подобного рода обвинения выдвигались против очень разных людей. Но так или иначе всех обвиняемых можно было отнести к одной из двух категорий: одни из них были или атеистами (достаточно редко), или агностиками (значительно чаще), другие же — христианами, чья религиозность (если она была) не вмещалась в традиционные рамки. Как видно, оба типа роднит одно: представители их одинаково успешно разрушают свойственную их эпохе традиционную религиозность. Настоящих же сатанистов среди обвиняемых практически не бывало: ведь они чрезвычайно редко действуют открыто, так же, как и тот, кому они служат.

В этом, впрочем, и нет необходимости: ведь их работу за них успешно выполняют яростные защитники религиозной традиции, будучи уверены, что тем самым они служат вовсе не дьяволу, а Богу. Между тем, как видно из евангельского рассказа, речь идёт о служении вовсе не Богу, а собственной религии, которая, становясь абсолютом, меняет свой духовный знак на противоположный. Неудивительно, что после такого духовного перевёртыша чёрное начинает казаться белым, а белое чёрным.

Конечно, и атеизм, и агностицизм тоже разрушают религию. Но воинствующему атеисту и даже агностику порой проще принять реальность того Царства, которое принёс в мир Спаситель, чем человеку религиозному: ведь у таких людей идеологии или нет совсем, или она слишком примитивна. А вот религия может породить и действительно порождает идеологии хорошо обоснованные и изощрённые. И, конечно, для такой идеологии Царство оказывается угрозой куда большей, чем атеизм: ведь атеизм если и может полностью разрушить религиозное мироощущение, то лишь чрезвычайно редко, а реальный опыт Царства делает это практически мгновенно.

Религиознейший Павел перестал быть религиозным сразу же после краткой встречи с Воскресшим на Дамасской дороге. И люди, поклоняющиеся своей религии, прекрасно это чувствуют и понимают. И принимают свои меры, объявляя всё, в рамки своей религии не вмещающееся, бесовщиной: ведь такая декларация сразу же выводит угрозу за пределы той внутренней, психической ойкумены, которая есть у каждого человека. Но остаются ещё носители того, что не вмещается в традиционные рамки. И тогда на защиту традиционной религии призываются крест или костёр, в зависимости от эпохи.

Однажды Иисус уже говорил что-то похожее на 23-й стих: «Кто не против вас, тот за вас» (Лк.9:50). Сначала может возникнуть легкое замешательство — уж больно эти строки похожи, а несут вроде как совсем разный смысл. Но смысл у этих строк один — научить любить. Потом уже мы замечаем, что в одном случае Иисус обращается к Своим ученикам, наставляя их, в другом — ко всем людям и говорит об отношении к Себе. Если человек не проникнут любовью к Богу, не творит по воле Его, водимый этой любовью, он делает что-то противоположное, расточая время, свою жизнь и силы, которые дает ему Господь. Когда же похожие слова произносятся ученикам, они касаются наших, человеческих отношений. Господь призывает нас любить друзей и врагов наших, не говоря уж о тех людях, которые не проявляют к нам неприязнь (кто не против нас). Он как бы говорит о заложенном в человеческих отношениях потенциале совместного творчества, работы и жизни в общине. Предостерегает от каких-либо предвзятых взглядов и впечатлений о малознакомом человеке.

В ответ на дикое заявление иудеев о том, что Он изгоняет бесов силой их же князя, Господь отвечает довольно простым рассуждением. Если, говорит Он, эта кощунственная мысль верна, это означает, что кончилась власть оного князя, и наступил День Господень. Если же она неверна, то тем более «приблизилось к вам Царствие Божие». Так или иначе, подобными «объяснениями» невозможно избежать признания совершившегося факта пришествия Христова. И далее Господь говорит, что перед лицом этого факта нам всем приходится делать свой выбор, быть с Ним или против Него. Весьма важно, что в отношении к Сыну Божьему нет возможности избрать третий, нейтральный или промежуточный вариант: «Кто не собирает со Мною, тот расточает». В сегодняшних обстоятельствах это весьма важные слова, лишающие почвы самые распространенные религиозные феномены современности: внешнее, номинальное христианство в стиле освящения офисов и магические практики в стиле «здоровье любой ценой».

Обращённая к Спасителю просьба учеников, касающаяся молитвы, может на первый взгляд показаться странной. Кто, в самом деле, в очень на тот момент религиозном еврейском обществе не умел молиться? Родители учили детей традиционным молитвам с детства, так же, как каждого еврейского мальчика с детства приобщали к практике домашнего чтения Торы. В этом смысле не умевших молиться в еврейском обществе того времени просто не могло быть. Но в данном случае речь идёт о другом. В евангельскую эпоху в еврейской религиозной среде существовали очень разные молитвенные практики.

Довольно широко была распространена непрерывная внутренняя молитва, особенно среди фарисеев. Некоторые даже стремились подчеркнуть свою особую молитвенность: ходили, натыкаясь на людей и на деревья, как бы никого и ничего не замечая, или останавливались неожиданно посреди улицы, изображая погружённость в молитвенное созерцание. И способов молиться было много.

