Мысли вслух на Ис 40:1-31

Итак, пророчество о грядущих судьбах переходит в утешение того самого народа, по адресу которого прозвучало так много обличений. Теперь грехи искуплены, причём вдвое, в связи с чем обычно вспоминается, что вор по закону должен был вдвое возмещать сумму украденного. Правда, далеко не все грешники были ворами в прямом смысле, воровство - не единственный порок, но в данный момент это неважно: никто не имеет права величаться над грабителями, другие грехи, часто кажущиеся "допустимыми", ничем не лучше. Но теперь наступает прощение, а вместе с ним - надежда на новую, качественно иную жизнь в согласии с волей Творца.

Совершенно закономерно вслед за обетованием надежды пророк начинает говорить о величии Господа, о том, что Его невозможно ни с чем-либо сравнить, ни представить. Здесь речи Исаии в какой-то мере напоминают последние главы Книги Иова, где вопрошания Иова оказываются сняты после того, как Творец явил ему Свою непостижимость. Здесь, правда, иная ситуация, народ Израиля, в отличие от Иова, страдал небеспочвенно. Но и теперь, когда, казалось бы, грешники раскаялись в своих грехах и им наконец стало "всё понятно", Господь снова показывает, что и Он Сам, и Его милость превосходит любую степень нашего понимания.

Исайя Вавилонский был первым, кто заговорил о том, что время плена близится к концу, что народ искупил свои грехи и скоро ему вновь откроется дорога в Иудею, в землю отцов. И тут перед ним встал вполне закономерный в сложившейся ситуации вопрос: а что такое народ Божий? Того народа, той общины депортированных в Вавилон жителей Иерусалима, с которой началась история пленного еврейства, уже не было.

Община была, но другая, новая. Новая и в духовном, и в религиозном отношении. В сущности, новый народ, новое еврейство. Народ, получивший шанс прожить ещё одну, вторую историческую жизнь. Что связывает его с тем, прежним народом, к которому принадлежали депортированные в Вавилон жители Иерусалима? Историческая преемственность? Но не иллюзия ли это? Что такое историческая память?

Что такое народ, всякий народ? Трава, засыхающая в сухой степи под лучами жаркого летнего солнца. Сегодня есть — завтра нет. Но может ли народ Божий быть таким? Ведь относительно Своего народа у Бога должен быть некий план. Его народ не может быть засыхающей травой на поле истории. Так что же делает еврейский народ Божьим народом? Ответом пророку было открывшееся ему видение: слава Божия, сияющее Присутствие, движущееся по пустыне в сторону Иерусалима.

Когда-то, вскоре после разгрома Иерусалима вавилонянами, другой пророк, Иезекииль, в другом видении видел это же сияющее Присутствие покидающим Иерусалим. Покидающим потому, что в Иерусалиме Богу больше не было места. Не из-за вавилонских солдат, разрушивших Храм, а из-за тех служителей Божьих, которые осквернили его задолго до того, как эти вавилонские солдаты сделали тайное явным. И вот теперь Бог готов был вернуться в опустошённый город, в разрушенный Храм.

Ему надо было подготовить путь. Выровнять дорогу. И участие в решении этой задачи одно могло сделать родившуюся в Вавилоне общину подлинным народом Божиим. Не национальные особенности, не религия делает народ Божий народом Божьим, а активное участие в осуществлении Божьего замысла о спасении человечества. И свидетельство о Боге, даровавшем Своему народу новую историческую жизнь. Такое свидетельство, которое с Сиона услышит вся Иудея. И весь мир.

Библия для нас — слово утешения. Люди, открывающие ее в первый раз, чаще всего говорят, что это книга о жестокости, о мести, о неизбежности наказания. Но достаточно напрячь себя и ты услышишь, что говорит Бог человеку, как и чему Он учил Свой народ. Он говорит: «И узрит всякая плоть спасение Божие». Всякая плоть,т.е. никто не отвергнут, нет лучших и худших, нет правдеников и грешников, Он всем предлагает спасение. Когда мы читаем этот текст и притчу об одной потерянной овце, можно понять эту кажущуюся несправедливость милосердия любви. Он ищет любого, даже когда остальным кажется, что они оставлены на произвол судьбы. Когда ищут потерянного и жаждущего спасения тебя, это понятно и очевидно правильно. Труднее признать, что сейчас ты можешь и подождать, пока найдут другого.

