Мысли вслух на 2 Кор 12:10

С чего бы, интересно, Павлу быть довольным в гонениях, в бессилии или, к примеру, тогда, когда его обижают? И что означают слова «когда я бессилен, тогда силён»? На первый взгляд такая позиция может показаться странной. В самом деле, радоваться страданиям могут одни только мазохисты, нормальным людям такое несвойственно. Однако мазохистом Павел, очевидно, не был. Что же могло его радовать? Надо заметить, впрочем, что речь не идёт собственно о радости, соответствующее греческое слово обозначает скорее спокойное и уравновешенное состояние духа, которое апостол сохраняет, очевидно, вопреки сложившимся обстоятельствам, которые к спокойствию духа отнюдь не располагают. Но почему такое спокойствие духа становится признаком силы? И почему лишь бессилие делает Павла сильным? Можно, конечно, было бы сказать, что сила убеждённости человека в том, что он исповедует и проповедует, вообще проверяется именно во времена гонений и преследований. Но дело, видимо, всё же не только в этом. Дело в самой природе Царства. И прежде всего в том, что Царство, по слову Спасителя, «не от мира сего». А если так, если оно живёт по законам, принципиально отличающимся от законов непреображённого мира, то и сила Царства, очевидно, не определяется тем, что происходит с человеком в этом мире. Такая независимость сама по себе является лучшим свидетельством того, что человек действительно принадлежит Царству и живёт его жизнью, жизнью, которую зло мира не в состоянии у него отобрать потому, что она не имеет с ним ничего общего. Но есть в этой ситуации и ещё одна сторона. Именно ощущение присутствия в себе силы в моменты полного бессилия, т.е. тогда, когда точно знаешь, что никаких сил у тебя в данный момент нет и быть не может потому, что взяться им неоткуда, является лучшим доказательством того, что сила эта действительно от Бога. В другие моменты Божью силу иногда можно спутать с силами мира сего, с естественной, природной энергией, присущей каждому здоровому человеку. А вот тогда, когда никакой природной энергии нет, можно быть уверенным, что любая сила, которую в себе ощущаешь, — от Бога. А значит, и дело, на которое она дана, — дело Божие.

Странное, казалось бы, намерение — хвалиться собственным бессилием. И что означают слова «сила Моя раскрывается до конца («совершается») в немощи»? Означают ли они, что до известного предела Бог может действовать через сильного человека, а с какого-то момента, когда Его сила проявляется в полноте, — лишь через человека слабого, бессильного? И если так, то где этот предел? И почему вообще он существует? Неужели наша слабость радует Бога, Который предназначил нас для Царства, где сила Божия, как и Его любовь, раскрывается во всей своей полноте, даваясь каждому в той мере, в какой человек в состоянии вместить то и другое? Зачем Царству слабые и бессильные обитатели? По-видимому, ответом на все эти вопросы становится сама человеческая природа, задуманная и созданная совершенной, но испорченная грехопадением. Если бы не эта испорченность, человек вместил бы любую данную ему от Бога силу, вместил бы вполне естественно и органично, так же естественно и органично став бы исполнителем планов Божиих. Но для того, чтобы вмещение стало действительно естественным и органичным, человек должен был бы так же естественно и органично вместить в себя ту меру любви Божией, которая соответствовала бы мере полученной им от Бога силы. И если с силой у падшего человека проблем, как правило, не возникает, её он готов принять всегда, то с любовью проблем у него бывает обычно много. Каждый готов ощущать себя сильным и проявлять эту силу, и даже, быть может, в деле Божием, ведь силу уважают, а засвидетельствовать свою принадлежность к такому работодателю, каким является Творец мира, вполне престижно. С любовью же тому, кто хотел бы самоутвердиться за счёт полученной от Бога силы, не очень: ведь любовь как раз и не предполагает никакого самоутверждения, любовь жители мира сего если и одобряют, то больше на словах или тогда, когда надеются получить от неё для себя выгоду. Вообще любить всерьёз, по-настоящему в падшем мире не престижно, на того, кто умеет любить так, смотрят, в лучшем случае, как на блаженного в том народном смысле слова, в каком говорят обычно о безобидном сумасшедшем. А в худшем случае на такого человека смотрят тоже как на сумасшедшего, но на сумасшедшего опасного, со всеми вытекающими из такого отношения последствиями. Неудивительно, что падший человек всем своим существом будет стремиться к силе Божией и так же всем существом отталкивать от себя Его любовь. И только тогда, когда возможности сопротивляться действию Божию у человека не останется, сможет он принять вместе и то, и другое.

