Мысли вслух на 2 Кор 5:1-10

Xристианская жизнь для апостола едина во всей её полноте и на всех её этапах. Прежде, до прихода Христа, жизнь всякого человека чётко делилась на «до» и «после», на жизнь и посмертие, которое жизнью в полном смысле слова назвать было нельзя даже при самом оптимистичном на него взгляде. Для большинства посмертие означало мир теней, где жизни нет, а есть лишь её подобие, где человек превращается в собственную тень, забывая о земной жизни и почти теряя осознание собственного существования.

Были, конечно, и менее пессимистичные взгляды на посмертие, предполагавшие бессмертие души и посмертное воздаяние, но речь всё же шла только о душе, а не о человеке целиком. Павел же говорит о другом. Он исходит не из надежды на бессмертие души, а из ожидания воскресения всего человека, целиком и полностью. И для него этот процесс уже стал реальностью — вместе с Царством, которое вошло в мир.

Для человека, живущего жизнью Царства, различие между «до» и «после» если не исчезает совсем, то становится непринципиальным. Жизнь Царства едина, и человек, этой жизни приобщившийся, уже не подвластен смерти в том её виде, в котором она присутствует в падшем мире. Конечно, постольку, поскольку Царство ещё не вошло в мир до конца, и человек не может быть свободным от смерти до конца. Это прежде всего относится к физическому телу, которое в падшем своём состоянии может становиться преградой между человеком и Богом.

Так не было задумано, Бог создавал человека для того, чтобы тот мог пребывать с Ним в полноте общения, но после падения всё стало иначе, и та телесность, которая прежде была местом встречи человека с Богом, теперь стала преградой, человека от Бога отделяющей. Преградой, конечно, преодолимой, но достаточно заметной для того, чтобы её было невозможно игнорировать. Потому и говорит апостол о том, что полнота богообщения предполагает освобождение от тела в его нынешнем состоянии — но не в смысле полного от него отказа, а в смысле его преображения, такого изменения его природы, чтобы оно не мешало богообщению, а, наоборот, ему способствовало.

Но в любом случае само это богообщение начинается не где-то в ином мире и не когда-то в посмертии, а здесь и теперь. Первый этап пути в Царство начинается тогда, когда человек решает следовать за Христом и входит в Церковь. И уже на этом первом этапе решается не так мало, как можно было бы подумать, глядя на падшего человека.

На первом этапе определяется, какими будут последующие этапы — если не целиком, то в большой мере. Небесное жилище человеку готовит Бог, а вот одежду, которая будет на человеке тогда, когда он окажется у порога этого жилища, человек готовит себе сам во время своей земной жизни. Жизнь в Царстве начинается здесь и теперь, и именно здесь и теперь определяется, чем мы станем потом, на следующем этапе нашего пути. О чём и напоминает читателям своего послания апостол.

Вся жизнь Павла сосредоточена в надежде на нечто весьма отдаленное. Чудак. Какой нормальный человек подчинит свое существование ожиданию какого-то жилища на небесах? Вечное-то оно вечное, да ведь когда еще будет…

Для человеческой природы естественно стремиться к удовлетворению своих потребностей как можно быстрее и ощутимее. Если у меня что-то болит, или меня кто-то обидел, или не складываются отношения в семье, я хочу одного: чтобы мне стало лучше как можно скорее. И в этот момент грех может казаться вполне оправданным. Мы, как умный поросенок Нуф-Нуф, строим кирпичные дома, защищающие нас от волка. Но эти же надежные стены защищают нас и от Бога.

Довериться Ему и, «воздыхая под бременем», ожидать награды и радости иного мира, а потому подчинять свои намерения и поступки не исполнению своих желаний, а следованию Божьей воле, — это и есть путь к святости. Но путь трудный, дорогой, требующий мужества и веры. Отказаться от многого здесь, лишь веря в то, что там будет дано неизмеримо больше… Легко сказать.

Думается, что каждый, идущий по этому пути, не раз испытывал сильное желание сдаться. Возможно, были минуты искушений и у Апостола Павла. Но они не могли поколебать его страстного стремления к Богу, приготовившему своим детям «дом нерукотворенный, вечный» — дом, где не будет ни печали, ни болезни, ни воздыхания. И потому, живя в мире, смертность которого он сильно ощущает, Павел стремится лишь к одному — быть угодным Богу, дабы не лишиться жизни с Ним. Бывают моменты, когда Бог ощущается таким огромным и прекрасным, сильным и нежным, что, по сравнению с Ним, все проблемы, неудачи, житейские заботы становятся маленькими и несущественными, занимая подобающее им место. Важно не терять такие моменты, и пусть память о них поддерживает нас, когда кирпичный особняк наших желаний вновь покажется нам более привлекательным, чем жилище на небесах.