Господь призывает через пророка Исайю утешать народ, но оставляет 9 овец в горах ради одной заблудившейся. Господь "грядет с силою и мышца Его с властию", но Он берет агнцев на руки и носит их у груди Своей.

Это не противоречия, хотя может показаться, что община не идет рука об руку с индивидуальностью, а сила с нежностью. Но Господь пасет все стадо - Церковь, она вся – Его тело. И при этом Он умер за каждого из нас, и даже если бы на земле оставался бы один человек, Господь все равно умер бы за него на Кресте и, умирая, смотрел бы на него с любовью и нежностью.

Господь сильной рукой побеждает врагов наших, но Он же поддерживает нас, если мы спотыкаемся, и несет нас на руках, если у нас нет больше сил идти. Но самое удивительное, что мы - Его дети, и Он призывает нас к тому же. Быть сильными в немощи, поддерживать, утешать и укреплять слабых, и смиренно позволять утешить себя в слабости и печали; жить вместе, любить друг друга, быть Единым Телом Христовым - Церковью, и лично отвечать за себя перед Богом, твердо в своей индивидуальности стоять перед Ним, стараться снова стать такими, какими Он сотворил нас.

Что может утешить гонимый народ, потерявший и свою страну, и свои святыни? Обещание новой жизни, в которой всё снова будет, как прежде? Может быть. Но такое обещание человека духовно зрелого едва ли обрадует: ведь такой человек не может не понимать, что, если новая жизнь будет такой же, какой была жизнь прежняя, то и окончится она такой же катастрофой, какой окончилась та, прежняя жизнь. Такого человека может радовать не возвращение в прошлое, каким бы радужным ни казалось оно издали, а движение вперёд, которое немыслимо без духовного обновления. Не случайно главным утешением народу оказывается весть о том, что совершённый им грех прощён, а последствия его искуплены, так, что теперь перед ним открывается возможность новой жизни на земле отцов, на которую он теперь может вернуться. Прежде возвращение на эту землю стало бы возвращением в прошлое; теперь оно станет шагом в будущее, в то будущее, где будет много духовных открытий и откровений, в будущее мессианское, о котором говорили ещё пророки допленной эпохи. Без духовного обновления возвращение в Иудею было бы незаслуженной наградой, не приносящей ни радости, ни пользы. После обновления оно стало венцом, нашедшим своего победителя, и началом новой истории народа, который после постигшей его исторической катастрофы казался обречённым на исчезновение и забвение.

Это самое начало Книги Утешения пророка Исаии, предвещающей избавление Израиля из вавилонского плена, а кроме того, как всегда в пророческих книгах, и многое другое. И первый образ, который он использует, понятен и нагляден настолько, что потом другой пророк, Иоанн Креститель, процитирует его в своей проповеди. В самом деле, представьте себе: Бог направляется через холмистую пустыню, разделяющую Обетованную землю и Вавилон, чтобы совершить новый Исход, и Он высылает вперед Своего глашатая, чтобы люди приготовили путь, достойный Царя Царей.

Интересно, как преломились эти слова в сознании людей впоследствии: двоеточие переместилось в другое место, после слов «в пустыне», и смысл изменился. «Глас вопиющего в пустыне» — это когда кто-то кричит, а его никто не слушает. Так не было ни с Исаией, ни с Иоанном. Почему же так сместился акцент? Возможно, потому, что в христианские времена эти слова стали естественно истолковывать в духовном смысле: Господь идет к каждому из нас, чтобы спасти нас от греха и смерти, но для того, чтобы Он вошел в наше сердце, нам необходимо покаяние и исправление нашей жизни («приготовление пути»), а вот тут-то и сказывается наша «глухота», и всякий, кто призывает нас к покаянию, оказывается в пустоте...