Человеку свойственно довольно болезненно переживать свою немощь. На что только не пускаются люди, чтобы почувствовать себя сильными, значимыми и достойными. Слабость воспринимается нами как наша непригодность к чему-то хорошему. И потому мы с большой легкостью оправдываем собственной немощью нежелание противостоять злу. Ну, в самом деле, что мы можем?

И вот апостолу Павлу Господь говорит эти удивительные слова. Именно в это слабости, когда сам ты ничего не можешь, и обретает полноту сила Божия. Это очень утешительно: ты можешь не бояться своей немощи. Более того, значимость и сила человека, оказывается, заключаются в том, чтобы не искать своего величия, а дать место этой силе Божией. Для этого важно согласиться быть немощным — ради Бога и Его силы. И еще для этого важно согласиться, что все, что ты будешь делать, будет сделано не тобой, а Богом. И заслуга будет Божья. И так ты станешь участником Его жизни и Его делания, а они вечны.

Павел, как всегда, в эмоциональной и парадоксальной форме выражает очень глубокие и в то же время очень повседневные вещи. И дело здесь не только в том, что апостол просто очень ярко оформляет самую банальную мысль: «Мол, гордиться это плохо, а вот смиряться и скорбеть – хорошо». Вряд ли именно в этом суть отрывка. В конце концов, гордость (или «похвальба, самовосхваление») гордости рознь, как, впрочем, и смирение. Да и скорби тоже.

А вот то обстоятельство, что различные человеческие достижения – даже самые возвышенные и благонамеренные – очень часто могут увести человека в дебри высокомерия и чванства, это дело известное. И все потому, что эти великие свершения (будь то обращение в христианство народов, будь то строительство богаделен и приютов, будь то глубочайшие мистические озарения) для человека, осуществляющего или причастного им, сами по себе ничего не значат. Лишь то, что изменяет сердце, делая его более чутким ко злу и к добру, к боли и к радости каждого отдельного, встречающегося нам на пути человека; лишь только это и имеет какую-то цену. Ведь благодаря этому человек только и становится постепенно Человеком, личностью, способной стать похожей на Всечеловека и Богочеловека Христа…

Собственные же боль или жизненные невзгоды, воспринятые как дар Бога, делают нас ближе к самим себе, низводят нас с облаков фантазии на землю реальности. Показывают человеческую ограниченность и малость, и одновременно, великую мощь человеческого мужества и доверия – все то, что помогает ощутить во всей возможной полноте присутствие Другого и среди серой повседневности и в чрезвычайно скромных условиях жизни, в общении с самыми заурядными людьми, в течение утомительных трудовых будней, каждое ничтожное мгновение…

Говоря о своём духовном опыте, Павел отчётливо различает в себе двух разных людей. Конечно, речь не идёт о каком-то шизофреническом раздвоении личности. Здесь перед нами снова та объективно существующая двойственность, от которой даже живущим в Царстве не уйти до конца времён. Апостол, разумеется, прекрасно понимает, что человек, побывавший на «третьем небе» (ст. 1 – 4), — он сам. Как видно, опыт пребывания на «третьем небе» и был опытом Царства, столь ярко пережитым Павлом. Но он понимает также и то, что нынешнее его духовное состояние ещё очень далеко от того, каким оно должно было бы быть, если бы он смог вместить в себя жизнь Царства в той полноте, какая открывалась ему в лучшие минуты (ст. 5 – 6). Павел, как всякий духовно трезвый человек, отдаёт себе отчёт в том, что наше духовное состояние определяется не тем, что мы можем увидеть, а тем, что мы в состоянии вместить. Он не случайно говорит о некоем, по собственному своему выражению, «жале в плоть», от которого ему так и не удалось избавиться, несмотря на все обращённые к Богу просьбы (ст. 7 – 9).

Как видно, просьба была оставлена без ответа не случайно, и апостол это понял: будь всё иначе, Павел легко мог бы подумать, что он вполне соответствует духовно тем откровениям, которые получил. Между тем, он прекрасно понимает, что речь, в сущности, идёт о своего рода авансе. Авансе, который получает каждый, однажды приобщившийся к Царству. Это и не удивительно: ведь иначе никто никогда не был бы в состоянии даже увидеть его. Но первое приобщение к жизни Царства не означает ещё, что путь завершён: он продолжается дальше с тем, чтобы, раз приобщившись к Царству, приобщившийся всё более и более вмещал бы его в себя, вбирал в себя дыхание Божие, которым пронизано Царство, духовно преображаясь и возрастая. И чем менее сильным и совершенным ощущает себя человек, тем легче ему идти этим путём (ст. 10). Путём, ведущим к той полноте, которая ожидает жителей Царства в конце времён.