Христианские комментаторы толковали слова Павла о земной хижине по-разному. Для одних она ассоциировалась с земной жизнью вообще, с тем земным домом, который раньше или позже человеку придётся покинуть, другие видели в этой хижине непреображённое тело, которое обречено и на смену которому придёт тело новое, преображённое дыханием Царства.

В известном смысле, наверное, справедливо и то, и другое. И всё же нельзя не обратить внимание на то, что греческое слово, переводимое обычно на русский язык как «шалаш» или «хижина», в греческих переводах ветхозаветных книг является однокоренным со словом «скиния», обозначающим тот священный шатёр, который для евреев на протяжении десятилетий был единственным святилищем. Этот смысл не исчезает и в новозаветных текстах: Иоанн, к примеру, говорит о Слове, что оно «поселилось среди нас в хижине» (или «в скинии»; Синодальный перевод предлагает в этом случае «обитало с нами»).

В таком контексте и слова Павла приобретают особый смысл. Речь начинает идти уже не только о земной жизни или о непреображённом теле, но, быть может, в первую очередь о христианах, как о живых святилищах, вероятно, приблизительно в том же смысле, в котором в другом послании Павел сравнивает христиан с Храмом, в котором пребывает дыхание Божие. И тогда оказывается, что вся жизнь христианина, нынешняя и будущая, определяется мерой его участия в жизни Царства. Собственно, речь идёт уже не о двух разных жизнях, а об одной, которая, начинаясь в непреображённом мире в непреображённом теле, продолжается затем в мире преображённом в формах, этому преображённому миру соответствующих.

Наверное, иначе в Царстве и не может быть: ведь Царство для христианина не будущее, а настоящее; в остальном же речь идёт не о сути, а только о формах. Как мир меняется, преображаясь и всё больше становясь частью Царства, так же преображается, всё больше становясь частью Царства, и жизнь каждого его обитателя. Суть же при этом остаётся неизменной: какой бы ни была форма, христианин всегда живёт жизнью Царства, дышит его дыханием, и свидетельствует о нём миру. А форму и сроки её смены определяет Бог.

От темы свидетельства Павел переходит к теме Царства, что и не удивительно: ведь именно о Царстве всегда свидетельствовал и он сам, и другие христиане. Апостол, разумеется, не мог не понимать, что нынешнее состояние человека может быть лишь временным и преходящим. Но это не просто рассуждения о неизбежной для всех смерти и о каком-то таинственном посмертии, об иной жизни, которая начнётся лишь тогда, когда завершится наш земной путь. Павлу очевидно: то, что обычно считается смертью, уходом в мир теней или, во всяком случае, в мир иной, для христианина является не смертью, а переходом к полноте жизни, которую можно обрести только в Царстве. Этим, собственно, и отличается путь христианина от пути человека, не знающего Христа и Царства, а значит, не знающего и той подлинной жизни, о которой говорит апостол.

Но Павел также понимает и то, что Царство начинается не на пороге смерти, а уже в нынешней, земной жизни, если только речь действительно идёт о христианстве. И потому он обращает особое внимание на качество жизни христианина. С одной стороны, нынешнее, ещё не преображённое тело ограничивает возможности человека, так что всякий, ищущий полноты жизни Царства, не может им в известной мере не тяготиться (ст. 6 – 8). Но, с другой стороны, наша нынешняя жизнь принадлежит Царству так же, как та будущая жизнь, которая у нас ещё впереди (ст. 9). Однако оценка нашему земному пути, который составляет один из важнейших этапов нашей жизни, сможет быть дана лишь тогда, когда путь этот завершится, а от неё, в свою очередь, будут зависеть все последующие этапы (ст. 10).

Речь здесь, конечно, идёт ещё не о том Суде, который в конце времён ждёт каждого, независимо от того, прошёл ли он свой земной путь христианином или нет. Речь идёт лишь об оценке именно одного конкретного этапа пути. Но для христианина оценка эта принципиально важна: ведь его земной путь, в отличие от земного пути обычного человека, был связан с Царством, став его частью, а потому и оценивается он по меркам и критериям Царства. И не для того, чтобы в чём-то упрекнуть идущего, а для того, чтобы открыть ему возможность двигаться дальше, к той полноте жизни, без которой пребывание в Царстве теряет всякий смысл.