Образ Мессии-пастуха, «пастыря», в проповедях Исайи (да и других пророков тоже) появляется нередко. И в Евангелии Иисус часто говорит о Себе, как о хорошем пастухе («добром пастыре»). Нам сегодня такой образ может показаться несколько унизительным: ведь мы, следуя логике этого образа, должны чувствовать себя овцами и баранами. Не слишком приятная ассоциация. Между тем, в древности на овец и баранов (да и вообще на домашний скот) смотрели несколько иначе, особенно в обществах, выросших на пастушеской, кочевой традиции.

Конечно, ничего похожего на встречающуюся порой сегодня сентиментальность по отношению к домашним животным там быть не могло. Зато было другое: ответственность за всё стадо в целом и за каждую овцу в нём. И у пророков, и у Самого Иисуса нередко встречается образ плохого пастуха, для которого стадо — лишь источник дохода, пищи и шерсти, которому наплевать на овец. Такой пастух лишь пользуется стадом, как вещью, а в случае опасности (например, нападения хищников) тут же его бросает: своя жизнь дороже доходов.

Настоящий же, хороший пастух любит своих овец. Конечно, не как равных, но ведь и Бог не может любить нас как равных: мы Ему не равны по определению и равными никогда не станем. Но мы — Его, а если так, значит, Он прежде всего за нас отвечает и нас любит, а не просто пользуется нами для решения Своих задач в этом мире. Ему с нами, конечно, во многом сложнее, чем даже хорошему пастуху со своими овцами: в отличие от овец мы обладаем свободой воли, с которой Богу приходится считаться. И, обладая ею, всегда можем выкинуть что-нибудь такое, до чего не додумается ни один баран.

Но Его любовь к нам остаётся неизменной, так же, как хороший пастух любит своё стадо и каждую в нём овцу, даже такую, которая не слишком послушна и которую из-за этого приходится порой искать по всей округе. И радуется такой овце больше, чем всему остальному стаду. Потому, что хороший пастух чувствует себя ответственным за каждую овцу. И любит тоже каждую. Так же, как Мессия любит каждого из нас. И становится для нас поэтому добрым пастырем.

Сегодня мы начинаем читать вторую половину книги пророка Исайи, написанную в середине 6-го века до Р.Х. Неизвестный пророк, которого обычно называют Второисайей, начал писать ее еще в вавилонском плену, а закончил уже в послепленном Иерусалиме. Начинается его пророчество в Вавилоне словом надежды и утешения. Мы читаем сегодня удивительный гимн могуществу Творца. Пророк воспевает этот гимн еще в плену, видя лишь самое начало тех сложных исторических процессов, через которые Бог дарует освобождение Своему народу. Основная мысль пророка: нет ничего, что могло бы противиться воле Творца. «Разум Его неисследим», и мы не можем видеть всех путей Его, но сила Его непреодолима. Поэтому, говорит пророк, есть великая и неистощимая надежда для всех нас: «надеющиеся на Господа обновятся в силе, поднимут крылья, как орлы, потекут — и не устанут».

В библейских книгах нередко встречаются выражения «образ Божий» и «подобие Божие». С другой стороны, пророки не раз говорили о том, что у Бога нет и не может быть никакого образа, напоминая о смысле второй заповеди Декалога. Конечно, в этой заповеди идёт речь, в частности, о священных статуях и о священных изображениях, столь широко распространённых у всех языческих народов как древности, так и нового времени. Но дело, как видно, не только в изображениях богов, не имеющих никакого отношения к Единому. Невольно вспоминается история с золотым тельцом: ведь евреи требовали от Аарона, чтобы он «сделал» им не какого-то языческого бога, а отлил в металле образ Того, Кто вывел народ из Египта. Но гнева спустившегося с горы Моисея это отнюдь не уменьшило. Почему же так? Быть может, потому, что изображение священного быка символизировало Аписа, или баала, или ещё неведомо кого, но только не Бога Авраама и Моисея? И в массовом религиозном сознании, увы, ни Апис, ни баал никогда не возвышаются до Бога Авраама. А вот Бог Авраама почти неизбежно опускается до Аписа. И тогда яхвизм превращается в язычество, прикрытое монотеистической обёрткой, — худший вид язычества из всех возможных: ведь откровенное язычество не претендует на то, чтобы быть единственной истинной верой, оно не выдаёт себя за монотеизм. А язычество, рождающееся внутри монотеистической традиции, требует к себе отношения такого же, как то, что его породило, обманом присваивая себе поклонение, положенное Богу Авраама. И под видом пути, ведущего к истине, предлагает поклоняющемуся путь в духовный тупик.