Разные учителя предлагали свои варианты, так, что вопрос учеников к Иисусу был вполне объясним. Молитвенных практик много. Какую порекомендуешь нам Ты? А Иисус между тем не предлагает апостолам ничего особенно сложного. Предложенная Им молитва короткая, она содержит лишь главные просьбы, сущностно важные для духовной жизни христианина, ищущего Царства. Никакого многословия, ничего лишнего. Никаких длинных молитвословий, никаких специальных методик.

Оно и понятно: речь ведь идёт о богообщении. Не о том, чтобы погрузиться в какое-то особое состояние изменённого сознания, не о том, чтобы пережить тот или иной опыт, а о том, чтобы встретиться с Богом. Чтобы соприкоснулись две воли: Божья и человеческая. Тогда и произойдёт Встреча. А дальше останется лишь поддерживать установившийся контакт. Не терять Бога из виду.

Главное в молитве — непрерывность внутреннего предстояния. Неуклонность воли и тех интенций, которые человек обращает к Богу. Не случайно Иисус говорит о непрестанных, неуклонных просьбах. Тут дело не в том, чтобы брать Бога измором, а в том, чтобы контакт с Ним был постоянным, чтобы Бог мог взаимодействовать с человеком непрерывно, а не от случая к случаю. Иначе жизнь Царства невозможна, она возможна лишь как это непрерывное богообщение. Только ради такого непрерывного богообщения и существуют все молитвенные и духовные практики. Они лишь средство. А цель — жизнь с Богом. Во всей полноте.

Сегодняшнее чтение включает два эпизода, соединённых евангелистом в один рассказ. Начинается он с вопроса учеников о молитве, в ответ на который Иисус предлагает им (а тем самым и всем нам) молитву «Отче наш» (ст. 1–4), причём Лука, как видно, главное внимание обращает на важность просьбы, притом просьбы неотступной, как необходимого условия получения просимого (ст. 5–13). Казалось бы, Бог не человек, чтобы Ему, как забывчивому или недоброжелательному распорядителю, надо было вновь и вновь напоминать о просимом. Но, с другой стороны, настойчивость в данном случае оказывается, прежде всего, свидетельством того, что человек помнит о своей просьбе, что она для него действительно важна.

В самом деле, стоит ли исполнять просьбу, о которой просящий забывает уже на следующий день? Так можно просить лишь о пустяках; важные же просьбы тот, кому они действительно важны, готов повторить снова и снова, подтверждая серьёзность намерений. О такой же серьёзности речь идёт и во второй части сегодняшнего отрывка. И дело не только в том, что сама мысль о возможности изгнания бесов силой их повелителя была абсурдной (ст. 17–18, 21–22). Дело ещё и в том, что для спорящих всё, что делал Иисус, было своего рода игрой, чем-то отдалённо напоминавшей их собственные диспуты, которые были, несомненно, весьма увлекательным, но, по сути, ни к чему не обязывающим занятием. Отсюда и требование знака («знамения»), которое стало бы доказательством правоты Иисуса (ст. 14–16).

Доказательство должно было быть богословски корректным, оно должно было соответствовать «правильным» представлениям «правильной» раввинистической школы, чтобы быть принятым. А пока такого доказательства не было представлено, для объяснения происходящего годилось всё, включая абсурдные утверждения насчёт «князя бесовского». Но Сам Иисус не собирался играть в эти игры, ведь для Него всё, что Он делал, было абсолютно серьёзно. И Он пытается объяснить Своим собеседникам всю серьёзность происходящего (ст. 24–26). Игры кончились, речь идёт о духовной жизни и о духовной смерти человека.

Но профессиональным спорщикам, как видно, нет до этого никакого дела. Им важно проверить, сумеет ли Иисус их переспорить или нет. И за своими спорами они незаметно для себя теряют Царство. Ведь Царство не игра, оно всерьёз. И навсегда.

Наверное, не будет ошибкой сказать, что главная Весть Христовой проповеди — об Отце. Во многих других притчах Господь рисует образ Бога, близкий иудейским представлениям и, вероятно, иногда необходимый для нас — образ Царя, имеющего абсолютную власть над своими подданными. Но в сегодняшних притчах для Бога не находится других образов, кроме отца, любящего своих детей, какими бы они ни были, или друга, готового помочь даже в самый неудобный для него момент. Слушатели Иисуса хорошо знают по себе, что каким бы мрачным и недобрым ни был человек, он все же способен проявлять нежность и заботу по отношению к самому дорогому, что у него есть — к детям. Так же знают они, что люди способны помогать друг другу в случае нужды, даже когда это им неприятно. А теперь, говорит Иисус, поймите одну простую вещь — Бог лучше вас, добрее и великодушнее, — так неужели Он будет вам худшим Отцом, чем вы — своим детям? С этих позиций молитва «Отче наш» становится не просто одной из возможных форм обращения к Богу, а удивительным откровением тайны любви Отца — сильнее и нежнее которой нет ничего на свете.