В конце сегодняшнего чтения есть слова о том, что любовь Христова объемлет нас. Апостол объясняет, почему именно это происходит, что требуется от нас для того, чтобы быть объятым Христовой любовью. Мысль его выражена в нашем русском Синодальном переводе не вполне ясно. Здесь говорится: «любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если Один умер за всех...». В оригинале же апостол Павел пишет: любовь Христова охватывает нас, κρίναντας τούτο, понявших, что Один за всех умер. Славянский текст в этом месте говорит: «нас суждших сие», и здесь используется простое прошедшее, а не настоящее, как в Синодальном переводе, время. Блаженный Иероним Стридонский, переводя этот текст на латинский язык, еще больше подчеркивает этот аспект: в Вульгате эти слова звучат: «nos aestimantes hoc...». Этот глагол означает «оценивать», как и произошедший от него английский «to estimate». Значит, вот о чем идет речь: любовь Христова объемлет нас, наполняет собою всю нашу жизнь, когда мы оцениваем величие Его жертвы, когда мы понимаем, осознаем, что в Нем действительно умерли мы все. Более того, важно осознать это как совершившийся факт. Не рассуждать, приискивая смысл для религиозного феномена, а рассудить, понять, что это уже произошло и, как факт исторический, имеет прямое отношение к нам. Только так можно обрести эту любовь, без которой жизнь теряет опору.

Во взгляде на историю человечество до сих пор не придумало ничего, что выходило бы за рамки альтернативы прогрессизма или катастрофизма. Точно так же и во взгляде на человека мы стоим перед выбором между филантропией и мизантропией. Нетрудно убедиться, что взгляд на историю естественно коррелируется со взглядом на человека: мизантроп едва ли поверит в прогресс, ведущий ко всеобщему счастью и благоденствию, а тот, кто верит, что человек изначально хорош, почти наверняка поверит и в то, что в жизни человечества нет неразрешимых проблем и всеобщее счастье достижимо, хотя бы в принципе.

Библейский же взгляд на историю антиномичен: с одной стороны, вся история христианской эпохи есть не что иное, как история наступающего и всё больше раскрывающегося Царства, проекцией которой в непреображённый мир является история христианской праведности (или, как её называют обычно, христианской святости); с другой стороны, вся история «христианского» мира — история того зла, в котором, по слову Евангелия, лежит мир и которое себя в «христианской» истории проявляет. Так же антиномичен и взгляд Библии на человека: с одной стороны, человеку во все времена был открыть путь праведности, а Своему народу Бог дал Тору, как путеводитель на этом пути; с другой же стороны, как говорит Бог через автора Пролога Книги Бытия, «все намерения сердца человеческого — зло от юности его», и поделать с этим до полного преображения человеческой природы нельзя ничего. Так и оказывается, что наступление Царства ни в жизни отдельного человека, ни в истории человечества ничуть не напоминает тот прогресс, о котором так мечтали филантропы всех времён и народов, будучи уверены, что постепенные усовершенствования как техники, так и нравов в конце концов приведут человечество в золотой век.

Наоборот, наступление Царства предполагает поляризацию противостоящих друг другу сил Царства и сил того зла, в котором лежит мир. Как в истории человечества, так и в жизни отдельного человека. И чем больше такой человек укореняется в жизни Царства, тем заметнее проявляет себя в его жизни (как внутренней, так и внешней) то зло, которое связано с его падшей природой. Как и в человечестве в ходе мировой истории, оно, разумеется, не появляется заново невесть откуда и даже не увеличивается в размерах, оно просто становится заметнее, так же, как заметнее становится и его противодействие.

Но противодействие это тем более оттесняется к «внешнему», на периферию жизни, чем больше ищущий Царства укореняется в его жизни. И тогда периферии остаётся всё меньше, она постепенно исчезает, а внутреннего, того, в чём проявляется жизнь Царства, — всё больше. Вот только завершиться этот процесс в непреображённом и поражённом злом мире не может. Он завершается в Царстве, и тот, кто Царства не видит, не видит и его завершения. Завершения, совпадающего с торжеством Царства и полным преображением творения.