То, что говорит пророк Исаия, однажды очень просто сформулировал мальчик четырех лет. Рассуждал он приблизительно так: Бог сотворил море, небо, деревья и человека. Человек сделал машину, дом и самолет. Если Бог такое сделал, значит у Него есть разум и Он им пользуется. Но то, что Он сделал, очень сильно отличается от того, что делаю я, это значит, что Его разум сильнее моего. А насколько сильнее, этого я измерить не могу.

Простота детских объяснений  — это то, чему Господь все время призывает нас учиться. Сложен текст пророка Исаии? Конечно, и, когда ты изнемогаешь и утомлен, тебе не до величия Бога, не до осознания того, что у Него Cвои пути для тебя. Признать, что Он умнее, выше, мудрее человека, принять этот факт не только головой, но сердцем, трудно. Но простое и открытое наблюдение за миром позволяет выявить этот факт и принять его.

Раввинистическая традиция знает концепцию двух начал Торы. Одним из них считается первая глава Книги Бытия, вторым — двадцатая глава Книги Исхода. Логика проста: первое начало связано с поэмой творения, вторая — с дарованием Торы, ядром которой является Декалог.

Такой взгляд мог бы показаться несколько искусственным, если бы сама поэма творения не указывала на особое место в этом творении человека: все живые существа сотворены Богом сообразно своему типу или виду («по роду их», как говорит в этом случае Синодальный перевод), а человек — единственный из всех — по образу и подобию Божию. Поэтому и слово Божие обращено к человеку особенным образом: для всего остального мира оно просто сила, творящая энергия Бога, а для человека оно — Божья воля, обращённая к человеческому сердцу.

Тора, данные Богом заповеди и есть эта воля, воплощённая и выраженная в слове. Потому-то и отношение Бога к человеку — ко всякому человеку, и притом именно к отдельному человеку, а не к человечеству в целом — по своей полноте равно отношению Его ко всему остальному творению, как живому, так и неживому. И пророк прекрасно это понимает.

Он указывает на Бога, сотворившего вселенную, и задаёт риторический вопрос: неужели Бог, сотворивший небо и землю, забудет человека, созданного по Его собственному образу и подобию (ст. 26 – 27)? Но Исайя понимает и другое: чтобы Бог помнил человека, человеку тоже нужно помнить Бога. Человек сам по себе мало на что способен (ст. 30). Человеческая природа, особенно после грехопадения, — не слишком надёжная опора. Опорой человеку могут стать лишь глубокие и устойчивые отношения с Богом, когда человек готов довериться Ему и возложить все надежды на Него (ст. 31).

Тогда надеющийся обретает новые силы, тогда меняется и его жизнь. А если отношений нет, человек остаётся песчинкой во вселенной, которой не на что рассчитывать. И Бог в этом не виноват: ведь это не Он ставит человека в ситуацию полного или почти полного отсутствия общения с Собой. Такое положение человек выбирает для себя сам. И сам же несёт все последствия своего выбора.

О «не на что не похожем Боге» в древности знали и говорили многие. Собственно, вся апофатическая традиция исходит из понимания, что Бог или Абсолют настолько не похож ни на что в нашем мире, что определить Его можно не через уподобление чему бы то ни было, а через расподобление всему и вся. Разумеется, никакие положительные определения в этом случае невозможны, возможны лишь отрицательные. И, конечно, к Богу Израиля всё сказанное можно отнести в полной мере. И всё же есть существенная разница между Богом Библии и Высшим Разумом или Абсолютом греческих или индийских мистиков. Ни Высший Разум, ни Абсолют не снисходят к человеку, который абсолютно им безразличен. А Бог Израиля с самого начала истории яхвизма с человеком говорит, преодолевая ту пропасть, которая Его от человека отделяет. И оставаясь при этом бесконечно далёким от человека, с которым общается, по Своей сути. Так в чём же заключается то несходство, о котором говорит пророк? И в каком смысле тогда говорит Библия о человеке, что он сотворён «по образу и подобию» своего Творца? Быть может, в том, что всякая личность всегда в чём-то похожа на любую другую личность, обладая самосознанием и свободой воли? Наверное, да. Но здесь же, по-видимому, и основное несходство между Богом и всяким творением. Ведь всё тварное так или иначе подчиняется неким внешним для себя законам, которые его ограничивают. Всё тварное природно, даже если творение обладает духовным началом, подобно, к примеру, людям или ангелам. А природа всегда ограничена, она ограничена по определению, постольку, поскольку существует по законам, не ею самой для себя установленным. И даже духовное творение ограничено: самосознание и свобода воли, свойственная всякому духовному существу, сохраняется, но мера этой свободы остаётся неполной. А полная свобода возможна лишь тогда, когда живущий сам определяет для себя те законы, по которым живёт, причём определяет полностью и абсолютно. Но такой полной свободой может обладать лишь Бог, Который Сам определяет для Себя все формы собственного бытия. Для Него не существует внешних законов, с которыми должна была бы считаться Его воля, и Его свобода абсолютна. Здесь-то, видимо, и коренится главное различие между Богом и тварным миром. Различие, которое останется навсегда: ведь даже после преображения творение не перестанет быть творением, оно лишь начнёт существовать по иным законам. И только для Бога внешнего закона не существует. А значит, не существует ни пределов, ни границ.

Для всякого верующего человека общим местом стали рассуждения о силе Божьей и о бессилии человека. Но мало кто задумывается о том, что это относится не только к каким-то критическим ситуациям, когда человек и впрямь не в силах ничего изменить, но и к жизни человека вообще. Человек в этом отношении вообще существо уникальное. Бог сотворил нас «из пыли», как и всех прочих животных, но нашу уникальную и неповторимую жизнь, то, что делает нас людьми (в Синодальном переводе это обычно называют «душой»), мы получаем вместе с тем «дыханием жизни», которое Бог вдувает нам «в ноздри». Парадоксальная, на первый взгляд, ситуация: «дыхание» не наше, а жизнь и личность — наши. Получается, что мы, люди, с самого начала были сотворены Богом так, чтобы жить не своей собственной жизнью, как все прочие животные, а жизнью, заимствованной у Бога. А Он даёт нам эту жизнь взаймы, но на таких условиях, чтобы мы не чувствовали себя связанными чрезмерно жёсткими условиями, не ходили «на коротком поводке», а чувствовали бы себя совершенно свободными в том, что касается распоряжения полученным. Нам дана такая свобода, что у нас и мысли не возникает о жизни взаймы у Бога, даже тогда, когда мы поворачиваемся к нашему Заимодавцу спиной. Вот только дышать полной грудью, стоя к Нему спиной, оказывается затруднительно. И тогда дыхание начинает слабеть, а жизнь и сила уходить, хотя замечаем мы это не сразу. Но в критических ситуациях их недостаток сразу становится заметен, и тогда мы вспоминаем о Том, Кто дал нам и жизнь, и силу, и свободу.

Этот вопрос, обращенный пророком к народу Израиля, каждый из нас может отнести к себе, причем именно в такой форме: разве ты не знаешь, разве ты не слышал? Конечно, знаю, что это Бог сотворил весь этот мир. Но почему я решил, что Он после этого «утомился и изнемог»? Сказано, что в седьмой день Бог почил от всех дел Своих, но не сказано, что устал. Да и когда бы ни был этот «седьмой день», вся Библия рассказывает о продолжении деятельности Бога. Это Он «разбирается» с Адамом, Он предупреждает Каина, Он спасает Ноя и призывает Авраама. И так далее, и так далее... А если Он продолжает действовать, то как могу я отчаиваться? Ведь Он благ, Он любит и Он всемогущ. В любую секунду все в этом мире может кардинальнейшим образом измениться, в любой момент может совершиться Второе Пришествие Христа, и будет новое небо и новая земля. Да, невозможно предсказать точно, когда это будет, ибо «разум Его неисследим», но ведь будет же!